– кораблик,
– маяк,
– три ряда волн,
– чайки – две галочки на открыточном небе.
И у кораблика ровно два паруса: один – полосатый, напоминающий тельняшку, вместо второго вывешено сердечко, ты отправишься в плаванье со мной?
Когда-то это звучало как признание в любви. Вот черт, это всегда звучит как признание в любви. Как страстное желание и робкая надежда не расставаться никогда-никогда, чем ответила Аста на обращенный к ней призыв?
Она исчезла.
Между невинно-мультяшной открыткой и загадочным исчезновением нет прямой связи. Нет свидетельств того, что Аста пропала, потому что приняла предложение к путешествию. Но Полина не торопится развернуть открытку. Что, если пейзаж внутри поменялся?
Не трогай ее!
Давай, прикоснись!
Не трогай!
Давай, трусюндель!..
Все было бы проще, если бы лента, на которой болтался картонный якорь, не обзавелась еще одним якорем – металлическим.
Ключ.
Самый обыкновенный маленький ключ от английского замка – что он открывает?
Давай, прикоснись!
Давай, трусюндель!..
Давай, ты же только что дала себе слово быть храброй (это понравилось бы Сереже), решительной (это понравилось бы Сереже). Немного авантюризма (это понравилось бы Сереже) тоже не помешает: отправиться в плавание за тридевять земель – всегда авантюра.
Нет-нет, в открыточном пейзаже ровным счетом ничего не изменилось, чайки и волны оказались на своих местах. Зато безымянный кораблик получил название. «MARIPOSA» было выведено на нем – теми же печатными детскими буквами. Полина уже видела где-то это сочетание букв – и совсем недавно.
Вилла с бассейном и смотровой площадкой!
Означает ли это, что вилла открывается ключом, который прикреплен к нейлоновой ленте? Все может быть. Не проверишь – не узнаешь! Неожиданно в Полине проснулось острое любопытство, навсегда, казалось бы, потерянное после трагедии с Лазарем. Теперь же оно триумфально возвращалось, неся с собой сладкий, с привкусом овсяного печенья, страх. И такую же сладкую уверенность, что все в конечном счете закончится хорошо. Это всего лишь игра, придуманная детьми и для детей, ничего опасного в ней нет: мнимые раны сочатся клюквенным соком, из пластмассовых пистолетов вылетают не пули, а бумажные флажки с надписью «бэнг-бэнг-бэнг». А если случится неприятность, и флажок каким-то образом заклинит, «бэнг-бэнг-бэнг» всегда можно продублировать голосом.
У Маш это получалось отменно.
Решено, Полина отправится на виллу «Mariposa» немедленно. Ведь тот, кто оставил конверт в шкиперской, хотел этого. И знал, какой любопытной и любознательной девочкой была маленькая Белка. И – отважной. И – умеющей хранить секреты. Справедливости ради – иногда она трусила, как трусит любой ребенок, впервые столкнувшись с малопонятным взрослым миром, но… Поцелуй в щеку прогонял любые страхи, скреплял любые клятвы и обещания посильнее хрупкого сургуча. Двумя пальцами его не переломишь.
Сережин поцелуй.
Ты любишь меня, Белка? Если да – ты должна молчать. Врать и изворачиваться, если нужно. Быть стойкой, если нужно. Если нужно – сказать правду, какой бы горькой она ни была.
Сердце Полины бьется часто-часто, его стрекозиные крылья потрескивают и трепещут, – а все из-за пронзившей ее мысли: письмо оставил Сережа, никто иной. Конечно, он действовал через посредников (во всем, что касается Полины, он всегда действует через посредников). На этот раз передаточным звеном был Лёка, никто иной. Лёка предан Сереже так же, как был предан Парвати, он выполнит любую Сережину просьбу – о том, чтобы молчать, если нужно. Или сказать правду, если нужно. Не понадобится даже скреплять обещание поцелуем. Достаточно будет одного повелительного взгляда и пальца, приложенного к губам, – тс-сс. Вот только врать и изворачиваться простодушный дурачок не умеет, но и Сережа никогда не потребует от брата невозможного. Он всегда знает, чего следует ожидать от того или иного человека.
И Белка – его Белка! – не должна его подвести.
Она не подведет.
Еще минуту назад мысль о том, что за письмом с сургучной печатью стоит Сережа, казалась невозможным, немыслимым допущением. И рождала массу неудобных вопросов: каким образом в его руках оказалась открытка, принадлежавшая Асте и исчезнувшая вместе с ней много лет назад? Почему письмо идет в связке со зловещей коллекцией насекомых? Зачем прибегать к сложностям, иносказаниям и детскому почерку, вместо того чтобы просто позвонить? Просто появиться здесь, в доме Парвати, на который Повелитель кузнечиков имеет гораздо больше прав, чем все остальные? Ведь бабушка по-настоящему любила только своего старшего внука и ждала лишь его. Остальные были досадной помехой, обузой, мелким злом, источником ненужных хлопот и треволнений. А Сережа мог в любой момент вернуться…
Он и вернулся!
И купил дом по соседству, ничтожной части его состояния хватило бы на десяток таких домов, если не на сотню. И Парвати знала об этом, но не захотела переезжать в новострой из своего родового гнезда. Возможно, о покупке дома Сережей догадывался кто-то еще: Тата (в силу своей природной чуткости и умения видеть то, что скрыто от глаз), Шило (в силу своей профессии и доступа к самым разнообразным электронным базам), – недаром они оказались на территории виллы «Mariposa» почти одновременно! Вот только смелая скаутская вылазка закончилась для Таты пробитой головой; кто это сделал – еще один неудобный вопрос.
Не Сережа же в самом деле!
Плевать на все неудобные вопросы! – Полина надежно защищена от них двадцатилетней давности Сережиным поцелуем в щеку. В этом поцелуе были только добро и свет и обещание братской поддержки на десятилетия вперед. На столетия.
Странное возбуждение не покидало Полину ни на секунду. Она лихорадочно переоделась, зачем-то полезла в косметичку, достала зеркальце и тушь, мазнула ею по ресницам и тут же устыдилась этого спонтанного жеста. Кому она хочет понравиться? Сереже. Но неизвестно, чего ждет Сережа и – главное – кого?
Свою Белку.
Ведь секретное письмо адресовано именно Белке, одиннадцатилетней девочке, а вовсе не тридцатитрехлетней женщине. Одиннадцатилетняя девочка не красила ресниц, зато читала «Идиота» и верила в то, что Сережа управляет не только кузнечиками, но и кораблями – земными и небесными, и всем миром в придачу. Заляпанные тушью ресницы несовместимы с нежным братским поцелуем. И накрашенные губы – тоже, и пафосное платье, купленное прошлой зимой в мадридском магазине «Пурификасьон Гарсия». Такие платья годятся только для нотариусов, а на встречу с Сережей она оденется попроще. Как оделась бы напрочь лишенная кокетства маленькая Белка. С поправкой на возраст, разумеется.
И никакой косметики.
Через три минуты она уже спускалась по лестнице. На втором этаже было тихо: громогласные МашМиш покинули ванную и отправились… Куда? Теперь это волновало Полину меньше всего. Как и судьба всеми оставленной и, возможно, нуждающейся в помощи и участии Таты. Наверное, она поступает не очень хорошо. Но если бы пришлось выбирать: быть хорошей для Сережи и плохой для всех остальных… Она выбрала бы Сережу!
От осознания этого у нее вдруг закружилась голова. Такое уже было когда-то. В самый разгар ее романа с Эмином – врачом-реаниматологом из стамбульского госпиталя. Это он засвидетельствовал смерть ее родителей, это он сообщил ей подробности смерти. В тот момент ей не на кого было опереться (Сережины кузнечики при исполнении – не в счет), а Эмин… Он подставил плечо, протянул к ней руки, крепко обнял и долго-долго не размыкал объятий. И в какой-то момент ей показалось, что роман может вылиться в нечто большее. И что она останется с Эмином навсегда. Искушение было велико, особенно когда молодой турок предложил Полине стать его женой. Тогда она ответила «может быть».
– Это ближе к «нет» или «да»?
– Это где-то ровно посередине.
Посередине. Вот слово, определявшее суть их отношений с Эмином. Полина всегда была посередине. На полпути между Старым городом и Аэропортом. На полпути между Стамбулом и Питером. На полпути между привязанностью и нежностью. Всякий раз, когда она уезжала, Эмина охватывал неподдельный страх.
– Я буду ждать тебя.
– Лучше не ждать, а просто жить.
– Я буду ждать тебя. Сколько бы времени ни прошло.
– Потрать это время на что-нибудь другое.
Кажется, Эмин о чем-то говорил ей: о пользе ожидания, которое ввергает человека в подобие анабиоза. И, лишенный возможности тесного взаимодействия с внешним миром, он начинает задумываться о действительно важных вещах.
– И что же ты считаешь важными вещами?
– Любовь.
– А еще?
– Любовь.
– И все?
– Нет. Еще – любовь.
– И что же ты считаешь важными вещами?
– Любовь.
– А еще?
– Любовь.
– И все?
– Нет. Еще – любовь.
Эмин все время рассуждал о любви – чуть цветасто, как и положено восточному человеку. Любовь Эмина легко раскладывается на составляющие: нежность, страсть, привязанность, ответственность. Химическая формула любви, которой до сих пор пользовалась Полина, ровно вдвое короче, она, как и раньше, состоит из привязанности и нежности.
Тех самых чувств, которые подпадают под определение «по-дружески».
Но по-дружески можно пить кофе и болтать о всяких пустяках, а потом разойтись в разные стороны: дежурный поцелуй в щеку, рассеянная улыбка, обещание не пропадать, всем этим обещаниям – грош цена.
«По-дружески» – совсем недостаточно, чтобы навсегда связать свою жизнь с Эмином. Секс с ним меланхоличен, за то время, пока Эмин пытается доставить ей удовольствие, Полина успевает подумать о множестве вещей. В основном, это приятные вещи, потому что и сами прикосновения Эмина осторожны, деликатны, нежны. Запах, идущий от его тела, тоже не лишен приятности: смесь мыла, дезодоранта и туалетной воды, – никаких раздражающих примесей. Где-то на полпути между полночью и рассветом, между подбородком Эмина и его плоским животом, Полина (не ко времени, не к месту!) вспоминает о Сереже. У нее нет ни одной Сережиной фотографии. Ни одного письма не было написано им, ни одной телеграммы не послано, хотя при расставании он клятвенно заверил маленькую Белку, что даст знать о себе. Единственный подарок – старинную монету на шнурке – постигла участь кольца Байрамгельды. Она исчезла едва ли не на второй день после возвращения в Питер. Быть может, монета исчезла еще раньше – в поезде или в такси, которое везло их с папой до Симферополя: воспоминаний о бегстве из дома Парвати почти не сохранилось. Обнаружив пропажу, Белка так горько плакала, так убивалась, что родители стали всерьез опасаться за ее душевное здоровье. Вот только связывали они это вовсе не с монетой, а с тем, что пережила их дочь. Слава богу, до неврологического диспансера дело не дошло, но от занятий в школе ее освободили на целый месяц.
Когда Белка выкинула из головы монету?
Когда не пришло первое письмо, а потом – второе, и третье, и десятое, и все сроки ожидания вышли. Она все еще настаивала, чтобы папа связался с Парвати и напомнил ей: в Питере ждут Сережу, он должен приехать немедленно, иначе Белка умрет. Затем «немедленно» сменилось на «Новый год», а «умрет» на «скучает». А потом, после Нового года, и «скучает» кануло в небытие, к вящей радости папы. А мама так и вовсе была уверена, что все образуется: дети быстро забывают свои привязанности и о том, без чего не могли жить вчера, назавтра и не вспомнят.
Это – правда и неправда одновременно.
Белка вовсе не забыла Сережу, она просто заперла его в темном чулане, где-то на полпути между головой и сердцем. Пусть посидит там, подумает над своим дурным поведением. Сидеть в чулане – не сахар, не всякий выдержит это испытание. Там нет света, так что все Сережины книжки, все словари – бесполезны. Их можно пощупать, но ни строчки не прочтешь. Да и щупать ничего не рекомендуется, как не рекомендуется размахивать руками – того и гляди наткнешься на остальных чуланных постояльцев: мертвого Лазаря (его легко спутать с шахматной фигуркой, такая гладкая у него кожа), открытку c якорем на нейлоновой ленте и надписью:
WOULD YOU SAIL WITH ME?Впрочем, надпись тоже не видна в темноте.
И Сережа – не виден.
По мере того как проходили годы, его образ стирался в Белкином сознании, черта за чертой; дольше всех продержались глаза, волосы и ложбинка между ключицами, но и они со временем исчезли. К моменту возникновения в ее жизни Эмина Сережа и вовсе стал фантомом. Значит, и боль, которую она испытывает, – фантомная, со временем она обязательно пройдет. Она и проходила, и почти полностью прошла. Чтобы вернуться в самый неподходящий момент, на старой лестнице старого стамбульского дома, где жил Эмин. Тогда Полина стояла так же, как стоит сейчас, ровно посередине между вторым и первым этажами, на полпути.
Ничего не закончилось.
Умный Сережа нашел выход из воображаемого чулана, куда заперло его Белкино воображение. Но даже не подумал уйти – напротив, приблизился до невозможности. Глаза, волосы, ложбинка между ключицами – Полина снова видит их в мельчайших подробностях. И даже различает иероглифы татуировки, что тянется от плеча к локтю:
Подобные вещи помнят лишь безнадежно влюбленные. Она и была влюблена в Сережу, когда ей было одиннадцать. Теперь, став взрослой, Полина может себе в этом признаться. Ничем другим не объяснишь ее желание оказаться поблизости от водопада, увитого плющом, – того самого, где исчезают кузнечики. Ее сердце неистово колотилось при одном приближении Сережи, и то единственное лето, проведенное рядом с ним, можно было бы считать самым счастливым в жизни, если бы… Если бы не смерть Лазаря и исчезновение Асты.
Но, стоя на стамбульской лестнице, она думала вовсе не о них. Вот если бы Сережа увидел ее взрослой! И он бы… Что? Восхитился тому, как она расцвела? И взглянул бы на нее, как на женщину? Мысли, роившиеся в голове, пугали Полину, лучше остановиться. Прямо сейчас. Иначе можно додуматься черт знает до чего!.. Ведь Сережа – ее брат, пусть и двоюродный, влечение к нему – патологично по своей сути.
Нет никакого влечения.
Нет.
Нет.
Полина повторяла это «нет» на разные лады, опустившись на ступеньки и прислонясь лбом к перилам. Она должна немедленно выбраться из этих дебрей, из этих хлябей! Из этой трясины, поглотившей не одну сотню кузнечиков. В конце концов, есть и другое объяснение, оно вполне может устроить любого психо-аналитика. Полина благодарна своему брату за помощь; деликатность этой помощи зачаровывает, к тому же детскую привязанность никто не отменял.
То стамбульское возвращение Сережи имело и печальные последствия: она бестрепетно рассталась с несчастным Эмином и больше не искала Большой любви. Романы – да, чтобы не чувствовать себя совсем уж одинокой. Но на все предложения о замужестве следовало не уклончивое «может быть», – только «нет».
Нет.
Нет.
Теперь, стоя на лестнице дома Парвати, она чувствует, что время для «нет» закончилось. На любой из Сережиных вопросов (ты скучала по мне? ты думала обо мне? ты отправишься в плавание со мной?) она ответит – да!
В гостиной звучали приглушенные голоса. Один точно принадлежал Шилу, а второй… Должно быть, это Никита. Стараясь не выдать себя, Полина спустилась еще на несколько ступенек: теперь ей был виден край стола и кресло, которое раньше занимала Маш. Теперь в нем сидел Никита с фотоальбомом на коленях.
– Откуда у тебя эти фотографии? Эта… фотография?
– Неважно. Что ты можешь сказать по существу снимка? Он тебе знаком?
Все ясно: невидимый Полине Шило с упоением играет роль детектива – умного и прозорливого.
– Я не уверен… Но, кажется, это первая Алина роль…
– Роль?
– Ну да… Совсем крошечная. В милицейском сериале она играла жертву преступления. Всего-то пара минут экранного времени.
– И кто же ее сфотографировал?
– Понятия не имею. Возможно, фотограф съемочной группы. По ее просьбе.
– Ты это серьезно?
– Насчет фотографа?
– Насчет просьбы.
– Э-э… – голос Никиты прозвучал неуверенно. – Скажем, я не исключаю такой возможности. Все-таки – первое появление на экране.
– Значит, этот снимок не единственный? Есть похожие?
– Не знаю.
– А раньше ты видел его?
– Нет. Никогда.
– Но тем не менее сразу вспомнил, что это роль, а не что-нибудь другое.
Никита бросил альбом на стол. Вернее, отшвырнул его, как будто это был не кусок картона в обложке, а ядовитая змея.
– О чем ты? Что значит – другое? Я сам позвал ее в этот дурацкий сериал, потому что работал на нем. А Але очень хотелось засветиться в телевизоре.
– Даже в таком виде?
Никита пожал плечами:
– Она актриса.
– И это все объясняет?
– Не все, но многое.
Наконец-то в поле зрения Полины появился Шило. Он больше не задавал вопросов и даже не смотрел в сторону бородача, лишь беспокойно хлопал себя по карманам. И растерянно глядел по сторонам.
– Ты что-то потерял? – поинтересовался Никита.
– Ничего. Пустяки.
Полина и секунды здесь не задержится, ведь ее ждет Сережа! Возникшее подозрение, что письмо мог написать именно Сережа, удивительным образом переросло в уверенность. Если она поторопится, то увидит его через десять минут, и ничто не сможет ее остановить: ни дождь, ни колючий кустарник. Ни даже то, что визит на виллу «Mariposa» печально закончился для маленькой художницы Таты. Стараясь не привлекать к себе внимания, Полина на цыпочках преодолела оставшиеся ступеньки и проскользнула в прихожую. Сняла с вешалки первый попавшийся дождевик (шум дождя снаружи не утихал) и так же неслышно приоткрыла входную дверь. Больше всего она боялась, что кто-то из двоюродных братьев окликнет ее, и тогда придется потратить пару лишних минут на объяснения. И это отдалит – пусть и ненадолго – встречу с Сережей. Конечно, она вовсе не собиралась рассказывать Шилу или кому-нибудь еще, куда направляется, но сама мысль о том, что придется лгать и изворачиваться (решила взглянуть на море, решила поискать Алю, решила прогуляться по поселку), – претила ей. А как быть, если кто-нибудь (такой вариант вовсе не исключен) решит увязаться следом?…