Надо отдыхать…
…Он вздыхает, снова прикладывается к фляжке.
– Да хрен его знает, старик, смогу ли я сейчас о возвышенном? – говорит. – Мне, по идее, просто напиться надо. Размеренно, упорно и в лоскуты. С возвышенным это, согласись, как-то мало совместимо. Хотя и с дежурством по отделению тоже. А я все-таки профессионал. Вот и сдерживаю себя изъятым у тебя порошочком. Иллюзия это, конечно. Но пока вроде бы помогает…
– Надо, – жму я плечами, – значит, напейся. Если действительно уверен, что надо. Делов-то…
Он снова вздыхает.
– Да в том-то и дело, что я сейчас вообще ни в чем и ни в ком не уверен. А пьяный до недееспособности дежурный врач в отделении нейрохирургии – это вообще за гранью. Такие дела…
– Ну, – ворчу я, отбирая у него флягу, – тогда давай этот сосуд скорбей сюда, раз для себя ничего такого решить не можешь. Ты, может, и не уверен. А мне вот после твоего рассказа – точно не помешает.
– Так ты же вроде не хотел?
– Тогда – не хотел. А сейчас чувствую насущную потребность. Нет, не нажраться. Это-то как раз на фиг. Только хуже потом будет, я себя знаю. Так, немного мозги на место поставить.
– А тебе, – басит он мстительно, – много и нельзя. Не больше глотка, это я как твой лечащий врач говорю…
Но фляжку, сволочь такая, все-таки отдает.
Значит, можно.
А он просто издевается.
Я улыбаюсь, делаю солидный глоток.
Выдыхаю, вытираю закапавшую из глаз влагу.
Там у него – совсем даже не коньяк. Нормальный такой, честный медицинский спиртяга.
Не разбавленный.
Ад…
Пробовал, доводилось. Не могу сказать, правда, что мне как следует удавалось насладиться букетом.
Больше, если уж совсем честно, хотелось элементарно проблеваться.
Ну да ладно.
То – дело прошлое.
А сейчас и такой сойдет.
Хотя чем-нибудь запить – явно бы не помешало.
Только нечем.
А у этого гада просить – только подставляться…
– Ну-ну, – пытаюсь отдышаться. – Злоупотребляй, злоупотребляй служебным положением. Сатрап и палач в одном флаконе. А еще – мелкий воришка, в наглую присваивающий казенное имущество. Врач-вредитель, не побоюсь этого пафосного выражения. Придет война, хлебушка попросишь, изверг. Убийца в белом халате, блин, на фиг…
Мне хорошо.
Спирт в отличие от того же коньяка в голове почему-то не шумит, а как раз ровно наоборот.
Освежает.
А вот теперь – можно и еще одну сигаретку выкурить.
Чтобы стало еще лучше.
Все-таки жизнь, господа, иногда может быть достаточно славной штукой. И какая только сволочь, интересно, и за что именно, хотела ее у меня отнять?
Ладно, завтра попробую разобраться…
– Ну так на чем мы там остановились? – повторяю вопрос.
Викентий поднимает глаза вверх и задумчиво жует бороденку.
Судя по всему, он тоже не помнит.
Заработался.
Да какая, в принципе, разница…
– Да на моей хирургии, – вспоминает он наконец. – Ты еще интересовался, есть ли у разных категорий людей какие-то внутренние, невооруженным взглядом видимые различия.
– Ага, – киваю, – и ты честно сказал «нет». Вот тут-то все и закончилось…
Он удивляется.
– Почему это закончилось? По-моему, как раз все только-только и начинается…
Я жму плечами, глубоко и с наслаждением затягиваюсь.
Все-таки вкус к жизни лучше всего ощущается, когда тебе сначала в кровь разбивают физиономию. И солоноватый привкус крови из разбитой губы – самая лучшая закусь в честной мужской компании.
После того как сама драка уже завершена, разумеется.
– Я имел в виду «на тот момент закончилось», – говорю. – На тот конкретный момент, когда мы об этом с тобой разговаривали. А так, – да, согласен. Начинается. В полный, блин, рост. И чем дальше оно начинается, тем страшнее. Чем дальше в лес, тем толще партизаны. О продолжении, извини, даже и думать не хочется. Хотя тоже вопрос, конечно, философский. Что закончилось, что начинается, что продолжается, а что закончилось, так и не начавшись…
Викентий неожиданно по-птичьи наклоняет голову к плечу.
– Э-э-э, – смотрит внимательно, – Егор, а у тебя все в порядке? В смысле, – ты уверен, что у тебя все в порядке?
– А что у меня может быть не в порядке? Все у меня в порядке. В полном и всеобъемлющем. Подумаешь, кто-то убить хотел. Хуйня какая. А я и сам не пойму, кто именно. Размышляю, гоняю, а все не бьется отчет. Как у плохого бухгалтера. Слишком желающих много получается. Это если по жизни. Я в ней, догадываешься, наверное, о чужих интересах не слишком сильно задумывался, не до того было. А мои собственные интересы с ними довольно часто пересекались. Но что-то поводы у большинства из этих ребят слишком не убедительны на текущий момент времени…
Затягиваюсь, тушу окурок в блюдце.
Молчим.
– Весело живешь, – вздыхает он, – если из желающих тебя грохнуть можно целую очередь выстроить. И приходится гадать, кто в ней за первым номером. И у кого из них повод весомей. Причин-то и безо всякого повода, я так понимаю, хоть отбавляй, да? Невеселые, должно быть, у тебя сейчас размышления, признаю. Но тут я, извини, тебе не помощник. Не по моему профилю задачка. Я больше по тем, в кого стреляют, специализируюсь. Ничего, Порфирьев хороший следак, разберется.
Я жму плечами.
– Да хотелось бы, – хмыкаю. – А то, если он не разберется, то могут разобраться как раз со мной. Что-то мне, понимаешь, подсказывает возможность такого поворота событий. Вот и пытаюсь понять, что произошло. Где, блин, я так проколоться-то умудрился, что кто-то на киллера денег не пожалел? Вопрос, сам понимаешь, не праздный. Потому как, несмотря на все осенние дожди и депрессии, жить-то, как выясняется, мне все-таки хочется. Хоть и не всегда. Но если меня даже и припрет по-настоящему и так же по-настоящему захочется уйти, – решать это должен я. Я, и только я. А не какой-то малопонятный придурок и пидорас за сравнительно небольшую сумму в свободно-конвертируемой валюте. Вот такая вот петрушка, мой добрый доктор. А ты говоришь, что случилось…
Некоторое время мы не сговариваясь молчим.
Тишина стоит такая, что слышно, как тикают часы и трещит сгорающий табак в его пересушенной сигарете.
Надо бы фрамугу снова открыть.
Там хоть – дождь.
Он, кряхтя, подымается и идет к окну.
Думаем мы одинаково…
– Побудительные мотивы в принципе понятны, – хмыкает в качестве ответа. – Так что – нет повода не выпить. Тем более что мне никого больше не надо в ближайшие два дня оперировать, а тебя пока что очень даже неплохо охраняют. Поверь мне, здесь ты и так мог бы спокойно спать, система безопасности почти как в хорошем банке. Люди-то тут разные лежат, сам понимаешь. А тут еще и Петр неплохих бойцов на усиление выделил. Совсем даже неплохих, я в этом, поверь, разбираюсь. Так что, не знаю уж как завтра, но сегодня у нас с тобой все в общем-то не так плохо, как предполагалось. И что самое главное, нам совсем некуда спешить…
У меня почему-то непроизвольно сжимаются кулаки.
Да так, что я просто физически ощущаю, как белеют немеющие костяшки.
Он что, действительно верит в ту чушь, которую говорит?
– А вот тут ты не прав, Викентий, – говорю, предварительно продышавшись как следует, но почему-то внезапно севшим, ставшим чужим голосом. – Не спешить у нас с тобой уже больше никогда в этой жизни не получится. Ни-ког-да! Мне ведь уже за сорок, старина. Хоть это и немного, но – за сорок. Да и ты тоже где-то тут, на подходе. Как бы мы с тобой клево не выглядели и не считали сами себя по-прежнему молодыми. И наши ровесники уже потихоньку пополняют списки кандидатов в подсудимые на самом главном суде. А учитывая наш образ жизни – постоянные нервы, напряги, власть, бессонницы, жесть, бизнес, наркоту, алкоголь, неурядицы в семьях, прочие прибамбасы и милые житейские мелочи, – мы вряд ли с тобой, дружище, протянем дольше, чем уже прожили. Даже если столько же протянем, – уже хорошо. Но – вряд ли, надо быть честным хотя бы перед собой. Вдумайся: мы уже прожили большую часть отведенной нам жизни. А ты говоришь, – спешить некуда. Я, в принципе, наверное, со многим могу смириться, особенно если собеседник хороший. Но только уж не с такой, совсем явной глупостью, ты меня извини…
Он шумно вздыхает.
Потом так же шумно сморкается в выуженный из кармана балахона когда-то бывший белым носовой платок.
Потом – крякает.
– Пойду-ка я все-таки лучше за коньячком схожу, – говорит. – А то спиртягой мы с тобой под такое настроение совершенно точно наебенимся. А мне завтра еще работать, сам понимаешь. Да и у тебя кой-какие делишки найдутся. Хотя бы по вопросам твоей собственной безопасности. Вряд ли ты будешь тут лежать и молиться на бесспорный талант даже очень симпатичного следака Пети Порфирьева. Не та порода…
Я усмехаюсь.
– Тогда заодно и порошка занюхай, как следует. А то тебя мотает уже, а разговор у нас, похоже, весьма любопытный намечается. Не хотелось бы прерывать на самом интересном месте.
Он кивает.
– Здесь согласен. Без дураков. Жалко, что тебе чисто по медицинским показателям предложить то же самое не могу.
– А почему, кстати? – удивляюсь. – Медицинский спирт, к примеру, можно, а кокаин – нельзя. Ерунда какая-то, брат, получается…
Он вздыхает.
– Ну понимаешь, сигареты, спиртное – это еще туда-сюда. Хотя тоже, конечно, нехорошо, но – терпимо. Если организм требует – надо давать. Он лучше нас, представь, понимает, что ему нужно, а что – ни в коем случае. Это я тебе как врач говорю. А вот про кокаин тебе стоит забыть на месячишко-другой как минимум. Может спровоцировать серьезный криз, причем – в легкую. Ну, впрочем, я уже, кажется, об этом говорил…
Я киваю в ответ.
– Говорил, и я понял. Так, на всякий случай поинтересовался. Нет, значит нет, и хорош об этом. Все, проехали. Да я и спиртным, если честно, сильно злоупотреблять не собираюсь в ближайшие месяцы. Что-то у меня не ладно в этой жизни, Викентий. Очень не ладно. И алкоголь эти проблемы решить не поможет, а, боюсь, только усугубит.
Он согласно качает головой и уходит.
А я прикуриваю очередную сигарету и пристально смотрю в потолок.
Мне почему-то очень плохо и одиноко.
Хорошо еще, что он очень быстро возвращается, я даже сигарету не успеваю выкурить как следует.
Хотя…
Между средним и указательным пальцами правой руки у меня почему-то торчит окурок – как символ бездарно и безнадежно сгоревших лет, дотлевший до фильтра и давно погасший.
А я и не заметил, как время прошло.
Можно даже сказать – пролетело.
Дела…
Глава 16
…Решительно отбираю у него узкую, высокую бутылку, усаживаюсь поудобнее на кровати, подтыкаю под спину подушки, сворачиваю пробку и, обжигая ни в чем не повинное нёбо, еще толком не отошедшее от эксперимента с медицинским спиртом, делаю несколько больших, жадных глотков.
И тут же прикуриваю следующую сигарету.
Жадно, как будто только что из самолета вышел.
Викентий только осуждающе качает головой, но ничего не говорит, – и то слава богу.
Да…
Он все-таки в первую очередь – врач.
И только во вторую – такой же псих, как и я.
Торчок, которому так же, как и мне, нужно непременно выговориться.
Оправдать в чужих глазах, лучше всего полузнакомых или совсем незнакомых, свое никчемное и бессмысленное существование муравья в муравейнике.
Просто собеседнику, постороннему человеку, который не будет тебя судить строго, а, может, даже и посочувствует.
Даже если ты не прав.
И вы оба это прекрасно понимаете.
Просто вам нужно выговориться.
Просраться словесным поносом.
Чистая психотерапия.
Аська в свое время это называла эффектом пассажирского поезда.
Потрясающе точное определение, кстати.
…И не важно, что тебе говорят в ответ.
Разговариваешь, как будто в теннис со стенкой играешь. Когда важно не то, как отскочит, а то, как подачу примешь…
И мысли скачут точь-в-точь, как эти смешные теннисные мячики…
… Интересно, насколько мне легче жилось бы, если б я, как тот же Викентий, мог работать не ради денег, а потому, что мне это дело нравится?
Сложно даже представить…
Впрочем, не стоит мечтать о несбыточном…
Мечтать и жалеть о несбывшемся и несбыточном вообще плохо, начиная с определенного возраста. Когда становиться жизненно необходимым не «мечтать», а «хотеть».
И – уперто двигаться к цели, не боясь ничего, кроме своего собственного опоздания.
В нашем возрасте уже даже смерть, по идее, должна рассматриваться лишь как досадная помеха на пути к выбранной вершине.
И – не более того.
Знать бы только еще, где та самая вершина располагается.
Я лично свою – так и не отыскал.
И даже не знаю, – пытался ли по-настоящему всей этой байдой реально заморачиваться.
Викентий усмехается.
– Вот и умница, что понимаешь что к чему. И насчет алкоголя ты тоже все абсолютно правильно решать собираешься. Правильнее не бывает. Это если в теории. Только одно дело – понимать, и уже совсем другое – решать. Я вот, к примеру, тоже все понимаю. Врач я все-таки или не врач, в конце-то концов? А сделать ничего не могу. С собой, в смысле. Сила – есть, воля – есть, силы воли – нет ни хера. И как тут жить прикажете?
Я усмехаюсь в ответ.
– Да так и прикажем. По возможности регулярно и обязательно с удовольствием. А больше – никак…
Делаю еще один глоток, теперь поменьше, и передаю бутылку Викентию.
Он тоже прикладывается.
– А как у тебя, кстати, с этим делом? – спрашивает. – Ну, в смысле, с тем, которое «регулярно и с удовольствием»?
– Да, наверное, нормально, – почему-то теряюсь я. – Как-то даже не задумывался, веришь, нет? Если, не дай бог, после порошка, – так жена вообще в другую спальню сбежать норовит. Ну, по крайней мере, точно так было, пока дожди эти проклятые не начались. Мне после этого вообще всего на свете хотеться перестало. А что такое?
Он ставит бутылку на столик, устраивается поудобнее в кресле, вздыхает.
– Да так, ничего. Я просто о своих проблемах размышляю. Вот скажи, бывало у тебя когда-нибудь такое, что ты женщину любишь, но почему-то не хочешь? А на какую-нибудь медсестру-нимфоманку стояк такой, что молния на ширинке расползается…
Я трясу башкой, будто какое-то насекомое отгоняю.
Сравнительно безопасное, но просто пиздец какое надоедливое.
Он вообще как, нормальный?!
– Парадокс, – вздыхаю в ответ, – однако. А может, все-таки не любишь? А то как-то не бьется.
Он морщится.
– Да нет, люблю. Совершенно точно люблю. Если б не любил, все бы куда проще складывалось. А так…
Я хмыкаю.
– Странно. Первый раз о таком слышу. Хотя я такие вопросы не привык в кампании обсуждать. Не люблю. Даже в студенческие годы, когда парни в институтской курилке вовсю подвигами хвалились, старался в стороне постоять. Не знаю, почему-то корежит как-то. Не по себе сразу становится. Как будто за кем-то подглядываешь в замочную скважину. Или наоборот, за тобой. Не мое, короче. Лучше уж о футболе…
Викентий грустно усмехается и делает еще один долгий, жадный глоток прямо из горлышка.
– Понял, – морщится он, то ли от коньяка, то ли от неприятного фрагмента нашего с ним и без того бестолкового разговора. – Не дурак. По крайней мере, не в такой степени. Ну что ж, тогда давай, проехали…
– Проехали, – соглашаюсь.
А чего фарисействовать-то?
Я и правда терпеть не могу вести разговоры на эту тему.
Даже с самим собой.
Как-то уж совсем брезгливо, если честно, становится.
Будто какая жирная, с неряшливыми обвислыми сиськами и целлюлитными складками на огромной, трясущейся салом жопе, похотливая толстуха перед тобой медленно раздевается под негромкую эротическую музыку.
Трется своими запотевшими складками об отполированный металлический шест, подмигивает, облизывает огромным влажным языком вымазанные яркой помадой губы, изгибается, закатывает тупые коровьи глаза, сладострастно трясет тем, что когда-то было изящными женскими плечиками.
А у тебя даже сбежать нет никакой реальной возможности.
Будто привязан.
Тьфу ты, гадость-то какая, прости меня господи…
И привидится ведь…
Так что, ты уж извини, друг мой Викентий.
К тому же уж что-что, а эти-то проблемы любой нормальный мужик просто тупо обязан решать как-то самостоятельно…
…За открытой фрамугой усиливается настойчивый и монотонный шум дождя, порывами налетает резкий, злой, по-волчьи подвывающий ветер, в палате постепенно становится откровенно прохладно.
Да какой там «прохладно».
Самый что ни на есть колотун.
Я ежусь, накидываю на плечи казенно пахнущий больничный плед, делаю небольшой глоток коньяка.
Н-да…
Похоже, не получится у нас с ним сегодня разговор, к сожалению.
Слишком уж он взвинчен этим своим, склеившим ласты под его скальпелем, покойничком.
Если сейчас, не приведи господи, куда-нибудь не туда углубимся, тут такой ад может начаться, – хоть всех святых выноси.
В аду все одно никакие святые не помогают.
Поздняк метаться.
Мужская истерика, она, знаете ли, похлеще женской иной раз выходит.
Я насмотрелся в свое время.
Лучше уж прямо сейчас добить коньяк, покурить, болтая о пустяках, и откланяться баиньки.
Викентий, на счастье, кажется, тоже все понимает.
– Пора, – вздыхает мой добрый доктор, – думаю, нам расходиться, Егор. Не получится у нас с тобой сегодня разговора о мудром и возвышенном. Не то у меня сейчас состояние души, тела и прочего головного мозга, прости. Не так функционируют. Я бы даже сказал, что сбоят потихоньку. И уже не в первый раз, что самое занимательное. Я раньше в таком состоянии детективы читал, признаюсь. Совершенно чудная жвачка для мозгов. Информации полезной – ноль, думать ни о чем не надо, а ведь отвлекают, и это самое главное. А сейчас – и они раздражают. Так что лучше всего попробовать просто тупо выспаться. Приняв перед этим пару таблеток растворимого аспирина и открыв окно в кабинете. Сейчас, только бутылек прикончим. Не обратно же его в собственный кабинет тащить. Не удержусь ведь, прикончу в одиночку, как бомж какой на площади трех вокзалов. Ты вот только скажи, а что ты про различия в организмах-то спрашивал? Тебя что-то мучает, да?