– Я сделаю все, что в моих силах, сэр, – сказал Маркус, убирая конверт обратно в карман. – На вашем месте я бы уничтожил это заявление. В определенных обстоятельствах оно может произвести нежелательный эффект. Кэмпион, я зайду к тебе утром, если не возражаешь. Пока мы не получим подтверждения от сэра Гордона Вудторпа, лучше не рассказывать об этом полиции, хотя рано или поздно все всплывет… Надеюсь, мистер Фарадей это понимает, – добавил он, многозначительно посмотрев на дядю Уильяма.
Тот не удостоил слова Маркуса ответом и даже с ним не попрощался. Он сидел в своем кресле и злобно пыхтел, пока Кэмпион не вернулся, а потом встал и взял со стола свое заявление.
– Чертов щенок, да как он смеет мне перечить! – прорычал он. – Я предполагал, что его старик окажется несговорчив, но уж от парня такой подлянки не ждал! Ладно, пусть разбирается с чертовым докторишкой, я не особо-то и против. Думал, так будет проще всего. – Он бросил листок бумаги в огонь и резко обернулся к Кэмпиону. – Нынче вечером снова приходил этот полицейский, инспектор Оутс. Хотел знать, во сколько точно начался тот воскресный обед, – ну, я и подумал, что лучше поскорее провернуть это дело, и сразу пошел к Маркусу. Откуда мне было знать, что он поднимет такой шум из-за пустяка?
Он замолчал. Мистер Кэмпион не проронил ни слова. Вдруг дядя Уильям грузно опустился в кресло, взгляд у него был почти жалобный.
– А вы как думаете – я и впрямь вляпался по самые уши?
Мистер Кэмпион оттаял.
– Вляпались – это да. Но вряд ли все уж настолько плохо. Пока мне трудно судить. Простите за вопрос, эта история с Гордоном Вудторпом – чистая правда?
– Да, да, к сожалению, – ответил дядя Уильям, до сих пор не понимая, как ему повезло со свидетелем. – Да и не мог я это сделать! Не мог убить Эндрю! Уж веревку-то я с собой в церковь не брал, могу поклясться.
Он задумчиво поморгал.
– И между прочим, у меня весьма тесное пальто. По теперешней моде. В него и молитвенник-то не засунешь – обязательно подумают, что это у меня фляжка выпирает. А моток веревки тем более не спрячешь, кто-нибудь бы непременно заметил. Да и я сам бы заметил. С памятью у меня беда, но мозги-то пока на месте.
Почти все сказанное дядей Уильямом имело прямое отношение к делу и было весьма кстати.
– И потом, – рассеянно проговорил мистер Кэмпион, – еще не факт, что вашего брата действительно убили в воскресенье.
– Вот именно! – радостно закивал дядя Уильям. – Тогда ко мне вообще не может быть никаких вопросов. Память я больше не терял, слава богу, и отлично все помню. Погода была настолько скверная, что из дома я выходил от силы раз пять. Между нами, после исчезновения Эндрю здесь воцарились такая тишина и покой, что от камина не очень-то хотелось отлучаться.
– Еще один момент, – медленно произнес мистер Кэмпион. – Эндрю ведь застрелили. У вас когда-нибудь был револьвер?
Старик задумался.
– Ну, когда я воевал, понятное дело, был. Я служил в Монтрой-сюр-мере, хотя морем там и не пахло. Такой бардак у этих иностранцев с названиями городов – сам черт ногу сломит! Я был… штабным работником. – Он свирепо покосился на Кэмпиона, давая понять, что распространяться на этот счет не намерен. – Так вот, оружие, конечно, у меня было. Но с тех пор я его в глаза не видел. Черт подери, кому может понадобиться эта штука в мирной жизни!
– Верно, – согласился мистер Кэмпион. – А что случилось с вашим револьвером?
– Он должен лежать вместе с формой. Кажется, я все запихнул в сундук, что стоит в старой детской на третьем этаже. Да-да.
– Пойдемте взглянем, – предложил мистер Кэмпион. При слове «детская» он сразу вспомнил слова Джойс про потолочное окно и пропавший шнур.
– Что – прямо сейчас? – Уильяму явно не хотелось вылезать из кресла. – Инспектору я сказал, что в доме нет оружия. И никогда не было. А то полезут с нотациями, терпеть этого не могу…
Однако мистер Кэмпион не сдавался.
– Рано или поздно они его найдут. Пойдемте лучше посмотрим, ведь завтра они обыщут весь дом.
– Обыщут дом?! – в ужасе переспросил дядя Уильям. – Да какое они имеют право?.. Или чертовы лейбористы им уже все разрешили? Помню, как говорил Эндрю: «Если эти подлецы придут к власти, дом человека перестанет быть его крепостью».
– Когда вы сами обращаетесь в полицию – а в подобных случаях это необходимо сделать, – вы фактически приглашаете их в свой дом. Так где лежит револьвер, говорите? В детской?
Уильям, ворча и пыхтя, встал на ноги.
– Ладно. Только тихо. Все уже спят – по крайней мере, должны спать. Не понимаю, почему это не может подождать до утра. Наверху чертовски холодно, прямо ледник. В спальнях топят, только если кто-нибудь заболеет. Спартанские условия… – Он умолк и с надеждой взглянул на мистера Кэмпиона, однако тот был непреклонен. Вздохнув, дядя Уильям плеснул себе напоследок виски с содовой, выпил и зашагал прочь из гостиной.
Кэмпион поднялся по лестнице вслед за отдувающимся стариком. На втором этаже было темно, тихо и немного душно. Дядя Уильям свернул за угол и начал подъем на третий этаж.
Здесь оказалось гораздо теснее, чем на первом и втором этажах: узкие коридоры, скошенные потолки.
– В том крыле живут слуги, – прошептал дядя Уильям, показывая пальцем в другой конец коридора. – А старая детская – здесь. Не детская даже, просто чердак.
Загорелся свет. Они стояли в таком же коридоре, как этажом ниже: по одну сторону три двери, по другую – три окна. Ковры были потертые, краска на стенах облезла, и мистеру Кэмпиону пришло в голову, что здесь ничего не изменилось с тех пор, как маленький Уильям носился за Джулией по коридору, который заканчивался небольшой дверцей на черную лестницу.
Они вошли в первую из трех дверей.
– Вот мы и на месте. Эти две комнаты объединены в одну. За третьей дверью раньше была детская спальня, а теперь чулан.
Дядя Уильям включил свет. Они стояли в просторной пыльной комнате, по-прежнему обставленной викторианской мебелью для детской. На полу лежал потертый красный ковер, а у стены, оклеенной ужасными зелено-голубыми обоями, громоздились коричневый шкаф и комод. Большой кованый экран закрывал камин; на стенах висели гравюры с библейскими сюжетами и разноцветные тексты. Комната наводила тоску. Окна для безопасности были забраны железными решетками, лишенными каких-либо украшений. Кэмпион инстинктивно обратил взгляд к потолочному окну. Все было так, как описала Джойс: с пыльной рамы свисал обрывок толстого и грубого шнура, больше похожего на бельевую веревку.
Уильям как будто ничего не заметил. Он молча осмотрелся по сторонам и увидел искомое.
– Ага, вот сундук.
В углу стояло древнее, обтянутое кожей сооружение, на котором громоздились книги и глобус. Дядя Уильям крадучись пошел к нему. Кэмпион зашагал следом; они сняли с сундука все лишнее и подняли крышку.
Изнутри пахнуло плесенью и вылетела моль. Уильям стал по очереди доставать и складывать на пол сапоги, китель, галифе, брюки, портупею и фуражку.
– А, да вот он!
Мистер Кэмпион опередил дядю Уильяма, взял со дна сундука кобуру и расстегнул. Внутри оказались две промасленные тряпки – и больше ничего.
– Силы небесные! – охнул дядя Уильям.
Глава 11 Засим в постель
Лишь когда они спустились обратно в малую гостиную, дядя Уильям немного пришел в себя и начал соображать. Силы его явно были на исходе, на лице проступила сеточка кровеносных сосудов.
– Ну прямо испарился… – сипло проговорил он. – В этом доме творится какая-то бесовщина!
Его собеседник не стал упоминать, что все уже давно это поняли, и тактично промолчал.
– Там ведь были и патроны, – проговорил дядя Уильям. – Это я сейчас только вспомнил. Валялись врассыпную на дне сундука. Если полиция пронюхает, чую, мне несдобровать. – Он уставился на Кэмпиона мутными голубыми глазками и прошептал: – А они знают, из какого пистолета убит Эндрю? Вы ничего про это не слышали? Ужас… ужас!
Он сел в свое зеленое кожаное кресло и беспомощно покосился на графин с виски. Его худшие опасения оправдались, и он потупил голову.
– Знать бы, где сейчас прячется этот подлец! – неожиданно взревел он. – Куда смотрит Скотленд-Ярд? Они же кого угодно хоть из-под земли достанут, разве нет? И все-таки про Джорджа мне лучше помалкивать. Я разок упомянул его имя инспектору – так старуха меня потом полчаса распекала. C какой стати я вынужден терпеть эти ужасы, – рычал он, багровея, – прикрывая задницу подлеца и шантажиста, который за всю жизнь ни дня не проработал! Небось он прокрался в дом, взял револьвер и застрелил из него Эндрю. Если Эндрю вообще убили из моего револьвера. Это ведь еще не доказано?
– А неважно, – спокойно ответил Кэмпион. – Даже если его застрелили из армейского пистолета, их в стране несколько сотен тысяч.
Дядя Уильям просиял.
– В самом деле! Однако же я уверен, что это дело рук Джорджа. Слишком неожиданно он явился на тот воскресный ужин. Между прочим, ему никто даже дверь не открывал. Он запросто мог просидеть несколько часов в какой-нибудь комнате. Мерзавец приходит и уходит, когда ему вздумается – точно у себя дома! Но матушка его всегда выдворяет. В старухе до сих пор есть что-то от амазонки, ей-богу.
Он умолк и призадумался, потом вдруг снова заговорил:
– Признаться, у меня внутри все перевернулось, когда он вошел в гостиную. Это же надо – только гири упали, а он тут как тут! Ну точно в какой-нибудь глупой мелодраме – по молодости я что-то подобное читал. Старуха почему-то его защищает, и мне это не нравится.
Мистер Кэмпион, обладавший даром самоустраняться в нужный момент, молча облокотился на каминную полку. Старик продолжал:
– Она живет прошлым. Давно забытые скандалы пугают ее больше, чем любые нынешние беды. Уж чем этот мерзавец Джордж может ее шантажировать – ума не приложу. Вряд ли чем-нибудь серьезным. Взять хотя бы эту историю, после которой она лишила Эндрю его доли наследства.
Последние слова заинтересовали мистера Кэмпиона.
– Буря в стакане?
– По мне – так да. В конце концов, отцу – царствие ему небесное – сейчас уже все равно, ему ничем не навредишь. Но эта книжонка, которую написал Эндрю, вывела мать из себя. «Лицемеры, или Маска учености». Идиотское название. Я так ему и сказал.
– Первый раз слышу, – признался Кэмпион.
– Оно и неудивительно. Вряд ли тираж раскупили – по-моему, там и десятка экземпляров не продалось. Я говорил матери, что волноваться не о чем, но она меня никогда не слушает. Эндрю, конечно, бессовестный, ничего не скажешь, – поделом ему. Это ведь надо додуматься: жить на иждивении тетки и при этом клеветать на ее покойного мужа!
– На доктора Фарадея? – удивился мистер Кэмпион.
Уильям кивнул.
– Вот именно. Эндрю заметил, что мемуары вошли в моду – всякие почтенные старики пишут истории из своей жизни и перемывают косточки врагам и недоброжелателям. Ну, он и решил подзаработать на имени покойного – сочинил эту чушь собачью. Глупее книжонки я в жизни не видел, хотя меня начитанным не назовешь.
– Так ее напечатали?
– Да-да! Какое-то мелкое издательство ее выпустило – думали, имя отца привлечет читателей. Эндрю получил шесть авторских экземпляров – и больше ни гроша. Хотя издательство, ручаюсь, тоже осталось внакладе. Никто бы и внимания на это не обратил, вот только Эндрю, получив авторские, красиво подписал каждый экземпляр и вручил всем членам семьи. Мать попросила Джойс прочитать ей книгу. Ох, славная девушка – добрая, скромная, не то что остальные в этом доме. Естественно, книга подлила масла в огонь. Я не видел, чтобы мать так злилась, уже… очень давно. Конечно, в любом другом случае мы могли бы засудить Эндрю за клевету, но что толку? Он ведь и так жил за ее счет. Неловкая была ситуация. Мать воспользовалась единственным оружием, которое имела против Эндрю: послала за стариком Фезерстоуном и изменила завещание. Помню, я в ту пору читал книжку про итальянца, который торгует пивом в Америке. Я взял оттуда одну цитатку. Подошел к Эндрю и говорю: «Посмейся теперь, умник». Он сидел вон в том кресле. Я прямо слышу, как он тогда ругался.
– А взглянуть на книгу можно? – осведомился мистер Кэмпион.
– Конечно. – Дядя Уильям был готов на все, чтобы задобрить молодого человека – единственного, кто еще не растерял к нему остатки уважения. – Я сохранил экземплярчик. Старуха уничтожила все, до которых только сумела добраться, но я свой припрятал. – Он вдруг заговорил тише: – Между нами, в этой книжке есть доля правды. Мы, Фарадеи, – не святые. Отец был всего лишь человек, не хуже и не лучше других. Заглянете ко мне прямо сейчас? Книга в моей комнате. Только спрячьте ее в портфель, а то там мое имя на форзаце.
Они поднялись на второй этаж, и Кэмпион ждал в дверях, пока дядя Уильям рылся среди книг на полке. Комната у него была просторная, но грязная – там царил такой же беспорядок и разлад, как и в голове хозяина. Впрочем, толком осмотреться мистер Кэмпион не успел: дядя Уильям вернулся почти сразу. В руках он держал тонкую книжицу в оберточной бумаге.
– Я на всякий случай написал тут «Омар Хайям», – прошептал он. – Что ж, спокойной ночи, и… э-э… Послушайте. – Он положил тяжелую ладонь на плечо молодого человека, заглянул ему в глаза и пылко произнес: – Говорю вам как мужчина мужчине: со спиртным я завязал. С этого дня – ни-ни, пока все не уляжется. – Он важно кивнул и скрылся за дверью.
Памятуя о пустом графине наверху, мистер Кэмпион решил не придавать значения последним словам дяди Уильяма. Однако он ничего не сказал и зашагал по коридору в свою комнату.
Была уже почти полночь, и по каким-то необъяснимым причинам ему вовсе не хотелось высовывать нос из дому. В конце концов, решил Кэмпион, не будет же Станислав работать ночью!
Гостевая спальня в «Обители Сократа» представляла собой просторную и удобную комнату с разномастной мебелью, которой никто в своем уме не обставил бы собственное жилище. Резной гарнитур палисандрового дерева, бесформенное кресло, удивительные обои, над которыми опять-таки потрудился ученый-ботаник, и несколько картин с религиозными сюжетами – Кэмпиону подумалось, что у того, кто выбирал эти картины, не было никаких вопросов касательно религиозных убеждений своих гостей. Иными словами, комната оказалась вполне удобной для тела, но неприятно тревожила дух.
Кэмпион разделся, лег в постель и, включив настольную лампу, изучил творение дяди Эндрю. Подпись на форзаце была весьма и весьма двусмысленна, учитывая содержание самой книги:
Моему кузену Уильяму Фарадею, истинному сыну своего отца, тщательное изучение повадок которого позволило автору многое узнать о сложном характере главного героя этой книги.
Фронтиспис представлял собой старинную фотографию доктора Джона Фарадея. Лицо у него было не самое приятное: суровое и без малейшего намека на чувство юмора. Длинные бакенбарды подчеркивали узкий подбородок, а губы морщились, как горловина стянутого шнурком мешка.
Мистер Кэмпион принялся читать. В стиле дяди Эндрю не было ничего выдающегося, однако писал он колко, злобно и стремительно, благодаря чему его опус читался весьма и весьма легко. Кэмпион был удивлен: почему издательство пошло на риск и напечатало столь злонамеренное сочинение? По всей видимости, Эндрю выставил себя чуть более влиятельным и уважаемым членом семьи, нежели это было на самом деле. Доктор Фарадей, безжалостно лишенный защитной брони своей учености, оказался самодовольным, узколобым и зашоренным человеком, который прятал личные недостатки за высоким положением в обществе и очарованием жены. Старательный Эндрю привел – или сочинил – несколько историй, умеренно порочащих честь доктора. В книге он представал напыщенным викторианским индюком со скверным характером и множеством причуд, для каждой из которой в арсенале современных психологов есть длинный и неприятный термин. Эндрю знал все эти термины и непринужденно ими орудовал.
Кэмпион прочел первые три главы и заглянул в конец; книгу он закрывал с ощущением легкой жалости к покойному ученому – пусть и обладавшему всеми перечисленными Эндрю пороками.
Он выключил свет и лег спать, решив с утра пораньше посетить инспектора.
Через некоторое время он проснулся и резко сел в кровати, прислушиваясь. Тяжелые портьеры на окнах не пропускали свет, поэтому в спальне стоял почти кромешный мрак – словно ее битком набили черной ватой. Кэмпион был из тех людей, что приходят в себя и начинают ясно мыслить сразу после пробуждения; его мгновенно охватило чувство гнетущей тревоги. Дом представился ему некой больной, покалеченной тварью в пышных юбках, испуганно ползущей сквозь непроглядную черноту. Ни звука не доносилось из мрака, но Кэмпион точно знал, что его что-то разбудило. Не тихий ли щелчок осторожно прикрываемой двери?
Некоторое время он неподвижно сидел в кровати, прислушиваясь к малейшим шорохам. Наконец где-то далеко раздались тихие шаги.
Кэмпион выскочил из кровати, подкрался к двери и бесшумно вышел в коридор.
После кромешного сумрака спальни даже призрачный лунный свет приятно радовал глаз. Мгновение или два Кэмпион стоял неподвижно; вдруг в дальнем конце коридора что-то зашуршало.
Он стремительно зашагал на звук, бесшумно ступая по мягкому ковру. На секунду мистеру Кэмпиону пришло в голову, что вряд ли его поведение можно назвать корректным, учитывая, что он проводит первую ночь в этом доме, но тут он резко остановился.
Посреди коридора в лунном свете стоял дядя Уильям в пижаме. Он нелепо таращил глаза, и на его лице застыла гримаса ужаса. Правую руку он вытянул перед собой, и Кэмпион потрясенно уставился на нее.
Всю кисть и часть запястья покрывало черное пятно; с кончиков пальцев падали капли. Ровно в тот миг, когда перед Кэмпионом предстало страшное зрелище, дверь в спальню тети Китти отворилась, и на пороге появилась взъерошенная старушечья фигурка. Китти взглянула на Уильяма, и вопль ужаса сорвался с ее губ, огласив спящий дом.
Старик резко развернулся, спрятал руку за спину и яростно выругался, совершенно забыв про свои попытки не шуметь. Эхо его голоса разнеслось по коридору. Наверху начали открываться двери, а в следующую секунду к ним подошла Джойс, сонная, растрепанная и в халате.