– Экая ты бестолковая! – возмутился в ответ Куря. – Я ж тебе сказал, что он за сотами идет, лишь когда рой улетел. Там, в улье, конечно, пчелы остаются, да им Миронову одежу не прокусить. Попусту жалят – и падают, и падают.
– Почему падают? Он их убивает, что ли?
– Они сами себя убивают. Пчела о кожаную маску или армяк жало ломает, а без жала она не может жить.
– Жалко… – пробормотала Ирена.
– Жалко у пчелки, – хихикнул Куря. – Нешто лучше, коли мед в улье засахарится да пропадет? Он людям понужнее будет. Пчелы еще сотов настроят, нового меду наделают. Такая уж их пчелиная доля!
– Ну ладно, – кивнула Ирена. – Как соты вырезают, я поняла. А эти горшки зачем?
– Так ведь мед в сотах запрятан, – пояснил Куря. – Что ж, его из сотов пальцем выковыривать, что ли? Кусками откусывать от сотов нельзя: брюхо забьешь вощиной – помереть недолго! Поэтому бабы кладут соты в особенные горшки, чтоб снизу, видишь, дырочка в нем загодя была проделана либо потом просверлена. Мед из сотов на дно сочится, а через дырочку вытекает в другой горшок. Ежели в нижний заглянешь, то увидишь чистый мед, – с самым невинным видом сказал Куря, однако Ирена по-прежнему была настороже и на новую уловку не поддалась.
– Верю тебе на слово, – сказала она. – И куда дальше этот мед девают?
Куря смотрел на нее, как на сумасшедшую:
– Известно куда! Едят! Либо ложкой черпают, либо на хлеб намазывают, либо пряники медовые пекут. Только в наши избы крестьянские такой мед не попадает. У нас все больше дикий. От диких пчел. Его шибко много не наберешь: гнездо дикого роя высоко на дереве, в дупле, туда и лезть опасно, и мед брать трудно. Небось только медведям да бортникам под силу, а у нас все бортники обязаны свою добычу в господский дом нести. Потом этот мед отправляют либо в город, на продажу, либо барину с другим съестным припасом. А порой сладкого поесть охота – ну просто мочи нет. Ну вот мы с Савелькой и… – Куря виновато пожал плечами. – Да разве только мы? Небось и другие тоже норовят хапнуть то, что плохо лежит. Адольф Иваныч сам виноват, что тут защелка в окне изломана, а он недоглядел.
– Адольф Иваныч вряд ли будет каяться, что за господским добром плохо смотрит, – сухо сказала Ирена. – А вот тебя он крепко выдерет, как мне кажется.
На черные глаза Кури навернулись слезы.
– Ладно, – сказала Ирена, – не реви. Я тебя отпущу, так и быть. Только ты мне свои лапти отдай.
Куря так и вытаращил глаза, еще блестящие от слез:
– Лапти? Зачем?
– Откуда ж ты такой взялся, что не знаешь, зачем лапти нужны? – злоехидно передразнила его Ирена. – На ноги их надевают. Видишь ли, босиком ходить я не привыкла, боюсь пораниться.
– Вот и я боюсь, – пробормотал Куря, садясь, однако, на пол и принимаясь расплетать веревки, которыми лапти были подвязаны. – Онучи тоже возьмешь?
Ирена растерянно хлопнула глазами:
– Какие еще онучи? Зачем они мне?
– Бери-бери! – настаивал Куря, разматывая куски полотна, которыми были обернуты ноги до колен. – Не то всю кожу лаптями да оборами сдерешь. Лыковые они, грубые. Без онучей никак нельзя.
Не составило труда понять, что онучами (кусками полотна) нужно обмотать ногу от подошвы до колена, потом напялить лапоть, а веревками (оборами) ногу обвязать, чтобы лапти держались, не сваливались.
«Немножко похоже на шнурованные ботинки, – подумала Ирена, выставляя обутую ногу и с сомнением ее оглядывая. – Только очень-очень немножко… совсем чуточку!»
Хотя она отошла от окна и сидела теперь на полу, Куря не сбежал. Внимательно смотрел, как она обувается, и давал дельные советы: например, не затягивать оборы туго, а то ноги заболят. То, что они все равно заболят, Ирене и так было понятно: лапти ей были маловаты в длину, хотя и широки. Но что ж делать, других не припасено!
– Спасибо тебе, Куря, – от души сказала она и подумала, что, пожалуй, попросит отца выкупить и этого доброго мальчишку. Выкупить – и отдать его Станиславу. Из Кури может вырасти отличный лакей, а то и камердинер для молодого барина. Стасик хоть и задира, каких свет не видывал, но сердце у него предоброе, Куре у него хорошо будет. – Кстати, я все хотела спросить, что за имя у тебя такое странное? Это в честь какого же святого?
– Святой у меня замечательный, – гордо сказал Куря. – Меркурий Смоленский, слыхала про такого?
– Нет, – покачала головой Ирена. Она понимала, что давно пора бежать, однако жалко было расстаться с Курей. – И чем же он знаменит?
– Татаре к Смоленску подступали, – таинственным голосом начал рассказывать Куря, – а воин Меркурий на страже стоял. Не заметил он, как подкрался враг и голову ему саблей снес. Однако воин Меркурий долг свой стражничий помнил, сердце его болело за горожан, на которых беда шла, а потому смог он голову взять под мышку и пойти к ближнему посту. Увидали татаре, как он идет, голову свою держа, а та мертвыми устами вещает: «Берегитесь, враг близко!» – струсили, не сразу смогли дальше наступать. За это время Меркурий дошел до поста, и стражники, увидав его, сразу поняли: беда близка! Успели вооружиться, в город за подмогой послали, отшибли татарей. А Меркурий, когда понял, что исполнил долг свой, помер. Тут его и определили в святые за ратное мужество.
– В самом деле, святой знатный, – сказала Ирена с комком в горле, до глубины души пораженная этой трагической и трогательной историей.
– Вот и я говорю, – кивнул Куря. – Одна беда с моим именем: больно оно длинное да важное, а попросту и не окликнешь. Либо Меря, либо Куря, вот и все. Кто во что горазд, тот так и зовет. Тятенька, царство ему небесное, Курилкой кликал, хотя я табаку в рот не брал отродясь и не возьму никогда, больно надо поганиться!
– Тебя можно Меркушей звать, – сказала Ирена.
– Во-во! – обрадовался мальчишка. – Маманя так и называет. Мы с тобой, говорит, Матреша да Меркуша, одни теперь на белом свете…
– Матреша?! – повторила Ирена. – У нее волосы рыжие такие?
– Рыжие, как огонь! – засмеялся Куря. – А я в тятеньку удался… в тятеньку покойного… – И он отер слезы, вдруг покатившиеся по щекам. – Хоть и мало мы с маманей от него ласки видели, а все жалко. Жил неприкаянный, никому не нужный, да и помер невесть как… Небось поп откажется отпевать, зароют за оградой кладбища, а то и в жальник[11] швырнут, неприкаянного…
– Ах! – так и вскрикнула Ирена, внезапно угадав, почему ей такими знакомыми кажутся и глаза, и брови, и волосы Кури. Понятна, в одно мгновение понятна стала и ненависть к ней Матреши. Она была любовницей Игнатия, она родила от Игнатия этого славного мальчишку. А он бросил ее и ребенка – в точности как старый граф. Нет, Лаврентьев дал Игнатию образование, позволял ему жить в городе и причудничать вволю, для графа Игнатий был сыном, а для Игнатия Куря оставался просто прижитым от крестьянки, ненужным выблядком. Ирена содрогнулась, вспомнив это грубое слово, услышанное вчера, а заодно вспомнила и того человека, который это слово произнес.
Боже ты мой… Да что ж она тут делает столько времени, чего лясы точит, как называла никчемную болтовню нянька Богуслава? Нужно бежать, бежать без оглядки от Адольфа Иваныча! Еще скорей бежать, чем Куре. Его только выпорют, а вот Ирену, попадись она в лапы немца, может ждать и кое-что похуже.
– Ладно, Куря, – пробормотала она торопливо. – Мне с тобой болтать сейчас недосуг. Беги, пока тебя не поймали.
– И ты беги, – сказал мальчишка, оказавшийся весьма догадливым. – Давай за мной в окошко. Оно на зады усадьбы выходит, отсюда до рощи рукой подать. А из рощи – на Чертов мост. Только осторожна будь, слегу какую-нито возьми, чтобы не провалиться: гать уже погнила вся. У нас ведь знаешь как – мостят, лишь когда услышат, что барину ехать надобно, а через день болотина все поглотит, все зажует. По большой-то дороге тебя мигом настигнут, а через Чертов мост, Бог даст, до тракта доберешься. Свет не без добрых людей, – бормотал он почти слово в слово то, что вчера говорил Софокл. При этом Куря подсаживал Ирену, помогая выбраться в окошко.
Она от души расцеловала его в щеки, успев заглянуть в такие знакомые черные глаза. Сжалось сердце тоской по невозвратному… Но печалиться и горевать сейчас уж вовсе недосуг было, а потому Ирена только сжала напоследок обветренную руку Кури и побежала со всех ног по направлению к роще.
Глава XII ЧЕРТОВ МОСТ
Впрочем, сказать, что Ирена бежала со всех ног, можно было лишь с натяжкою. Лапти хлябали и норовили сорваться с ног, при этом большие пальцы, упирающиеся в передок неудобной обуви, немилосердно натирало.
«Какой кошмар! – думала Ирена. – А ведь эти несчастные крестьяне носят их круглый год! Мне случалось видеть и зимой людей в лаптях. Наверное, это были совсем недостаточные крестьяне, которым не на что купить сапоги или валенки. Бедные… как тяжело быть крестьянином или крестьянкою!»
Эти мысли только укрепляли ее решимость как можно скорей оказаться подальше от Лаврентьева, где ее пытались сделать именно крестьянкою. Ирена бежала меж деревьев довольно редкой рощицы, поминутно оглядываясь, не спешат ли за ней преследователи. Пока топота копыт, криков «Ату ее!», собачьего лая и других непременных признаков погони не доносилось.
В роще между тем темнело. Ирена взглянула на небо – ну, до ночи еще далеко, июньские вечера на Нижегородчине долги, не белые ночи в Питере, но все же темнеет незадолго до полуночи и всего часа на четыре – просто деревья смыкаются все тесней и тесней, их становится больше и больше. Теперь это была не роща, а лес – пусть еще и не дремучий, о каких рассказывается в сказках, но достаточно густой. Воздух, прежде напоенный сухой березовой свежестью, становился все более сырым. Пахло хвоей и гниющим деревом. Под ногами все чаще хлюпало, промокли уже и лапти, и онучи, которыми были обернуты ступни. Ирене было холодно и противно, однако она благословляла свою встречу с Курей. Что сталось бы с нею без этих лаптей? Недалеко бы она убежала босиком! И даже если добралась бы сюда, то лишь изранив ноги. Шла бы, оставляя кровавые следы, по этим сырым бревнам и доскам, порою утонувшим в воде, порою вздымающимся над ней…
Ирена замерла, испуганно глядя под ноги. Вода? Это болото! Она и не заметила, как добралась до того самого Чертова моста, о котором говорили ей Куря и Софокл.
Но какой же это мост?! Это не мост, не дорога – какой-то непостижимый, ужасающий хаос! Может быть, это сооружение и было когда-нибудь мостом, но в давно-давно прошедшие времена.
Впереди на всю ширину леса, сколько хватало глаз, простиралась топкая болотина, поросшая жалким кустарником. Поверх нее беспорядочно, в невообразимой путанице были набросаны переломанные, засохшие ветви, щебень, самый разнообразный мусор, камни, всевозможные обрубки, дранки, палки – и грязь, грязь без конца. Кое-где на этой невероятной дороге виднелись то ямины, то огромные топкие лужи. Наверняка колеса экипажа, вздумавшего проехать по Чертову мосту, должны были в них завязнуть, а лошади провалились бы по самое брюхо. Тут торчали тонкие обрубленные стволы деревьев, там на кочках валялись залепленные грязью камни, а вот мутная колдобина отливала зеленоватой грязью…
«Мостят, лишь когда услышат, что барину ехать надобно, а через день болотина все поглотит, все зажует», – словно услышала Ирена голос Кури. В самом деле, похоже, что сюда время от времени пригоняют возы хвороста, песку, камней, щебенки, наваливают по всему пространству, а потом слегка утрамбовывают. Однако болотина немедля начинает тянуть в себя все, что попадается ей в поживу, поэтому едва ли один или два экипажа или телеги могут проехать по Чертову мосту безопасно – остальным грозит засесть надолго, не то и вовсе провалиться под тяжестью груза.
«Но я все же не телега, – подумала Ирена с мрачным юмором. – И грузом никаким не отягощена. К тому же с самого утра во рту ни маковой росины не было. В голове легкость такая, что, чудится, дунь ветер – подхватит меня и унесет. Ах, как хорошо было бы, кабы в самом деле меня сейчас перенесло на ту сторону!»
Она с надеждой поглядела в небо. Вершины деревьев не колебались нимало, внизу царила влажная духота. Надежда на помощь ветра ничтожна. Между тем небо все сильнее наливается вечерней густой синевой. Там, наверху, еще может светить солнце, но в лесу стемнеет куда скорей, особенно здесь, в болотистой мрачности. Сейчас еще можно различить дорогу, можно выбрать на Чертовом мосту более или менее устойчивые места, а спустя малое время все поглотит мгла. Пускаться в путь через болото ночью – губительно, даже Ирена понимала это.
И все же страшно, страшно было ей сойти с бревна, на котором она балансировала. Ирена отчаянно огляделась, пытаясь набраться решимости. Она старалась вспомнить героинь любимых романов, которые попадали в самые отчаянные ситуации и выходили из них, не растеряв ни твердости духа, ни храбрости. Вспоминались, впрочем, только герои – лица мужского пола. Героини, все как на подбор, были слабыми и нежными. Любая из них сейчас непременно упала бы в обморок или залилась слезами, ожидая, пока неустрашимый герой придет ей на помощь. Падать в обморок в эту грязюку Ирене никак не хотелось. На всякий случай она огляделась в поисках неустрашимого героя. Разумеется, его не было. Никто не пробирался по Чертову мосту, крича мужественным голосом: «Держитесь, моя любимая! Еще одно, последнее усилие – и я спасу вас!»
Приходилось рассчитывать только на себя. Ирена вздохнула. Ну что ж, она ведь и в Смольном была из отчаянных! Она не боялась спускаться в нижний коридор, что было строжайше запрещено, не боялась обратиться к привратнику и дать ему денег, чтобы сбегал в лавку и купил каких-нибудь лакомств для пансионерок. На это мало кто отваживался – ведь перехвати тебя какая-нибудь надзирательница из «противных», можно было самое малое лишиться всякой надежды на медаль или даже похвальный лист. А если на твоем счету уже не первое прегрешение (как у Ирены Сокольской), то и запросто вылететь из института.
«Ну и вылечу, подумаешь, – уговаривала она себя в те далекие времена. – В конце концов все равно замуж выходить. А жене никакое образование вовсе не нужно. Главное, по-французски бойко болтать и танцевать хорошо! А у меня настоящий парижский выговор, и фигуры любого танца я запоминаю в две минуты!»
«Ну и упаду с моста в воду, подумаешь, – уговаривала Ирена себя сейчас. – Ну, вымокну. Утонуть здесь, наверное, невозможно. Там, под водой, та же гать, только затопленная. Как-нибудь выберусь. Решайся, прыгай вон на то бревно! Иначе стемнеет – и тогда тебе придется ночевать здесь, на краю болота. Или уж возвращаться в Лаврентьево, сдаваться на милость Адольфа Иваныча…»
Она жалобно вскрикнула и прыгнула на бревно, лежащее к ней довольно близко.
Прыгнула и… И ничего страшного не произошло. Удалось даже на ногах удержаться. Впереди под водой темнело еще одно бревно. На него и прыгать не нужно – можно просто наступить. Ирена уже совсем собралась было это сделать, но спохватилась: а вдруг она наступит, а бревно под воду уйдет? Надо бы какой-то палкой его прощупать, да где ту палку взять? Куря ей советовал запастись какой-то слегой… Наверное, как раз палку для того, чтобы ощупывать путь, и имел он в виду. Какая жалость, что Ирена забыла этот совет. Вернуться разве? Нет, плохая примета. Лучше вперед и вперед, полагаясь лишь на удачу.
Она прыгала, кралась, перебиралась, балансировала, падала, поднималась – и снова прыгала, кралась, перебиралась, балансировала, падала, поднималась… О слеге вспомнила раз сто, не меньше. Один раз уже совсем собралась было вернуться и поискать ее, плюнув на все приметы, но оглянулась – и радостно обнаружила, что одолела бо́льшую часть своего нелегкого пути. Ничего, авось и дальше обойдется без слеги. «Если мне суждено выбраться, я и так выберусь, – рассудила Ирена. – А нет – ну так я и со слегой потону в этом кошмарном болоте!»
Как ни странно, этот немудреный фатализм ее приободрил. И она даже стала не столь внимательно смотреть под ноги, за что и была незамедлительно наказана: провалилась межу двумя скользкими бревнами и выбралась, лишь изрядно перемазавшись зеленой тухловатой плесенью. Да и то выбралась с немалым трудом. Пришлось потом какое-то время посидеть на кочке, со стороны, наверное, напоминая собой некоего болотного духа, вылезшего на свет Божий, чтобы проводить уходящий день.
Ирена опять смерила взглядом пройденный путь и расстояние, остававшееся до спасения. Кой черт прошла бо́льшую часть! Чертов мост удлинился, определенно удлинился! Или это чудится в неудержимо смыкающихся сумерках?
«Не дойду, нет, не дойду! – с ужасом подумала Ирена. – Ноги дрожат, сил уже просто нет. Кану здесь, утопну… и никто, никто не узнает, что со мной сталось, где свой конец обрела! Мама да папенька будут думать, что я обрела счастие в супружестве, а их отныне и знать не хочу. Нет, конечно, они будут искать меня. Я даже знаю, что на поиски мои отец отрядит Станислава. Брат найдет Лаврентьево, приедет сюда, а Адольф Иваныч с Булыгою ему – видеть никого не видывали, знать никого не знаем! Нет, Куря и Емеля скажут правду: ударилась, мол, в бега. Стасик доберется до Чертова моста – и поймет, что там, внизу, под грудами мусора, под этой топкой, темною водой, нашло себе последний приют тело его несчастной сестры…»
Вообразился брат Станислав, который, подобно Иванушке из любимой сказки, стоит у воды и кличет: «Иренушка, сестрица моя! Выплынь, выплынь на бережок!» И Ирена ему из воды отвечает замогильным голосом: «Не могу, братец! Тяжелы бревна на грудь легли, болотная тина ноги спутала!»
Жуткая картина выбила слезы на глазах, но при этом на губах мелькнула улыбка. Стаська ведь непременно скажет: «Ну разве могла Иренка не впутаться в такую глупую историю! Она же вообще круглая дурочка!»