– Ты это про какие такие организмы? – удивляюсь. – А то извини, что-то немного запамятовал. Слишком много мы с тобой тут друг другу наговорили уже, не находишь?
Он тихо смеется, демонстрируя мелкие, белые и острые зубы прирожденного хищника.
Или – такого зверя, что по падали специализируется.
У них вообще-то различия на уровне чистой физиологии довольно незначительны.
И те и другие, в сущности, просто жрут мертвых животных.
Просто одни сами убивают их перед приемом в пищу.
А другие просто тупо ждут, пока кто-то не сделает за них эту не очень приятную работенку.
Да и все дела.
– Ну ты помнишь, – смеется доктор, – свой вопрос насчет того, не замечал ли я каких различий в строении людей, которых режу. И мой ответ – «нет, не замечал». Вот я почему-то и решил, что это для тебя важно.
Я некоторое время недоумеваю.
А потом – хохочу, как подорванный.
– А-а-а. Так ты что, всерьез ответить пытался, что ли?! Это я так. Глумился. Понятно, что такие вещи на уровне чистой физиологии не разглядишь, как ни пытайся. Тут, по идее, глубже копать надо, а у меня почему-то не получается.
Он хмыкает в ответ, но как-то невесело.
– А что, есть где копать? – любопытствует. – И именно тебе? Тут ведь, если что и отыщется, то исключительно на уровне генома, понимаешь. А ты не то что в генетике, ты и в медицине-то разбираешься приблизительно, как я в японской борьбе сумо. То есть – никак, извини…
Я на секунду замолкаю.
А ведь он об этом меня явно неспроста спрашивает.
Значит, тоже думал когда-то на эту тему.
А медицина, генетика, прочая лабуда – это так.
Важности нагнать.
За солидностью собственный страх перед этой бездной спрятать.
Выходит, что не только я иногда чувствую, что схожу с ума от несбывшегося и несбыточного.
Все страньше и страньше, как говорила когда-то одна английская девочка…
Глава 17
…Мечтать – плохо, напоминаю себе в очередной раз.
Нужно не мечтать, а хотеть.
Просто мечтать – хорошо в красивых романтических книжках, с картинками и элементами фэнтези.
Вот так сразу проснулся и – раз! – принц.
На белом коне.
Рядом с блондинкой-принцессой, причем желательно с большими и упругими сиськами.
Которая уже полностью влюбленная и абсолютно готовая к употреблению.
Причем ее совершенно не волнует, что у тебя давно уже пивной животик, зубной камень, рыхлое тело, нечистая кожа, намечающаяся лысина, не очень большой член и очки с максимально большими диоптриями.
В жизни же подобные «мечтания», как правило, заканчиваются тривиальным диванным лузерством, истериками и обидами на все прогрессивное и не очень человечество.
Навидался, знаете ли.
По самой полной программе.
Половина моих однокурсников, не говоря уж об одноклассниках, в это дерьмо незаметненько эдак переродились.
Вне зависимости от финансовой, карьерной и прочей удачливости.
Поколение лузеров, в котором успех достался считанным единицам. Да и тем он достался не потому, что они были этого самого успеха достойны.
Просто – других под рукой у госпожи удачи не случилось.
Такое поколение.
А на безрыбье, как говаривала одна моя не слишком добрая знакомая, и хуй – цитрус.
М-де…
…Если же ты не «мечтаешь», а «хочешь», пусть даже это твое желание отдает для окружающих вполне конкретным и реальным безумием, но ты все равно тупо продолжаешь «хотеть» и так же тупо двигаться к намеченной цели, – у тебя есть шанс.
Пусть даже и минимальный.
Но – есть.
И его просто нужно уметь использовать, причем по полной программе.
Хотя – когда и кому это было просто-то, а, Егор?
– Копать, – кривлю я левую половину лица, – всегда есть где, Викентий. Было бы желание…
Он возится, пытаясь устроиться поудобнее в не очень комфортном и не выдерживающем никакой критики с точки зрения эргономики казенном больничном кресле.
Так тебе и надо, – думаю мстительно.
Небось сам эту мебель и выбирал.
Для вверенного тебе хирургического отделения.
Теперь терпи, не только посетителям и больным на этих пыточных стульях задницы свои мучить.
– Ну так расскажи, – требует он. – А то меня, понимаешь, давненько уже этот вопрос беспокоит. Как ты сам говоришь, «врать не буду», ага.
Я тихо смеюсь, а он вздыхает, поправляет очки на переносице и продолжает возиться, устаиваясь в неприспособленном для человеческой задницы произведении мебельного искусства.
Вообще, кстати, давно интересуюсь, для кого их так проектируют?
Для инопланетян?
– Вот вроде бы и люди все одинаковы, и что характерно, не только весь организм в целом, – продолжает он, не дождавшись моего ответа. – Даже мелкие подробности совпадают. Без каждой из них в отдельности вполне даже можно прожить. Там, типа, – два конца, два кольца, гвоздик посередине отличается исключительно сантиметрами. Да и мозг у всех приблизительно одинаково устроен. А думают люди именно мозгом, представь себе такую катавасию. Я же, в конце концов, не просто так себе хирург, я еще и «нейро», так что знаю, о чем говорю. А смотришь на человека – и сразу же квалифицируешь почему-то. По принципу «свой-чужой», прямо как в авиации. Причем понять логически эту самую классификацию – ну совершенно невозможно. Вроде человек и твоего круга, причем во всем: и доход, и образование, и воспитание, и модус вивенди. А – чужой. А кто-то совсем тебе не нравится: мыслит по-другому, юлит, при разговоре глазки в сторону стыдливо отводит, из круга общения выпадает, да и вообще, морда тебе его не симпатична. Н-да. А с тобой – одной крови. И это не только ты, это и он почему-то сразу же чувствует. Вот такой вот дискомфорт, понимаешь…
– Понимаю. Очень даже хорошо понимаю, старый…
Он резко, насколько это позволяет кресло, наклоняется вперед и требует:
– Ну а если понимаешь, тогда говори!
А ведь важна эта тема для него.
Я жму плечами, забираю бутылку, полощу полость рта коньяком.
Так, чуть-чуть.
Чтобы сигаретка потом веселее курилась.
– Да у меня самого, – жму плечами, – одни не подтвержденные никакими доказательствами догадки. Да и те на таком уровне, что как бы ты мне после этих откровений направление на другую больничку не прописал. Прям в те самые палаты, где больным, кроме пижам, еще и смирительные рубашки полагаются иногда. А я туда, представь себе, совершенно не собираюсь. Скучно…
Он задумчиво качает головой.
– Я, – шевелит слегка побелевшими губами, – кажется, понимаю. Но ты все-таки продолжай. Разговор в любом случае между нами, обещаю.
Я вздыхаю.
– Ну тогда надо издалека начинать, – взбиваю хилые больничные подушки, старательно укладываю их себе под спину, верчусь, пытаясь устроиться поудобнее. – А это, сам понимаешь, надолго. А мы как раз расходиться собирались.
– А ты в общих чертах, – усмехается и тоже тянется за коньякием, – я пойму. Не маленький мальчик, в конце концов, сопли вытирать и превращать нормальную взрослую еду в тщательно протертую кашицу мне не обязательно…
– Ну хорошо, – вздыхаю, прикуривая. – Раз уж речь зашла об «общих чертах», ты в этих самых общих чертах представляешь, с какого такого хера Господь Вавилонскую башню рушил да Всемирный потоп устраивал?
Он на секунду теряется.
– Что-то и впрямь очень глубоко, – трет усталую от очков переносицу. – Ты б еще прям от сотворения мира начал. Как в детстве, «от печки». Насколько я понимаю, там людишки себя немного неправильно повели. Грешили, хулиганили, на власть Его покушались, пытались вровень встать, и это – как минимум…
Я тихо смеюсь.
– Людишки, Викентий, грешили всегда. И неправильно себя вели тоже: и до, и после потопа. Ной, например, хоть и был исключительно за праведность Богом выбран, а прямо сразу после потопа так нажраться умудрился, что даже нам с тобой такое учудить вряд ли получится. Вплоть до инцеста. А власть Его, по крайней мере, если верить Библии, принципиально неоспорима. И что самое смешное, очень похоже, что помочь людям «встать вровень» и есть его основная задача.
– Это как еще так?! – удивляется.
– А вот так! – смеюсь я. – Искра божья, если помнишь, в каждом человеке имеется. Вне зависимости от душевных и прочих качеств. А что она такое – эта «искра»? Да зерно! Автономная часть божества. То, что церковники «душой» почему-то называют, если хочешь. Но то, как она прорастать будет, и будет ли вообще, целиком и полностью от отдельно взятого человека зависит, но это уже тема для совершенно другого разговора. Пока достаточно сказать, что христианство – единственная мировая религия, которая предусматривает сохранение индивидуальности и после смерти. Это тебе не нирвана какая-нибудь, где ты сливаешься с чем-то неизмеримо большим, чем ты сам. С неким абстрактным абсолютом. Или – абсолютным наркотиком. Тут тебе надо самому вырасти, через страдания в том числе. Может, и до уровня самого Бога, я тут теряюсь слегонца, если честно. Но при этом – остаться собой, вот это уж совершенно точно. Я иногда думаю, что ему просто скучно, вот он и пытается вырастить себе подобных. Эдакий питомник, совмещенный с антропологической лабораторией. Так что потоп и разрушение башни он устраивал совсем по другим причинам, поверь…
– Это как еще так?! – удивляется.
– А вот так! – смеюсь я. – Искра божья, если помнишь, в каждом человеке имеется. Вне зависимости от душевных и прочих качеств. А что она такое – эта «искра»? Да зерно! Автономная часть божества. То, что церковники «душой» почему-то называют, если хочешь. Но то, как она прорастать будет, и будет ли вообще, целиком и полностью от отдельно взятого человека зависит, но это уже тема для совершенно другого разговора. Пока достаточно сказать, что христианство – единственная мировая религия, которая предусматривает сохранение индивидуальности и после смерти. Это тебе не нирвана какая-нибудь, где ты сливаешься с чем-то неизмеримо большим, чем ты сам. С неким абстрактным абсолютом. Или – абсолютным наркотиком. Тут тебе надо самому вырасти, через страдания в том числе. Может, и до уровня самого Бога, я тут теряюсь слегонца, если честно. Но при этом – остаться собой, вот это уж совершенно точно. Я иногда думаю, что ему просто скучно, вот он и пытается вырастить себе подобных. Эдакий питомник, совмещенный с антропологической лабораторией. Так что потоп и разрушение башни он устраивал совсем по другим причинам, поверь…
Он вздыхает.
– Угу, поверь. Думаешь, это легко? Поверить, в смысле. Я Богу-то толком поверить не могу, а тут ты себе веры требуешь. Так что – извини, но вряд ли получится. В силу, скажем так, довольно объективных причин. К тому же, – с какой такой стати, спрашивается?
Я опять улыбаюсь и продолжаю:
– А конкретно мне верить тут совершенно не обязательно. Потому как причины потопа в Библии, старик, очень даже четко прописаны. Просто ее очень странно читают. Ищут какие-то тайные смыслы, упорно не замечая самого простого и самого очевидного. Примеры хочешь?
– Хочу, – кивает, – если от главной темы не слишком отвлекать будут.
Я соглашаюсь:
– Да я коротко. Просто уж иллюстрация очень яркая, грех промолчать. Меня раньше, когда я тоже, как и ты, пытался поверить в Бога, почему-то всегда атмосфера в большинстве церквей убивала на фиг. Все это кликушество, истеричность, бабки зыркающие. Как-то все очень неправильно, да и не по-доброму, согласен? Ты туда заходишь уже заранее в чем-то виноватый, понимаешь? И – никакого тебе праздника. Хоть вроде как и обещали. А потом в Евангелии от Матфея прочитал неожиданно, что тот, кто молится прилюдно, уже получает награду свою. А молиться надо, если верить тому же Матфею, запершись в темной комнате и оставшись с Богом наедине. Потому как свобода и спасение, которые принес Иисус, – штука сугубо личная и индивидуальная. Такие вот дела. Канонический текст. Который все читают и старательно не замечают, будто его и не было.
Он кривится, будто только что сожрал что-то уж очень кислое.
Типа лайма.
– Да тут-то как раз все понятно, – говорит. – Обычный механизм психологической защиты. Брать на себя ответственность за спасение собственной души, – штука, я так понимаю, неимоверно тяжелая. Пусть лучше поп об этом волнуется. У него и ряса, и борода, и вообще по штату положено. А мы лучше – бочком, бочком. В Бутово, вот, к примеру, в сталинские времена на полигоне почти двести тысяч человек расстреляли, слышал? А сейчас типа мемориал, что само по себе хорошо, разумеется, но дело не в этом. Там вокруг куча деревень. Где люди живут. Самое что ни на есть ближнее Подмосковье. И тогда тоже жили. Ты думаешь, они не знали, что там, на этом полигоне происходит-то? Знали прекрасно. Они этого просто не замечали! Ходили в сельпо, зарабатывали трудодни в колхозах, смотрели в сельском клубе комедии про трактористов. Самогонку после бани принимали. Короче, все, как положено нормальному советскому человеку. А расстрелы – просто не замечали. Ну, не замечали и все тут. Хотя не знать о них, в тех деревнях проживаючи, было технически невозможно. А тем не менее получалось. Так что этот пример, извини Егор, совершенно неинтересен. Давай лучше к башне вернемся. Или – к потопу, тут уж тебе решать. Я, брат, немного по другому ведомству. Не по филологическому, что характерно. И даже не по философскому…
Молчу.
Думаю.
Хотя, а чего тут, собственно говоря, думать-то?
Говно вопрос, что называется…
– Тогда уж лучше к потопу, – кривлюсь. – Там все, старый, куда нагляднее выглядит. И все очень даже четко прописано, что, блин, в нашем с тобой случае и есть самое интересное…
– Что там очень хорошо прописано-то? – удивляется. – Механизм действия подтопления поверхности земной коры? Или все-таки то, за что Господь человеков покарал?
Я вздыхаю, делаю на этот раз ощутимый глоток коньяка и решаюсь:
– А Он «человеков», Викентий, и не карал. Они, человеки, там совершенно не при чем были. Так, небольшое количество случайных жертв из числа мирного населения, как всегда бывает при проведении любой хреново и в спешке спланированной масштабной спецоперации. Статистическая погрешность, неизбежные издержки профессиональной деятельности. Даже если ее, эту самую спецоперацию, планируют на Небесах, а руководит ею Сам лично.
Он отстраняется.
– Н-да, – говорит. – Ну ты и гонишь. Если б я только что сам лично не обещал к тебе, придурку, санитаров из психушки не вызывать… Против кого ж тогда эта «спецоперация» проводилась-то, если весь народ на шарике как слепых кутят перетопили? Чертей, что ли, Всевышний гонял? Или еще каких инопланетян?
– Чертей, – смеюсь, – ты завтра, похоже, сам гонять начнешь. Запросто. Если с коньяком не остановишься прямо сейчас. А у него проблемы слегонца посерьезней каких-то там чертей тогда нарисовались. Да ты Библию почитай, что ли, как-нибудь на досуге! Там же прямым текстом все написано! И против кого этот потоп конкретно был направлен – в том числе. Только почему-то никто внимания не обращает.
– Вроде читал когда-то, а этого что-то не припомню никак, – кривится.
– А что там помнить-то? Ангелы у него по земле шастать начали. Его же собственные стражи. Сначала типа по поручениям, а потом и самим понравилось. И через некоторое время в сторону наших баб стали поглядывать. В смысле, в сторону наших человеческих самок, на небесах-то эта зараза никем не предусматривалась, как ты и сам прекрасно понимаешь. А те и рады стараться, с баб-то чего взять?! Вот и нарожали им такого, что у смотрящих крышак сорвало на фиг. Полубоги, герои всеразличные. Великаны. Хулиганы, короче. Причем расплодилось этих самых хулиганов столько, что только топить. Вот и притопил…
– Н-да, – Викентий крякает и снова старательно начинает протирать и без того идеально чистые стеклышки очков, – что-то слышал такое и вправду. А что дальше-то было?
Я смеюсь:
– А что дальше? Дальше – Всемирный потоп. Только вот знаешь, есть у меня такое подозрение, что принятые меры фильтрации ангельской спермы были все-таки недостаточно кардинальными. Потому как и после потопа и ангелы и бабы все-таки сохранились. А если есть одно и другое, то со временем обязательно появится и что-то третье, смекаешь?
– Смекаю, – он поднимает на меня неожиданно беззащитные без очков глаза. – Еще как смекаю. Так что, если тебя послушать, то в нас, в тех, кто ищет и не находит себя в этой жизни, течет кровь этих падших ангелов, я правильно тебя понимаю? И мы сами никакие не люди, а самые что ни на есть падшие ангелы, так, да?! Наследники по прямой, так сказать?! Почти что другой биологический вид со схожим механизмом размножения. Ну ты и завернул…
Я морщусь и снова тянусь за коньяком.
– Да какие мы на фиг «падшие». Для того чтобы упасть, надо как минимум уметь летать. Чувствовать ветер и высоту. Уметь дышать полной грудью, наконец. А нам и на земле вроде как тесновато, но и летать мы тоже ни фига не умеем. И кстати, даже и не пытаемся научиться, потому что тупо не знаем, что это такое – уметь летать. Вот и остается либо водку жрать, либо себя самого потихоньку обгладывать за неимением лучшего. Эдакий самоканнибализм, просекаешь? Либо вот такие вот умные разговоры разговаривать. Которые вроде как и умные, и полезные. А все равно ни о чем…
Делаю очередной глоток и передаю ему уже фактически пустую бутылку.
Он добивает, переворачивает, смотрит с видимым сожалением на скатывающуюся по толстой стеклянной стенке последнюю каплю.
Запрокидывает горлышко, позволяя ей упасть прямо себе в рот, ловит, смакует, потом вздыхает.
– Ну вот, – говорит, – а так все хорошо начиналось…
Мы жмем друг другу руки, он уходит, а я выключаю свет и долго-долго слушаю, как шумит за открытой фрамугой холодный осенний дождь.
Потом кутаюсь в колючее казенное одеяло, взбиваю подушки, поворачиваюсь на левый бок и, кажется, наконец засыпаю…
Глава 18
…Утром меня разбудила неожиданная, непривычная для уха почти хрустальная тишина, вызванная отсутствием дождя, взявшего передышку, первую за несколько последних недель.