Он задумывается и, видимо, чему-то своему слегка удивляется. Потому что опять поднимает выгоревшую бровь.
Правда, уже другую.
Потом ухмыляется и коротко, по-военному, кивает.
– Да многие, – фыркает, – собираются животы растрясти. Я, Мажор, Данька, Комбат, Очкарик, Мосфильмовский. «Юны» чуть ли не в полном составе. Камри, само собой разумеется. Банкиры. КБУ. Даже, говорят, Олигарх решился в кои-то веки жопу от кресла оторвать. Красивая страна, отличный выезд. Что бы и не побезобразничать, так, чисто слегонца…
– Меня, – кривлюсь, – тоже тогда в виду имейте, лады? А то что-то чувствую, засиделся. Развеяться пора. Скоро уже совсем одичаю, люди шарахаться начнут, как лошади от автомобиля.
– Да не вопрос, – жмет он плечами, – номер тебе в нашей гостинице забронируем, а со всем остальным, включая билеты, ты и сам вполне себе самостоятельно справишься. Чай, не маленький.
Я согласно киваю.
– Справлюсь, конечно. Мне от вас только гостиница и нужна, если честно. А то потом замудохаешься вас, алкашей несчастных, по всему Гетеборгу с выездного бодунища разыскивать. А мне еще и с Мажором нужно будет чисто по-мужски поговорить, объясниться. Я ведь и вправду тогда, похоже, немножко с ним загрубил, признаю. Обстоятельства были. Поговорим, уверен, поймет.
– Если обстоятельства, – соглашается, – тогда, может, и вправду поймет. Но я лучше его все-таки попрошу, чтобы он хотя бы по голове тебе не слишком сильно стучал. А то она у тебя, похоже, и впрямь в последнее время слабым местом стала. Особенно после ранения с сотрясением. Да и до этого симптомчики неприятные рисовались. Лучше бы поберечься…
Я криво усмехаюсь, он машет прощально рукой и немедленно исчезает за поворотом.
А я возвращаюсь в палату и снова открываю томик Хафиза.
Чудны, думаю, дела твои, Господи.
Еще ведь несколько дней назад вообще никуда не собирался.
А тут тебе – и Швеция, и Таиланд.
Обалдеть можно…
…Отложил Хафиза в сторону.
Всему должно быть свое время и место, а конкретно это время и место, увы, – не для стихов.
Тем более не для нежных, трепетных и бестолковых, как и сама его жизнь, газелей этого ширазского пьяницы.
Ага…
Ну уж нет.
Мне и так солнца по этой жизни в последнее время не хватает. Можно даже сказать: острая солнечная недостаточность.
А тут – все такое.
Сумеречное.
Нет, давай-ка, думаю, Егор, поэзию вместе с соплями лучше сегодня в сторону слегка отодвинуть.
И без нее тошно, без этой утонченной восточной лирики.
Лучше уж полежать, подумать, что Мажору в славном шведском городе Гетеборге говорить буду.
Али, хоть мужик, конечно, и понимающий, но наш с ним разговор сегодняшний Игорю совершенно точно передаст.
Они все-таки – настоящие, близкие друзья.
А я – так.
Поссать поблизости вышел.
Так, блин, нелепо и познакомились.
Хотя – что тут гадать-то?
Нужно говорить просто.
И – максимально честно.
…Ну, например, так:
«Знаешь, Гарри, в Вавилоне не было каменных тротуаров.
В настоящем, историческом, древнем Вавилоне – как и во всех городах Древнего Востока, – уличным покрытием были просто тонны спрессованного говна. Обрывки тканей, объедки, апельсиновые корки.
Воняло там тоже, думаю, соответствующе.
По сути, – обычная помойка, тщательно утрамбованная тысячами и тысячами босых человеческих ног. Хотя на некоторых, может, были и сандалии. Типа на стражниках.
Аналог нынешних ментовских сапог, так сказать.
Ага.
И поэтому знатные и богатые люди в этом городе вообще никогда не ходили по этим улицам пешком.
Это было – больше, чем западло, понимаешь…
Это было – сблевно.
Они жили в своих домах-башнях, проводили время в своих искусственных садах у искусственных бассейнов с кристально-чистой, прозрачной водой.
Ну точь-в-точь, как мы.
И говорят, постоянно пользовались благовониями. Не знаю, помогало им это или нет.
Но – пользовались постоянно.
А по улицам передвигались исключительно в паланкинах, и специальные рабы следили, чтобы чистые ступни их господ никогда не касались этих жутких мусорных тротуаров.
Может, именно поэтому в Вавилоне и был такой страшный, просто нереальный процент сумасшедших.
И пророков тоже, разумеется.
Это было нормальное явление, понимаешь.
А дворцы тянулись – все выше и выше, превращаясь в башни самого величественного в тогдашнем мире города, название которого приблизительно переводится на русский язык, как Врата Бога.
В главной башне-зиккурате этот их бог, по слухам, даже время от времени ночевал.
На самом верху, естественно.
Возможно, даже и с бабами.
В общем, все как у нас.
Чем выше, тем дороже.
Ничего нового в этом мире нет, понимаешь?
А я – я, наверное, просто слишком устал, Гарри.
Мне уже давно нужно было уехать, походить босиком по белым, чистым, песчаным пляжам.
А потом – обязательно вернуться обратно.
Вот поэтому я и вынужден сидеть тут перед тобой и извиняться, в тупой и безысходной надежде, что ты, может быть, меня поймешь…»
…Я встаю, подхожу к окну и открываю фрамугу.
Вдыхаю воздух.
Потом осторожно закуриваю.
А чем черт не шутит, может, он меня и вправду поймет?
Если, разумеется, я буду говорить с ним не так цветисто и пафосно…
Глава 21
…За окном снова идет мелкий, холодный дождь, и я выдыхаю синий ароматный дым прямо в холодную свежую сырость.
Н-да, ну я и нагородил…
Лучше бы уж, что ли, Хафиза дальше читал.
А то развел тут, понимаешь, сырость и лирику.
Только на смех подымут.
И будут безусловно правы, я почему-то так думаю…
…Ежусь от проникающего под больничную пижаму влажного заоконного холода и спешу к тумбочке, потому что там уже, наверное, минуты две мелодично тренькает мой мобильный телефон.
Беру его с опаской, как какую-нибудь ядовитую змею, и внезапно понимаю, что мои рефлексы, кажется, уже окончательно восстановились.
По крайней мере, опасность я уже чую.
И это уже хорошо.
Потому как там не случайный набор незнакомых цифр, там – вполне конкретный, реальный номер.
Это – Петр Порфирьев, мой следователь.
Грубая, циничная реальность.
Откуда меня отслеживают, помимо всего прочего, еще и глаза моего будущего убийцы.
А мне ему по-прежнему совершенно нечего сказать.
Не убийце, разумеется.
С ним-то как раз я бы очень даже охотно поговорил по душам, ага.
Разумеется, в присутствии пары-тройки надежных парней из нашей службы безопасности.
А вот следователю мне сказать нечего.
– Да, – нажимаю соответствующую кнопку и стараюсь говорить как можно спокойнее и вальяжней. – Я вас внимательно слушаю…
– Добрый день, Егор Арнольдович, – отзываются на другом конце телефонной трубки. – Это вас Порфирьев беспокоит, ваш следователь.
Я вздыхаю, прикрыв трубку ладонью.
Ага.
А то типа и так непонятно.
– И вам не хворать. Чем, так сказать, обязан?
Я фактически вижу, как он недоуменно почесывает там, у себя в кабинете, аккуратно спрятанную за серыми редкими волосами пока еще небольшую, но, похоже, стремительно разрастающуюся залысину.
– Н-де… мне… – мнется.
Я его не тороплю.
А с какого, спрашивается, хрена он заставляет меня так себя опасаться?!
В конце концов, это его работа – моего убийцу искать.
А не о грешках мне моих напоминать, причем до, простите, мелкой дрожи в коленках.
У меня и грешков-то, кстати, перед законом – с гулькин нос: разве что кокаин в умеренных дозах, да уклонение от налогов… вот тут, конечно, надо прямо сказать, – в не совсем умеренных.
Иначе на нашем рынке не выживешь.
Но так или иначе, все это отнюдь не по его основному профилю.
Я закуриваю.
– Так, собственно, в чем дело? – выпускаю дым в потолок.
Напоминаю, так сказать.
Ага.
– Вы мне, – хмыкает он в трубку, – собственно говоря, сами позвонить должны были. Еще вчера. Согласно совместной джентльменской договоренности. Вот, не дождался, поэтому звоню сам. Так что не хамите.
– А я и не хамлю. Просто вчера мне вам было совершенно нечего сообщать. Вот и не звонил.
– А сегодня?
– И сегодня нечего. Я думал, может, вы мне чего путного скажете…
– Может, и скажу, – соглашается. – Только сначала все-таки предпочитаю послушать.
Достойный противник, чего уж там.
– Ну хорошо, – начинаю я, – изначально у меня были три версии…
– Вот и чудненько, – перебивает он. – Начнем с первой. Это – ваш партнер Олег Терехин, ведь так?
– Так. Но она довольно быстро отпала. Видите ли, помимо замечательных личных качеств, действительно присущих этому человеку, Олегу меня «валить» было просто не выгодно…
Достойный противник, чего уж там.
– Ну хорошо, – начинаю я, – изначально у меня были три версии…
– Вот и чудненько, – перебивает он. – Начнем с первой. Это – ваш партнер Олег Терехин, ведь так?
– Так. Но она довольно быстро отпала. Видите ли, помимо замечательных личных качеств, действительно присущих этому человеку, Олегу меня «валить» было просто не выгодно…
– А почему? Вы же со своей нынешней женой не расписаны. Живете в гражданском браке. Следовательно, имущественных претензий с ее стороны быть не могло, это он как профессиональный юрист не мог не понимать. У него же второе образование юридическое, я не ошибаюсь? А с вашей бывшей супругой такому опытному человеку, как Завьялов, грех и не договориться…
Я усмехаюсь.
– Так-то оно так, – говорю, – если, разумеется, не брать в расчет специфику нашего с ним совместного бизнеса. Долго объяснять, но в случае моей смерти, или даже простого ухода от дел, Олег бы терял намного больше, чем приобретал. Я потом могу вам все это подробно объяснить, пока просто поверьте.
– Да я вам и так верю, – хмыкает он. – И что такое посреднический бизнес, тоже достаточно хорошо представляю. С рекламным, правда, до вашего дела не сталкивался, но с владельцами торговых сетей дело иметь, к сожалению, приходилось. Так что версию с господином Завьяловым действительно можно считать не очень удачной. Переходите ко второй.
– Перехожу, – усмехаюсь. – Я тут одного голубка из числа партнеров за яйца прижал…
– Тогда к третьей, – вздыхает. – О вашем конфликте с одним из топ-менеджеров «Нового журнала» нам известно. Разрабатываем. Но если честно, – вряд ли. Для людей из этого мира даже намек на любую уголовщину – несмываемое пятно на репутации. А репутация там – деньги. В смысле, без нее их в этом мире не заработаешь. Никогда. Да и характер у фигуранта несколько слабоват для таких решительных действий. Так что мы, конечно, будем продолжать копать и в этом направлении, но…сами понимаете…
– Понимаю, – соглашаюсь. – Ну а третья версия у меня отпала буквально только что. Дело в том, что я, видите ли, незадолго до покушения потребовал у одного человека вернуть мне очень значительную сумму денег. А человек этот – вполне решительный и жесткий.
– Я, – говорит следак медленно, словно пережевывая, – кажется, понимаю, о чем вы говорите. Есть показания вашего водителя и оставшегося в живых охранника. И почему же она отпала?
– А, – морщусь, – видите ли, Петр, я только что получил более чем серьезные гарантии, что этот человек тут ни при чем. Пояснять я вам ничего не могу, а вы, в свою очередь, можете рыть землю в этом направлении. Хоть до самой Австралии. Но – это пустышка, гражданин следователь. Полученные мною гарантии, извините за тавтологию, – это гарантируют.
– Вот как?! – удивляется. – И что же это были за гарантии?
Я тихо смеюсь.
– Я же вам уже сказал, Петр Евгеньевич, – гашу в блюдце сигарету, – что пояснить вам ничего в данном случае не могу. С моей точки зрения, к покушению на мою скромную персону эта информация никакого отношения не имеет. А во всех других аспектах вы мне, извините, – не исповедник. Хотите – ройте, хотите – нет. Я знаю, что там пусто. А вы, если хотите, – работайте…
– И будем, – говорит, и это звучит угрожающе. – Обязательно будем работать. В нашем деле иначе никак. А вы пока вот о чем на досуге поразмышляйте. Как нам стало известно, у вашей жены есть любовник. Проанализируйте, была ли причина у нее или у него вас заказать. А пока – всего доброго.
И – быстренько отключается.
А я некоторое время так и стою, тупо уткнувшись взглядом в крашеную больничную стену.
А потом с размаху расшибаю об эту же самую стену ни в чем не повинную трубку своего мобильного телефона…
Глава 22
…До прихода Аськи я, наверное, две пачки сигарет оприходовал.
Нет, внешне все выглядело нормально.
Почти как всегда.
Я даже о чем-то с Викентием потрепаться умудрился, правда о чем, вспомнить так до сих пор и не получается.
Отказался от предложенного им коньяку – это вот точно помню. Мне, когда я на таком взводе – пить нельзя совсем.
Иначе могу не сдержать рвущуюся наружу агрессию.
А своих демонов лучше держать взаперти.
Мало ли что они, вырвавшись наружу, натворить умудрятся.
А я потом – отвечай.
Нет уж.
Фигушки.
Я лучше пешком постою.
…Поэтому – просто курил.
Ни читать, ни думать – почему-то совершенно не получалось.
Просто ждал.
Да и курил-то, скорее, чтобы хоть чем-нибудь руки занять в ожидании.
Наконец далеко по коридору зацокали острые каблучки, и я сразу, каким-то обострившимся, чисто звериным чутьем, понял – она.
И – немедленно приготовился.
…Аська в палату даже не вошла.
Влетела.
Веселая, раскрасневшаяся от быстрой ходьбы.
Улыбнулась еще шире, взглянула мне в глаза…
…И – медленно осела по дверному косяку прямо на блеклый больничный линолеум.
Нет, я ее не ударил.
Я вообще никогда не бил женщин.
Просто – она все поняла.
Сразу.
И – сразу заплакала.
– Ну, – спрашиваю, – и как ты теперь, после всего этого, жить собираешься?
Молчит.
Только глаза постоянно наполняются прозрачной соленой влагой.
И часть этой влаги проливается, скользя по гладким, почти что девичьим щекам, прямо в глубокий вырез легкой шелковой блузки.
Ну-ну, думаю.
Побольше поплачешь, – поменьше поссышь, уж простите, что называется, люди добрые, за грубость и невоспитанность.
Подхожу, беру ее двумя пальцами за подбородок, заставляю снова посмотреть себе в глаза.
Даже думать не хочется, что она там сейчас видит.
– Ну?! – спрашиваю еще раз, теперь уже немного пожестче.
И – потребовательнее.
Нет.
Молчит.
Плачет.
Только теперь еще и губы трясутся.
Отпускаю, брезгливо вытираю пальцы о шелк блузки, отхожу к окну, открываю фрамугу.
Закуриваю.
Вздыхаю.
– Ну что, – хмыкаю я, – ты и дальше все так же в молчанку играть собираешься, шлюшка подзаборная?
А в ответ – все та же влажная, как московская осень, и такая же беспросветная тишина.
Барабаню пальцами по стеклу, потом по подоконнику.
Через больничный двор пробегает уже знакомая, мокрая и взъерошенная, больничная псина.
Плохо ей, наверное, сейчас, думаю.
Холодно.
Снова поворачиваюсь лицом к теперь уже, наверное, бывшей жене.
– Кто он?! – спрашиваю ее требовательно. – И зачем вы с ним хотели меня убить?!
Аська с трудом, по косяку, медленно поднимается на ноги.
Аккуратно, чтобы не повредить дорогой макияж, промокает соленые слезы маленьким, аккуратным носовым платком.
Потом лезет в сумочку за сигаретами и зажигалкой.
Все правильно.
Справится.
Она – сильная.
Прикуривает тонкую белую сигарету, немного нервно выпускает дым.
Губы пока что еще ощутимо подрагивают.
Хорошо.
Я – помолчу, надо дать ей время взять себя в руки и хотя бы немного, хотя бы чуть-чуть успокоится.
Так нужно.
Я ее все-таки – любил.
И наверное, – люблю.
Хотя это уже теперь не имеет ровным счетом никакого значения.
Она делает еще несколько затяжек, после чего – нервно улыбается.
– Он, – говорит она, делая очередную глубокую затяжку, – здесь совершенно ни при чем. Более того, его больше нет. Нет, в смысле, он, конечно, есть. Просто я его уже уволила. Во всех смыслах этого слова. Хотя он не был ни в чем виноват. Я его сама соблазнила, понимаешь?! А у него – жена, двое детей. И ему совершенно не нужны никакие неприятности. Это Юрка, мой бывший оператор, ты его несколько раз видел. И никто из нас с ним тебя, разумеется, не заказывал. И не собирался убивать. Вообще. Потому что я тебя по-прежнему люблю, а ему это просто не за чем. Понимаешь?
Я молчу.
Мне неожиданно тоже очень хочется заплакать.
Но я, естественно, сдерживаюсь.
– Тогда – почему?! – спрашиваю.
Она нервно тушит дотлевшую до самого фильтра сигарету в блюдце, тут же прикуривает новую.
– А потому, – кривится, – что женщине тоже бывает нужно с кем-то потрахаться. Хотя бы иногда, изредка. Вспомни, пожалуйста, когда мы с тобой в последний раз этим занимались-то, а золотко?! Ты же – весь в своих эмпиреях, в своих страданиях, в своем – кризисе среднего возраста, в своем «дожде», наконец! Ты хоть помнишь, сколько он, этот «дождь» у тебя уже длится, вместе с твоим алкоголем и кокаином?! А я – нормальная здоровая баба. Тридцати, кстати, пяти лет от роду. Которая уже затрахалась удовлетворять себя пальчиком в ванной или около компьютера. Которую уже полгода трясет от одной мысли, что любимый мужик не может ее даже выебать-то как следует, понимаешь, ты, урод?! Понимаешь?! Да ни хрена ты не понимаешь!!!