Он кивает.
– Здесь с вами сложно поспорить, Егор Арнольдович. Поэтому только один вопрос: сколько еще вам времени нужно на размышление?
Я отвечаю, глядя в потолок:
– Да к завтрашнему утру, думаю, уже разберусь что к чему. В первом, так сказать, приближении…
Он резко встает со стула, коротко, по-военному, кивает.
– Отлично, даже лучше, чем я думал. Всего вам доброго. Выздоравливайте, господин Налскис.
И – быстро идет к двери, но на пороге неожиданно резко оборачивается:
– А чем дед-то занимался? Ну после того, как освободился?
Я жму плечами.
– Заведовал книжным магазином, – говорю. – На Варшавке. Потом на пенсию вышел. Невзрачный такой, обычный пенсионер. Уток любил кормить в Царицыно, как сейчас помню. Мы с ним постоянно туда в детстве гулять ходили. Но когда я захотел поступить в ИСАА, и все, включая родителей, меня отговаривали: мол, куда ты прешь, там все только по блату, он отговаривать не стал. А просто сделал два телефонных звонка и меня сразу же приняли. Даже вступительные экзамены, думаю, были скорее никому не нужной формальностью. А больше я о нем ничего толком и не знаю.
Он грустно усмехается:
– А больше и не надо. Правильный дед у вас был, Егор Арнольдович. Время просто тогда было не совсем правильное. Да и сейчас тоже, честно говоря. А уток я тоже в детстве кормить ходил. В Кузьминках, с мамой. А потом она меня там же, в парке, в тир стрелять водила, из «воздушки». Помните, были такие? Десять выстрелов за пять копеек. Там такие зверюшки еще ездили по ленте, и мельницы стояли стационарные. Попадаешь в красную кнопку – она вертеться начинает. Мама тиры ненавидела, как я потом узнал. Просто хотела, чтобы я вырос мужчиной. Жалко, что у меня такого деда в те времена не было…
И уходит, оставляя меня, мягко говоря, в некотором недоумении…
Нет, дед-то у меня, конечно, – великий был, чего уж там.
Кремень.
Но он-то ко всему происходящему, какое, спрашивается, имеет, блин, отношение?! Я от изумления у него даже еще одну сигарету стрельнуть забыл.
Про запас, так сказать.
…Нет, дед с его гэбэшной историей тут все равно явно ни при чем.
На «выстрел из прошлого» это покушение не тянет.
Здесь, скорее, – из настоящего.
Из самого, что ни на есть…
Глава 11
…В этот миг в палату впархивает вполне себе симпатичная медсестричка.
Глаза – нараспашку, брови – вразлет. Белоснежная шапочка от крахмала аж хрустит.
А волосы покрашены так умело, что если бы я не работал в рекламе, то почти наверняка поверил бы, что настоящая блондинка.
Мило и почти что натурально краснеющая.
Халатик такой, что можно прямо в нем смело в немецкой порнухе сниматься.
Напрасно ты это, девочка.
Я жену люблю.
Жалко, что только совсем недавно это понял, блин, идиотина…
– Егор Арнольдович, извините, – чуть ли ни книксен изображает, демонстрируя наклоном вперед вполне себе упругую грудь, – там к вам еще один посетитель просится. Некто Завьялов, Олег Петрович. Говорит, что он ваш друг и партнер и вы его обязательно примете. Впускать?
Я вздыхаю.
Так, вот вам и первая версия моего несостоявшегося убийства нарисовалась.
Хрен сотрешь.
– Конечно, запускайте…
Медсестричка снова хлопает ресничками и упархивает.
Да уж…
Если Аська за этим делом не проследит как следует, она меня точно трахнет.
Прямо тут, в палате.
И – не один раз.
Я же все-таки живой, а не резиновый, не устою.
А фигурка у нее такая, что и не всякий резиновый устоит, думаю…
…Встаю, преодолевая головокружение, ковыляю в сторону окна.
Надо бы приоткрыть.
Хочется воздуха почему-то.
Свежего.
Пусть, даже и с дождем…
А еще – очень хочется курить.
Интересно, Олег догадался захватить мне сигареты?
Вряд ли, он же не курит…
…Ладно.
Вернулся назад, улегся на койку, чуть-чуть поерзал на подушках, поудобней устраиваясь.
Разговор с закадычным другом и давним, блин, деловым партнером, думаю, может ведь и подзатянуться малость.
Уж слишком интересным и насыщенным, сцуко, намечается.
Дела…
…Олег вошел в палату как-то странно: боком, нервно и немного растерянно улыбаясь.
Раньше за ним такого не водилось, подмечаю.
Нехорошо.
Осторожно присел на дальний от моей кровати стул, побарабанил пальцами по белой больничной тумбочке, почему-то начал выдвигать из нее все ящики один за другим.
Потом задвинул на место и говорит:
– Ну, здравствуй, что ли.
– И тебе не хворать, – усмехаюсь я.
Он покривился, еще раз постучал пальцами по тумбочке.
Потом встал, подошел к окну, выглянул через стекло на улицу.
Что он там высматривает, интересно?
Новую серию фильма про бесконечный осенний московский дождь, что ли, показывают?
И не надоело ему еще это типично российское кино?
Сейчас по стеклу пальцами барабанить будет, догадываюсь.
Любит он это дело, я уже давно за ним такую привычку дурацкую наблюдаю.
И точно, забарабанил.
Нормальное такое времяпровождение в палате у чудом избежавшего пули и почти случайно выжившего товарища.
А я пока что его спину вынужден, блин, разглядывать.
Широченную такую хреновину, принадлежащую здоровущему, лысеющему, потеющему и прилично, даже на невооруженный взгляд, нервничающему мужику, в прошлом мастеру спорта по плаванию.
Он даже какие-то соревнования международные по молодости выигрывал.
Что-то типа «Универсиады», не знаю.
Мы с ним в те времена еще и знакомы-то толком не были…
Может, какая барышня и сочла бы это зрелище весьма эстетичным и вполне занимательным.
Но я-то – не барышня, в конце-то концов.
Мне-то это зачем это кино показывать?
– Хочешь – верь, хочешь – не верь, – говорит он наконец, по-прежнему стоя ко мне спиной, – но я к этой байде не имею ровным счетом никакого отношения. Совсем никакого. Честно.
Я усмехаюсь:
– А с какого перепуга ты решил, что я на тебя подумаю?
Он поворачивается и смотрит мне прямо в глаза.
Взгляд у него, кстати, какой-то не такой.
Тяжелый.
Пристальный.
Нехороший.
Чуть исподлобья и совершенно не мигающий.
– А почему бы и нет? – кривится он. – То, что вы с Аськой на самом деле не расписаны, об этом, кроме меня, мало кто знает. Но я-то знаю, так?! Значит, знаю и то, что она на твое имущество претендовать не может. Ну если только на квартиры с машинами, что по бизнесу, сам понимаешь, совсем не интересно. А с прежней твоей женой можно и договориться. Вполне. Особенно учитывая тот факт, что фирму ты основал уже после вашего с ней формального развода. И значит, у компании, в случае твоей смерти, через незначительное время будет только один хозяин. Ваш покорный слуга собственной, блин, персоной. К тому же мы с тобой в последнее время все реже и реже находили общий язык. Можно даже сказать: конфликтовали. Так что все одно к одному. Но это не я. Я бы даже поклялся, наверное, только и нечем и не умею. Или мог бы сказать, что до сих пор считаю тебя своим другом. И благодарен тебе за то, что именно ты привел меня в этот бизнес, потому что он мне элементарно нравится. Но в таких темах лирика, сам понимаешь, не катит. Потому что предают-то всегда как раз самые близкие. Поэтому просто говорю: не я. А ты поступай, как знаешь…
Я откидываюсь на подушки и долго и внимательно рассматриваю черные змеящиеся трещины в ослепительно-белой нитрокраске, покрывающей больничный потолок.
Потом аккуратно приподнимаюсь на локтях.
Башка что-то опять болеть начинает.
И затылок тяжестью наливается.
Не к добру.
– Я тебе верю, Олег, – говорю предельно серьезно.
Он усмехается.
Криво, одним уголком рта.
Зло и почему-то – немного виновато.
Так, что складки его губ начинают напоминать изломанные крылья старой раненой птицы.
Хотя вины-то как раз за ним никакой нет.
Я это чувствую.
Я это прекрасно умею чувствовать, правда.
Иначе бы просто не выжил на рынке.
Реклама в этом отношении – очень хорошая школа, хоть и жестокая.
Если ты не умеешь разбираться в людях, тебе в этом секторе делать, извини, дружок, – ну просто совершенно нечего.
Сожрут.
Не переставая при этом мило и обаятельно улыбаться.
Я, в принципе, и сам от них не очень далеко ушел, к сожалению.
Но это – уже так, частности.
Олег снова нервно и невесело усмехается.
Даже, можно сказать, – фыркает.
– Вот и хорошо, что веришь. Иначе б я решил, что ты форму потерял. А твоя форма – это и мои деньги в том числе. Бизнес-то у нас все-таки общий. А теперь, раз ты более-менее в порядке, можно и о делах поговорить…
Я, стараясь нести начинающую звенеть голову как можно аккуратнее, осторожно укладываюсь на подушки.
Я, стараясь нести начинающую звенеть голову как можно аккуратнее, осторожно укладываюсь на подушки.
– Там, – спрашиваю, – что-то серьезное?
Он кривится.
– Да в принципе ничего особенного. Не считая того, что весь рекламный рынок на ушах стоит, разумеется. Звонков – шквал. Секретарша уволиться грозится. Даже те звонят, о ком уже давно и думать забыл. Все спрашивают, чем можно помочь. Идиоты. Вот уж не думал, что в нашем циничном огороде возможны такие искренние, блин, переживания…
– И что отвечаешь?
Он жмет плечами.
– Что у нас все в порядке, разумеется. Что ранение, слава богу, легкое и ты уже скоро выпишешься. А финансовое состояние фирмы вполне позволяет оплатить твое лечение от пуль и от стресса в любой точке земного шара. Что менты вместе с нашей службой безопасности уже повязали исполнителя и обязательно, по любому, выйдут на заказчика. А что я им еще могу ответить? Добрые-то они, знаешь, добрые, конечно. И сочувствуют тебе абсолютно искренне. Но если возможность такая представится, отгрызут кусок нашего с тобой пирога на рынке и даже, суки, не поморщатся. Как только почувствуют малейшую слабину. Ничего личного, только бизнес, сам понимаешь.
Олег снова поворачивается к окну и начинает барабанить по мокрому стеклу кончиками пальцев.
Когда-нибудь он меня все-таки достанет этой своей дурной привычкой.
Ну сколько ж можно-то, в конце-то концов?
Да еще и дождь этот треклятый за окном никак не успокоится.
Шумит и шумит…
– Понимаю, – кривлюсь я в ответ, – или ты думаешь, я забыл, с кем и где я работаю? Такое хрен забудешь. А забудешь, так сразу напомнят, тут у нас все просто, без разговоров. И за примерами далеко ходить не надо, все тут, под рукой, что называется. В тот день, когда Юра Заполь от рака умер, я как раз на какой-то тусне был, на плейбоевской. За городом. Так вот, когда о его смерти народ узнал, так сразу – шу-шу-шу по танцполу. Как волна проходит приблизительно. И – все. Пошушукались еще чуть-чуть, да и давай дальше колбасится. Помер типа, да и хрен с ним. А Юра, кстати, царствие ему небесное, – не мне чета. Отец-основатель российского рекламного бизнеса, можно сказать. По крайней мере, «один из». Половина этой шантрапы, что в день его смерти на той тусне в танце билась да виски халявные жрала, считай в чем-то – его ученики. Так что, кое-кто о моем здоровье, может, и искренне беспокоился, когда тебе в офис названивал. Но большинство просто тупо информацию качало из первых рук, так сказать. Ты сигарет, кстати, не догадался мне принести?
Он продолжает стучать подушечками пальцев по стеклу, молчит.
Потом поворачивается:
– Сигарет я тебе, разумеется, принес. Они в сумке вместе с апельсинами и прочей хренью, что больным полагается. Только перед тем как их отдавать, все-таки хотел поинтересоваться: тебе курить-то можно? Или меня потом Аська пришибет чем-нибудь тяжелым за то, что я эту дрянь никотиновую сюда приволок? За ней-то уж точно не заржавеет. Так что смотри, честно отвечай. В твоих же интересах. Потому как один на голову больной акционер, – это еще полбеды. А вот когда оба – это уже перебор, я почему-то так думаю.
Я усмехаюсь:
– Аська может. Но курить мне и вправду разрешили. Только аккуратно и совсем в небольших количествах.
Он по-птичьи наклоняет голову, жует губами, внимательно меня рассматривает. Причем, скотина такая, смотрит преимущественно прямо в глаза.
Я – выдерживаю.
– Похоже, не врешь, – вздыхает. – Тогда сигареты из передачи не вынимаем. Еще что-нибудь нужно?
Я закрываю глаза.
– Обязательно нужно. Мой мобильный с подзарядкой. Завтра, когда в себя немного приду, – ноутбук. W-Fi здесь, конечно, вряд ли имеется. Ничего, в инет через мобилу выйду, если что. Возможно, небольшой телевизор. Ну а книги мне жена подберет, я ей в этом вопросе почему-то доверяю чуть больше, чем тебе, валенку. Вроде – все.
Олег скребет затылок, достает из портфеля записную книжку, что-то там быстро записывает.
– Точно больше ничего не надо?
Я вздыхаю:
– Надо, Олег. Очень надо. Врача позови, пожалуйста. Или медсестру, на худой конец. Только чтоб с обезболивающим. А то башка опять так раскалывается, что еще полчаса и сдохну к чертовой матери.
Олег смотрит на меня оценивающе, потом качает головой, быстро идет к дверям, цедит сквозь зубы что-то вроде:
– Мудак, сразу сказать не мог…
И – исчезает.
Мне, собственно говоря, по фигу.
У меня в башке опять вовсю звонят в колокола и поют евхаристии.
Точнее, в один колокол звонят.
Самый тяжелый такой, хрен его знает, как он там у них называется.
Который ниже всех звенит.
Медленно так: бум-м-м… бум-м-м… бум-м-м…
И так же неотвратимо.
А потом в палату вбегает заполошенный Викентий, и я снова чувствую его нервные, как у музыканта, пальцы у себя на предплечьях. Потом руку стягивает тугой резиновый жгут, в вену с медленным хрустом погружается холодная сталь иглы, и я сразу же вырубаюсь.
Просто – как свет выключили.
Точь-в-точь как в прошлый раз.
И – все дела…
Глава 12
…Тяжелая и ленивая океанская волна неторопливо выносит мое тело на раскаленный, ослепительно белый песок.
Он такой горячий, что по нему просто невозможно ходить босыми ногами.
Только – бежать, а еще лучше – лететь.
Но летать я, к сожалению, почему-то не умею… Поэтому у меня только два варианта: либо нырять обратно, в изумрудную прохладную тяжесть неторопливой, по-океански размашистой волны, либо быстро бежать под нависающие над пляжем пальмы, где в благодатной тени прячутся покрытые тростниковыми матрасами самодельные деревянные шезлонги, и откуда приветливо машет рукой изящная, немного по щенячьи нескладная и голенастая женская фигурка.
Жена.
Моя вечная девочка.
Она выглядит отдохнувшей, помолодевшей и загоревшей, и я снова понимаю, как сильно на самом деле люблю эту фантастическую в своей нескладности и бешеном, неженском упрямстве стервозу.
…Я выбираю второй вариант и сразу же просыпаюсь.
За окнами темно, холодно и сыро, там шумит вечный осенний дождь, а палату освещает тусклый огонек матового стеклянного ночника, горящего прямо над моей кроватью.
Хорошо хоть, что голова не болит.
В смысле – вообще не болит.
Я уже, оказывается, и забыл, что так бывает.
И что это так хорошо на самом-то деле…
На электронных часах над входной дверью горит «18.06».
А на тумбочке у кровати лежит небрежно брошенная на тонкую, поцарапанную в бесчисленных командировках, серую папку ноутбука угольно-черная плоская коробочка мобильного телефона, пока что отключенного.
Композиция, блин.
Этюд в темных тонах.
Спасибо, думаю, Олег Петрович.
Расстарался.
А телевизор, кстати, где?
Забыл, что ли?!
А, нет.
Вон он, в углу, на второй тумбочке устроился.
И судя по уютно горящей красной кнопке на панели управления, уже давно и надежно подключенный.
И наверняка даже антенна уже настроена.
Если Олег Петрович уж за что и берется, то берется всегда более чем основательно…
Включаю мобилу, набираю его намертво вбитый в памяти номер.
Трубку берут сразу же, на первом гудке.
Будто ждал.
– Привет, – говорю, – старый. Извини, что так получилось. Ну, в смысле, что договорить не получилось. Сорри за тавтологию…
Он деловито и почему-то чуть самодовольно хмыкает.
– Что, очухался? Врач говорил потом, что то, что с тобой на моих глазах происходило, это вполне нормально и укладывается во все возможные медицинские рамки, но я все одно чуть не поседел за эти пятнадцать – двадцать минут. Противное это, оказывается, зрелище, когда прямо у тебя на глазах человек отъезжает…
– Я тебя тоже люблю, – пытаюсь усмехнуться.
Несмотря на то что голова, как я уже говорил, практически не болит, самочувствие все равно херовато.
Слабость.
Понятное дело…
– Тут еще вот какое дело, Олег, – вздыхаю я. – Я еще при встрече хотел сказать, но, как ты говоришь, «отъехал». Надо бы о парнях позаботиться. И об их семьях. И того, который погиб, и того, который выжил. А то за мной должок…
В паузу, неожиданно возникшую в телефонном разговоре, снова врывается шум дождя, сдобренный отдаленным собачьим гавканьем.
На этот раз эти звуки явно с его стороны.
У меня-то окно закрыто, а вот он, похоже, на улице.
С собакой гуляет.
С доберманом своим ненаглядным.
С вполне подходящей для хозяина-финансиста кличкой Бакс.
Самое смешное, что его так не Олег называл.
В клубе еще, где он эту тварь щенком выбирал.
Милый был, кстати, щеночек, ничего не скажешь.
Пока не вырос.
Ага.
Там такая родословная, что многие графья позавидуют…