ПЕРВЫЙ ПОНЕДЕЛЬНИК
Народное соглашение, 1647
Декларация независимости, 1776
Бенджамин Франклин «О законодательной ветви власти», 1789
Дебаты в конституционном собрании штата Нью-Йорк, 1821
Наша эра начинается не с «Декларации независимости» 1776 года, а с дебатов, имевших место более чем на сто лет раньше в рядах армии Кромвеля, между левеллерами (поборниками политического равенства) и состоятельными сторонниками имущественных цензов, каковыми были и сам Кромвель, и его зять — полковник Айртон.
Обсуждался вопрос, который не обсуждался никогда ранее: «Что такое народ?» Когда мы говорим «мы — народ», «обращаясь к народу» или «власть народу», то кого мы, собственно говоря, имеем в виду? Эту проблему можно более внятно сформулировать следующим образом: надо ли обладать достаточным материальным благосостоянием для того, чтобы получить избирательное право, что ограничит круг избирателей состоятельными людьми, или решать дела своей страны могут все люди, которые признаются политически равными, несмотря на экономическое неравенство?
Если воспользоваться древнегреческой терминологией, то можно сказать, что в основе дискуссии лежал конфликт между олигархами, желающими ограничить избирательное право кругом крупных собственников, и демократами, желающими сделать это право всеобщим, независимо от количества находящейся во владении граждан собственности. Но, хотя этот конфликт имел место в греческих городах-государствах, в древности он никогда не выходил за рамки столкновения между немногими и многими. Принципы же, провозглашенные левеллерами в армии Кромвеля, касались прав не многих и не большинства, а всех без исключения.
Кроме того, левеллеры увязывали политическое равноправие с политической свободой, впервые введя в обиход идею о согласии управляемых. Послушаем, что говорил по этому поводу сэр Джон Уайлдмен.
«Любой человек в Англии имеет такое же неоспоримое право избирать своих представителей, как и величайший человек в Англии. Я полагаю это главным принципом правления: всякое правление основано на добровольном согласии народа. Если это так, то сие означает, что ни один человек не обязан подчиняться любому самому справедливому правлению, даже своему собственному, иначе, как по добровольному согласию на такое подчинение. Оно невозможно, если он на него не согласен, и, следовательно, по такому принципу, не должно быть в Англии человека [который не имел бы права голоса в выборах]. Если сие верно, то не будет законов, принятых без добровольного согласия любого человека, который подчинится им по строгой и обязательной справедливости. По моему смиренному мнению, если этот вопрос будет поставлен для скорейшего разрешения дела, то сформулировать его стоит следующим образом: может ли по справедливости какой-либо человек быть принужден к исполнению закона, принятого без его добровольного и свободного согласия?»
Какие в данном случае могут быть аргументы pro и contra7. Позиция левеллеров, представленных Уайлдменом и майором Рейнборо, может быть сформулирована следующим образом.
Левеллеры ссылались на естественные права. Каждый человек обладает естественным, от рождения присущим ему правом на обращение власти с собой как со свободным, то есть по добровольному согласию и при условии участия в правлении посредством осуществления эффективного избирательного права. Все люди политически равны, невзирая на экономическое неравенство, ибо равенство их — как человеческих существ, равенство в праве на свободу, — делает их равными в политическом отношении.
Возражение олигархов, Кромвеля и Айртона, состояло в следующем. Политическими свободами могут пользоваться только те, кто обладает достаточной экономической независимостью, чтобы рабски не зависеть от воли других людей. Такой независимостью обладает только состоятельный человек. Только тот, кто имеет устойчивый и нерушимый собственный интерес во владении землей или в торговле, должен иметь голос в принятии важных общественных решений. Бедные, которым приходится начинать работать с детства, почти не учатся, у них нет или почти нет времени интересоваться политикой. По этой причине они не обладают компетенцией, необходимой для участия в выборах и голосовании.
Кроме того, олигархи отчетливо выразили свою озабоченность угрозами, которыми были чреваты предложения левеллеров, — предоставить беднякам политическое равенство с богачами. Ссылки на естественное право, снова и снова повторял Кромвель, ведут к анархии, к ниспровержению законных прав и привилегий. Еще более страшной является угроза самой собственности, ибо, как неустанно подчеркивали Кромвель и Айртон, если бедные, которых много, получат такие же политические права, как и малочисленные богатые, — что остановит их от голосования за меры, которые повлекут за собой уравнение и в имущественных правах? Что помешает отнять собственность у богатых и передать ее бедным?
На эти вопросы, в особенности на второй, у левеллеров не было удовлетворительного ответа, хотя они и пытались убедить богатых, что им нечего бояться.
Почти двести лет спустя, в 1821 году, подобные дебаты имели место в конституционном собрании штата Нью-Йорк. На этих дебатах канцлер Кент, выступая от имени землевладельцев северной части штата, испытывавших неприкрытый страх перед многочисленным населением города Нью-Йорка, состоявшим преимущество из иммигрантов и необразованных бедняков, указал на невозможность отказа от всеобщего избирательного права. Он сказал:
«Всеобщее избирательное право, однажды данное, дано навсегда и не может быть отменено. Нельзя отступать от принципов демократии».
И он выступил против в следующих словах:
«Осознанная и реальная угроза введения всеобщего избирательного права в его приложении ко всему законодательному органу — это не игра разгулявшегося воображения. Это было бы слишком большим моральным потрясением. Направленность всеобщего избирательного права, его цель — это уничтожение прав собственности и принципов свободы».
Оппоненты, как в свое время противники Кромвеля и Айртона, пытались уверить Кента, что их требование политического равенства не создает угрозу собственности и другим законным правам и привилегиям. (Надо, однако, заметить, что, говоря «все люди», эти новые левеллеры имели в виду «всех белых людей», исключая из числа избирателей чернокожих и женщин.)
В первый понедельник аспенского семинара между обсуждением этих двух тем вниманию участников была предложена исключительно интересная статья Бенджамина Франклина, утверждавшего: богатому меньшинству не должно быть позволено преобладать над бедным большинством, потому что владение собственностью не прибавляет людям политической мудрости. Отстаивая свою точку зрения, Франклин высказывает невероятно радикальное утверждение — радикальное не только для своего времени, но и для современности. Это утверждение касается прав собственности. Я цитирую:
«Таким образом, частная собственность есть порождение общества, и общество, если сочтет необходимым, может потребовать эту собственность вплоть до последнего гроша; ее передача в связи с общественной необходимостью не может рассматриваться как милость или благодеяние в отношении народа, наделяющего богатых привилегиями почестей и власти, но лишь как исполнение ранее принятых на себя обязательств или как простой возврат долга».
Четвертый документ, представленный вниманию участников в первый понедельник, — это «Декларация независимости», которую вы, как я надеюсь, знаете наизусть, по крайней мере первые двадцать строк второго абзаца[49]. Декларация умалчивает о конфликте между демократами и олигархами. Мы, однако, не можем не задать вопрос относительно смысла утверждения о том, что все люди сотворены равными, все имеют определенные неотчуждаемые права, что среди них есть право на свободу и что свободное правление и политические свободы предусматривают добровольное согласие народа на подчинение правительству. Обсуждение «Декларации независимости» обычно заканчивается разнообразными интерпретациями ее смысла в свете предмета, который был очень отчетливо изложен в дебатах Кромвеля с левеллерами, в дебатах в конституционном собрании штата Нью-Йорк и в статье Франклина о представительстве и собственности.
Если бы я остановился на этом месте, чтобы подытожить рассмотренные материалы, предложенные для обсуждения в первый понедельник семинара, то смогли бы вы разглядеть важность аспенских лекций, прочитанных осенью 1972 года, для понимания соперничества кандидатов в президенты на текущих выборах[50]? Лекции первого понедельника ввели в рассмотрение все основные концепции: равенство, свободу, собственность и справедливость в связи с пониманием идеи права. Но теперь мы перейдем ко вторнику и среде, и вы увидите, как много осталось обсудить и прочитать, делая более понятными базовые концепции для лучшего осознания многих связанных с ними тем и предметов.
ПЕРВЫЙ ВТОРНИК (второе заседание)
P. X. Тауни «Равенство», 1929
Генри Джордж «Прогресс и нищета», 1879
Вильям Грэхем Самнер «Вызов фактов», 1890
Джон Калхаун «О конституционном правлении», 1831
Наше обсуждение мы начнем с Тауни, хотя его книга была написана позже всех остальных, рассмотренных в первый вторник, потому что глава, которую мы выбрали из его книги, поможет понять некоторые нюансы, необходимые для полноценного разбора темы равенства. С одной стороны, мы видим личное равенство и неравенство — то есть равенство и неравенство в зависимости от дарований и приобретений личности. С другой стороны, мы имеем равенство и неравенство условий — внешних обстоятельств, в которых мы живем, например равенство и неравенство социального, политического или экономического статуса или возможностей.
Тауни и Генри Джордж помогают разглядеть, что предмет спора между авторами, которых мы обсуждаем во вторник, отличается от предмета спора между авторами, которых мы обсуждали в понедельник. Вчера вопрос стоял так: должны ли экономически неравные между собой люди — богатые и бедные, обладающие собственностью и не имеющие ее — получить равные политические права после того, как ими будут наделены бедные? Но сегодня, двести с лишним лет спустя после дебатов на эту тему в армии Кромвеля, Тауни и Джордж, живущие в обществах, в которых всеобщее избирательное право стало обычным и распространенным явлением, ставят иной вопрос и касаются другой темы.
Они задаются следующим вопросом: теперь, когда всеобщее избирательное право распространяется и на рабочие классы общества, классы, которые по-прежнему остаются бедными и многочисленными, не должны ли мы придумать что-нибудь, чтобы сделать тех, кто обладает равными политическими правами — по крайней мере в праве голоса, — равными так же и в экономическом отношении? Не должны ли мы сузить пропасть между экономической властью богатых и безвластием бедных, чтобы наполнить право голоса бедных реальным содержанием, сделать его истинным правом, а не фальсификацией?
Другими словами, вопрос заключается в следующем: может ли политическая демократия или политическое равенство быть подлинным, если оно не сопровождается экономическим равенством и демократией? (Как мы видим, опасения Кромвеля, Айртона и канцлера Кента были отнюдь не беспочвенными.)
Тауни и Джордж считают: экономическое равенство является необходимым условием эффективности политической демократии. Послушаем, что говорит по этому поводу Генри Джордж.
«Там, где существует система равного распределения богатства, наилучшей является демократическая форма правления. Там же, где в распределении богатства существует большое неравенство, правление будет тем хуже, чем более оно демократично, ибо, хотя сама по себе плохая демократия не хуже, чем плохая автократия, ее влияние на национальный характер, несомненно, является более вредным. Отдать политическую власть в руки людей, обозленных и развращенных нищетой, — все равно что привязать горящую головню к хвосту лисицы и отпустить ее в пшеничное поле; это то же самое, что ослепить Самсона и привязать его к колонне, на которой стоит жизнь общества».
Джон Калхаун и Вильям Грэхем Самнер возражают на это, что создание равенства условий, особенно в экономической сфере, будет означать смерть индивидуальной свободы. Равенства экономических условий невозможно достичь без централизованного правительственного контроля над экономикой, а это резко ограничит свободу частного предпринимательства. Свободу и равенство никогда не удастся примирить, считают Самнер и Калхаун. Послушаем, что говорит по этому поводу Калхаун.
«Есть и другое заблуждение, не менее великое и опасное и обычно тесно связанное с заблуждением, только что рассмотренным выше. Я имею в виду мнение, будто свобода и равенство связаны настолько тесно, что свобода не может быть совершенной без совершенного равенства.
Можно согласиться с тем, что они действительно в определенной степени связаны и что равенство граждан перед законом необходимо для осуществления их свободы. Но если мы пойдем дальше и сделаем равенство условий необходимой предпосылкой свободы, то тем самым мы уничтожим и свободу и прогресс. Причина заключается в том, что неравенство условий, при том что оно является необходимым следствием свободы, является, кроме того, обязательным залогом прогресса».
Здесь мы столкнулись с конфликтом между поборниками свободы, призывающими к равенству, и поборниками свободы, призывающими к неравенству, — ив обоих случаях речь идет об экономическом равенстве или, соответственно, неравенстве. Можно ли как-то разрешить это противоречие? Есть ли способ его обойти?
Мы не сможем этого сделать, если не поймем, что имеют в виду под экономическим равенством. В решении этого труднейшего вопроса мы можем опереться на идеи Тауни. Он считает, что существуют только два возможных толкования экономического равенства. Первое — материальное, равенство имуществ, равенство в обладании собственностью или деньгами, — в конечном счете, это равенство, измеряемое количественными показателями. В другом смысле это экономическое равенство индивидов, которые имеют все, что нужно любому человеку для достойной человеческой жизни, хотя при этом один человек может иметь материальные блага в избытке, а другой лишь то, что необходимо для поддержания достойной жизни. Это качественное содержание понятия экономического равенства.
Если мы внимательно перечитаем написанное Тауни, то обнаружим: достижение количественного экономического равенства он считает химерой. По его мнению, идеал экономического равенства или экономически бесклассового общества может быть реализован лишь качественно, а именно в том, что каждый человек будет иметь все для того, чтобы вести нормальную достойную жизнь — но некоторые люди будут иметь и что-то сверх минимума. Легко понять, что здесь сразу возникают трудный вопрос о человеческих потребностях и разногласия по поводу реализуемости экономического равенства в обоих смыслах.
Тем не менее вопрос об экономическом равенстве остается нерешенным, и мы продолжим его рассмотрение на следующий день семинара и в последующие дни. Нас особенно будут интересовать два пункта. Первый: можно ли заставить работать политическую демократию, если некоторые члены общества не могут удовлетворить свою потребность в таких экономических благах, как школьное образование, доступ к качественной медицинской помощи, свободное время, отдых и т. д.? Второй: можно ли заставить эффективно работать политическую демократию, если в руках определенной части населения скопились такие материальные излишки, что избыток богатства предоставляет им несоразмерную политическую власть и влияние?
ПЕРВАЯ СРЕДА (третье заседание)
Алексис де Токвиль «Демократия в Америке», 1835
Теодор Рузвельт «Новый национализм», 1910
«Платформа прогрессистской партии», 1912
Второй день дискуссии перетекает в третий, и мы обнаруживаем, что в 1910 году Теодор Рузвельт говорит то же, что Генри Джордж сказал в 1879 году, а Тауни говорил в Англии двадцать лет спустя: нищета, создающая пропасть между богатыми и бедными, мешает бедным влиять на общественные дела, хотя они имеют равные с богатыми избирательные и политические права. Послушаем, что говорил Рузвельт.
«Ни один человек не может быть хорошим гражданином, если не получает зарплату, достаточную для обеспечения достойной жизни, и если рабочий день недостаточно короток для того, чтобы после работы у человека оставались время и энергия для участия в делах управления общиной, для возможности взять на себя часть бремени такого управления. Мы мешаем многим людям стать достойными гражданами, так как создаем для них невыносимые условия жизни».
Однако проблема, с которой мы здесь сталкиваемся, не имеет простого решения, как становится ясно из чтения труда Алексиса де Токвиля. Действительно, по мере того как мы одолеваем это отнюдь не простое чтение, начиная понимать основополагающие взгляды Токвиля на демократию, мы одновременно с ужасом осознаем проблему, с которой неизбежно сталкиваемся.
Мы переходим от Тауни к Токвилю. Мы начинаем глубже понимать, чем руководствуется Тауни в своей защите идеала равенства. Мы теперь видим: идеал, которого он добивался, есть бесклассовое общество, в котором ко всем людям относятся одинаково, независимо от случайности происхождения, обладания собственностью, рода занятий и других обстоятельств, которые могут разделить людей на непримиримые социальные или экономические классы. Хотя Токвиль нигде не употребляет термин «бесклассовое общество», мы довольно скоро убеждаемся в том, что его концепция демократии, в которой достигнуто всеобщее равенство условий — социальных, экономических и политических, — есть концепция подлинно бесклассового общества.