– Куда? – спросил адмирал Иван Петрович.
– К английской королеве, вот куда! – сказал адмирал А.Г.
– Да ты что! Да как это?
– Да очень просто. Я же человек известный, командующий Балтийским флотом, не фунт орехов. Вот королева и прислала записочку – мол, приезжай вечером в гости. Посидим, чаю попьем, то да се…
– Во дает! – сказал Иван Петрович. – Ну, тебя она пригласила, ты правда знаменитый человек, а я тут при чем? Неудобно как-то.
– А ты – мой друг. Я так и скажу – вот, я с другом пришел, а что такого, ты только не дрейфь! Все очень даже удобно!
Иван Петрович задумался, потом повеселел и спросил:
– Слушай, а у нее подруга есть?
Предложение макаронные изделия
Однажды мы целой компанией поехали в гости на дачу к одному приятелю. Точнее, это была дача его молодой жены. А если совсем точно – ее родителей. Поэтому там была ее сестра. Совсем юная. Десятиклассница.
Хорошее было дачное место, дальнее и просторное, с лесом, лугом и рекой. Мы целый день гуляли, жгли костер и жарили хлеб с колбасой на палочках, босиком ходили по прохладной речной отмели. Самое начало сентября, не жарко, солнечно и сухо. Веточки под ногами хрустят. Пружинят еловые корни, когда идешь по тропинке. Трава чуть желтеет.
Вот иду я по этим тропинкам и травинкам, а рядом идет Катя, сестра Марины, Сережиной молодой красивой жены. Еще моложе и красивее. В сарафане.
С загорелыми ногами. С оцарапанным локтем. Идет, молчит, то листок сорвет, то еловую шишку подберет с земли и кинет вбок.
Я тоже молчу. Мы с ней вообще, кажется, во второй раз видимся. Ну, в третий. О чем разговаривать? Я студент, она школьница – смешно. Брать под ручку, а потом за талию – тоже неохота. Вернее, неудобно. Сестра жены приятеля, все понятно.
Мы долго так идем. Вдруг она говорит на ровном месте:
– А давай поженимся.
Я говорю:
– Ты думаешь?
Она говорит:
– Конечно! Смотри, ты ведь Сережин друг. Он на Марине женился, а я – ее сестра. Смотри, я учусь хорошо, поступлю в институт, мы поженимся, и все будет классно.
– Хорошо, – говорю я. – Предположим. Допустим. Вот мы с тобой поженились. Ну, а готовить ты умеешь? А то я приду из института, а дома есть нечего.
– Конечно, умею!
– Так, – говорю. – Ну, и что ты умеешь готовить?
– Я умею варить макароны, – говорит она медленно, с выражением. – Толстые, с дыркой. И тонкие тоже. Еще я умею варить вермишель. Также я могу сварить лапшу. У меня хорошо получаются рожки. Перья. Ушки. И ракушки.
Я совершенно серьезно спрашиваю:
– А яйца всмятку умеешь?
Она отвечает:
– Нет пока. Вкрутую умею, а всмятку у меня плохо получается. То слишком жидко, то наоборот. Но я подучусь, честно!
– Хорошо, – говорю. – Вот тогда и вернемся к этому разговору.
Тут мы принялись хохотать. Но смеялись слишком долго и громко. И больше к этому разговору не возвращались.
Между загадкой и тайной и в кольцах узкая рука
Ректор одного вуза ехал однажды по городу на своей служебной машине.
В субботу днем было дело. Впереди – под уклон проспекта – был большой перекресток. Все мчались, стараясь успеть на зеленый свет, обгоняя медлительных, обходя неуклюжих, но ректору вдруг показалось, что это не машины, а какие-то зверьки. Суслики, лемминги. Даже противно.
– Не гоните так, – сказал он водителю.
Водитель сбавил газ. Зажегся желтый.
– Эх, – сказал водитель, останавливаясь у самой стоп-линии.
– Ничего, – сказал ректор. – Без нас не начнут.
Справа подъехал «Мерседес», двухдверная модель с мягким верхом. Опустилось стекло. Женская рука, немолодая, сухая, с дорогими кольцами, высунулась и протерла салфеткой зеркало.
Ректор всмотрелся и чуть не охнул: это была Анна Сергеевна, доцент кафедры биологии. Он ее знал, он сам начинал на этой кафедре. Тихая пожилая тетенька, всегда в вязаной кофте и мальчиковых туфлях.
Он опустил стекло и громко сказал:
– Здравствуйте!
Она повернулась к нему. Натужно улыбнулась, кивнула.
Дали зеленый. Она резко взяла с места и на перекрестке ушла вправо на стрелку. А ректор поехал дальше, обдумывая этот загадочный факт. К вечеру он вроде бы все понял.
В понедельник он с утра был в министерстве, в институт приехал к двум.
Секретарь передал ему заявление от Анны Сергеевны. Об уходе. По собственному желанию.
– Когда она это принесла? – спросил он.
– В десять пятнадцать, – сказал секретарь.
Ректор кашлянул, подписал и отдал листок секретарю:
– Возможно, у нас снизится успеваемость. Особенно по базовым дисциплинам, – мрачно сказал он.Года через три у входа в супермаркет он столкнулся с выцветшей старушкой. Она выходила наружу. У нее в руках была бутылка кефира.
– Здравствуйте, Виктор Иванович, – сказала она.
– О, Анна Сергеевна! – зло рассмеялся ректор. – Как живете? Где ваш кабриолет?
– Какой кабриолет? – растерянно спросила она. – Вы про что?
– Вы почему так резко уволились? – спросил он.
– Меня долго выживали, – вздохнула она. – Сил не осталось. Я думала, что вы меня вызовете, поговорите со мной. Вы же… Ты же с нашей кафедры, Витя!
– Н-да… – сказал ректор. – Но…
Она слабо улыбнулась и пошла прочь. Ректор смотрел ей вслед. Она завернула за угол. Он перевел дыхание, махнул рукой и вошел в магазин. Ему было почти стыдно.Анна Сергеевна прошла шагов пятьдесят со своим кефиром. Потом остановилась, достала мобильник.
– Гришенька, – сказала она. – Подъезжайте, я тут за углом, буквально рядом.
Ей тоже было неловко.В трех действиях мир приключений
– Я беременна, ты понимаешь? – сказала Настя. – А ты просто сволочь. Я это всегда знала.
– Если всегда знала, зачем жила со мной? – сказал Саша. – И зачем сейчас такие слова? Тем труднее будет помириться.
– Не собираюсь мириться с негодяем, который выгоняет беременную жену.
– Отлично. Не надейся, мелодрам не будет, – сказал Саша, красуясь. – Эта квартира остается тебе. Дом в Загорянке – тоже. Вечером придет нотариус, мы все оформим. Ребенка я готов признать и выплачивать определенную сумму… Оденься, кстати!
– Иди к черту! – Она вышла, хлопнув дверью.
Он остался сидеть в кресле. Вытянул ноги. Взял со столика стакан с минеральной водой. Послушал, как шепотом тенькают пузырьки. Отпил глоток. Нажал клавишу на пульте телевизора. Загорелся экран. Рыбки-птички. «Дискавери».
«Я не сволочь, – думал Саша. – Я просто эгоист.
Я имею право раз в жизни побыть эгоистом? Да, разумеется».
Он прикрыл глаза и стал думать, как обставит свою новую квартиру.
Настя стояла перед зеркалом в спальне. Взяла сумочку. Достала телефон. Нашла нужный номер. Нажала вызов. Потом раздумала, нажала отбой и снова спрятала в сумочку. Вытащила портмоне, проверила, всё ли на месте. Расстегнула и сбросила халат. Полюбовалась своей фигурой. Живот чуть-чуть начал круглиться. Она попробовала увидеть себя мужским взглядом. Получилось очень привлекательно, у нее даже дыхание перехватило.
«Он знает, что я беременна, я ему говорила два раза, – думала Настя. – Он сказал, что любит меня такую, какая я есть. Господи, помоги… А нет, и не надо. Торопиться не надо. У меня будет ребенок, это главное. Найду ему хорошего отца. И себе хорошего мужа. Все отлично. Дождемся нотариуса».
Натянула домашнее платье и пошла на кухню: проголодалась.– Саша! – крикнула она из кухни. – Сашенька!
Александр Семенович как будто проснулся, хотя точно не спал. Мечты о вольной жизни эгоиста улетели. Вместе с фантазиями Анастасии Павловны о нежданном счастье беременной красавицы.
Он выключил телевизор, сунул ноги в тапки, подтянул треники и пошлепал на кухню. Там его ждал вполне субботний обед – зеленый салат и полное блюдо котлет с картошкой. Анастасия Павловна разлила борщ по тарелкам.
– Золотая медаль, – сказал он, съев первую ложку. – Выше всякой похвалы. Сметану где брала?
– А что со сметаной?
– Именно что отличная сметана! – сказал Александр Семенович. – Вовка звонил?
– У метро брала. Вовка вечером зайдет, – сказала Анастасия Павловна. – Они с Верочкой зайдут.Минское шоссе воля покойного
Елене Максимовне пришла эсэмэска, что на ее зарплатную карточку поступило два миллиона шестьсот тридцать восемь тысяч рублей. Итого доступно: 2.639.250 руб. 00 коп. Елена Максимовна сначала испугалась, но потом вспомнила, как год назад ее вызвали к нотариусу, потому что скончался ее отец, Максим Сергеевич.
Да. Отец бросил их с мамой, когда ей было шесть лет, и с тех пор не объявлялся. Хотя жил в Москве. Она все думала, что случайно встретит его на улице. Но потом вроде забыла. Когда ей было тридцать, один знакомый психолог в компании рассказывал, что развод родителей для девочки особая травма. Она заставила себя сидеть спокойно. Но все-таки вышла на кухню покурить. Выглянула в окно. Там внизу какой-то мужчина усаживал в машину жену и дочь. На секунду захотелось слететь вниз и заглянуть ему в лицо – не папа ли? Но потом лет десять не вспоминала, пока не оказалась наследницей по завещанию.
Да, конечно. Ей причиталась одна четвертая наследственной массы в денежном выражении. Потому что у покойного, кроме нее, детей не было. На всякий случай она подъехала к нотариусу, и он сказал, что да, это те самые деньги, все в порядке. Елена Максимовна спрятала карточку поглубже в кошелек и вышла на улицу. Был июнь, вечер. Совсем светло.
Первым долгом надо сказать Маше: не волнуйся, девочка, если не сдашь все на пятерки, пойдешь на платное место. И Наташе то же самое, хотя она только перешла в восьмой. Чтоб не завидовала сестре. Сказать: вот, гляди, это тебе на институт. Потом: купить приличную машину. Муж так по-детски завидовал приятелям, у которых иномарки. «Иномарочки», говорил он. Ну, вот тебе иномарочка. Вообще его надо приодеть. Дочек тоже. Купить новую стиралку. Купить наконец посудомоечную. А лучше сразу новый кухонный гарнитур. В ванной тоже сделать ремонт.
И перестелить ламинат в коридоре. И отложить что-то на черный день.
Она схватилась за сумку. Проверила кошелек. Все на месте. В кошельке еще было рублей триста. Она сошла с тротуара, подняла руку.Остановилась серая машина с желтой нашлепкой. Она уселась рядом с водителем.
– Куда едем? – спросил водитель.
– Что-что? – переспросила она.
– Куда едем? – повторил он.
– А вы сколько берете за километр после МКАД?
– Тридцать рублей.
Елена Максимовна замолчала, считая в уме. Потом засмеялась:
– В Париж! – и стала бездумно глядеть в окно.
Через полчаса машина выехала за кольцевую.
– Это Минское шоссе? – спросила она. – Почему мы едем по Минскому?
– Вы же сами сказали – в Париж. Пристегнитесь, пожалуйста.Частное расследование портрет жены полковника
Полковник привез жене платье. Очень красивое, а главное – редкое. Он купил его, представьте себе, в Уругвае. В маленьком магазинчике-ателье. Местные узоры.
Жена была тихая и бледная. Она надела это платье три раза. Новый год, день рождения сестры, Восьмое марта. В апреле ее увезли в больницу. Четвертый раз полковник надел на нее платье сам. Ему разрешили. Она лежала на столе, небрежно зашитая и только что обмытая. Он вытер ее махровым полотенцем. Одел в новое белье. Потом в платье. И туфельки. Санитарка помогала ему. Вдвоем они уложили ее в гроб.
Потом под скрипично-органные рыдания гроб уплыл вниз, в подземелье Донского крематория.
Потом была какая-то жизнь. Работа. Пустая квартира.
Потом полковник, одетый в штатское, ждал сотрудника на Пушкинской площади.
Платье жены шло через толпу мимо него.
Он сорвался с места и протиснулся ближе. Ошибки быть не могло.
Он был полковником КГБ. Показал этой женщине удостоверение. Объяснил, что ведется важное расследование. Она должна рассказать, откуда у нее эта вещь.
– Купила в комиссионном, – сказала она.
– В каком? Когда?
Она сморщила лоб, подумала и вспомнила.
– Если вы выбросили квитанцию, я вынужден буду вас задержать, – сказал он, уже ни о чем не думая.
– Кажется, где-то дома…
– Едем, – сказал полковник.
Квитанцию нашли. Он поехал в магазин. По номеру паспорта нашел сдатчика. Приехал к нему на черной «Волге». Это оказался трусливый пьющий старичок. Божился, что нашел платье вот прямо тут, в кустах, в газету завернутое.
Можно было подключить милицию. Раскрыть эту банду. Ну и что? Сколько они получат? Три года условно?
Невыносимо было представлять себе, что кто-то раздевает его мертвую жену. Сдирает с нее красивое новое платье. Видит ее измученное тело. Белые трусики и лифчик. Красную линию вскрытия.
Найти и сделать все самому? Он умел делать это за границей. Сумел бы и в Москве. Но их ведь много, много, много…Полковник вышел на балкон. Дом смотрел на улицу. Внизу шли люди. Злобные, жадные, бесстыдные, жестокие твари. Крысы. Кроты, клопы-кровососы. Мразь.
– Почему люди не летают вверх? – подумал он, вцепившись в балконную решетку. – Вот потому и не летают…
Вернулся в комнату. На письменном столе стоял портрет жены.
Полковник выдвинул ящик, достал кусок фланели, бережно завернул портрет и спрятал его.
Он всегда так делал перед приходом Наташи. Девушка по соседству. Убирала, готовила обед на три дня. Гладила рубашки.Остаток вечности девяносто шесть пудов
– Вам будет трудно продать такую дачу, – сказал районный архитектор.
– Мне? – засмеялся Кирилл Николаевич.
– Ну, наследникам вашим, – поправился тот.
– С ними все согласовано.
– Покажите бумагу, что они не возражают.
– Закон этого не требует, – твердо сказал Кирилл Николаевич.
– Да, вы правы, – вздохнул районный архитектор. – Но нужна еще виза СЭС.
Кирилл Николаевич готовил себе последнее пристанище под окнами собственной дачи – вот какая фантазия взбрела ему в голову после выхода на пенсию.
Ему не хотелось на кладбище. Там многолюдно и одиноко. Будто на шумной площади чужого южного города.
Лучше у себя, среди своих. Чтоб дети сажали анютины глазки. Чтоб в день его рождения, длинным летним вечером, на открытой террасе накрывали стол. Чтоб внуки и правнуки бегали вокруг и чтоб он сквозь толщу земли слышал их веселый топот.
И еще хотелось всем показать язык. Объяснить, что почем и кто зачем. Сын и невестка относились к его затее безупречно корректно, и это злило. Жена сначала плакала, потом привыкла и даже обсуждала с ним цвет гранита. Это злило тоже.Визу СЭС давали, если могила будет не ближе четырех метров от забора. Значит, сначала надо найти правильное место. И вообще решить, что это будет: стела, статуя, обелиск? Русская могилка с оградой или надгробие европейского типа? Кирилл Николаевич рисовал эскизы, чертил и вымерял, присматривался к материалам. Он сильно поздоровел от беготни с рулеткой и колышками на свежем воздухе. Потом он стал готовить почву – в прямом смысле слова. Ибо земля там была тяжелая, глинистая, хоть горшки лепи. Он решил ее смешать с песком и черноземом. Чтоб легче копать, если дело случится зимой, и чтоб быстрее и суше истлеть.
На это ушло общим счетом четыре года. На пятое лето ночью пошел сильный дождь. Как раз там высадили новые цветы, и ливень мог все смыть, и Кирилл Николаевич в плаще поверх пижамы побежал в сарай, вытащил парниковую пленку и кинулся накрывать цветник. Треснула молния, бабахнул гром. Погас фонарь у ворот.
У могилы стоял спортивный автомобиль. Из открытой дверцы выглядывал молодой человек восточного вида.
– Кто вы такой? – строго спросил Кирилл Николаевич.
– Азраил меня зовут, – без акцента сказал парень. – Садитесь, пожалуйста.
Кирилл Николаевич, человек вообще-то жесткий и злой, шмыгнул носом и сел рядом.
– Обернетесь, все пропало, – сказал Азраил.
Кирилл Николаевич зажмурился и не видел, как сын и невестка тащат его в дом, вызывают «скорую». Как боятся разбудить его жену. Машина мчалась, и ему было даже весело.
Но потом, весь остаток вечности, он очень скучал по ним. И жалел, что так по-дурацки провел последние годы.Журналист и романистка кто стучится в дверь ко мне
– Вот тут распишитесь, – сказал почтальон. – И время поставьте. Пятнадцать тридцать.
– Погодите, погодите… Погоди! – крикнула Маргарита Петровна, отталкивая разносную книгу. – Постой. Это ты?
– А кто же еще? – сказал почтальон и осклабился. – «Нет, это не я, это Миша Синеоков».
– При чем тут Синеоков? – Она всплеснула руками.
– Абсолютно ни при чем. Мишка сейчас посол в Австрии, кажется. Или завотделом в МИДе. Молодец, между прочим.
Она огорошенно села на стул у вешалки.
– Да, Марго, побросала нас жизнь, пораскидала… – Почтальон потрепал ее по седому стриженому затылку.
Она молчала. Он огляделся. Квартира была потертая, но солидная. Тусклый дубовый паркет. Двойная стеклянная дверь в комнату.
– Ты мечтал быть журналистом, – сказала она. –
Я помню.
– А я и есть журналист, – сказал он. – Пишу о странных профессиях. Очерки с погружением. Трубочист. Высоко и страшно. Гример покойников. Вообще кошмар. Мастер по ремонту кукол. Больше сломал, чем починил. Сейчас почтальон. Отдохновение. Люди и прогулки.
– Здорово… А где печатаешься?
– Ну, есть один такой журнальчик. А ты что делаешь? Тоже бумагу переводишь? – Он кивнул в сторону комнаты: через стекло двери был виден стол с компьютером.
– Представь себе, да, – сказала она, встав со стула. – Пишу. Романы.
– Дамские?
– Ну, если угодно. Хотя я этого не люблю. Хотя пускай думают, что хотят!
– Вот это да! Маргарита Дольская! И псевдонима не надо!
– Надо, надо. Приходится под псевдонимом.
– Может, ты эта, ну, литературная рабыня?
– Нет, нет. Но есть своя специфика. Зачем тебе знать? Кто любит кушать колбасу и читать дамские романы, не должен видеть, как делается то и другое…
– Слушай, дай нам интервью, – сказал он.
– Боюсь, не получится.
– Хорошо. Тогда отрывочек.
– Надо спросить у издателя. Не уверена.
– Жаль. Мы бы вас распиарили.