– А я в детстве тайком гордилась, что у меня был такой необыкновенный дед, ― призналась Юля.
– Я тоже гордилась. Но только мы ведь его не знали, вот я и считала все это чем-то вроде легенды.
Продолжая рассматривать фотографии, сестры пришли к выводу, что Юля немного похожа на австрийскую прабабку.
– Смотри, на фоне какого шикарного дома они стоят, ― показала младшая сестра. ― Интересно, что там за наследство?
На следующий день, ровно в три часа они были в нотариальной конторе. Роман Семенович Фример оказался солидным мужчиной лет шестидесяти. Когда сестры представились, он предложил им сесть.
– Мы принесли документы и фотографии, ― начала более бойкая Юля. ― Вот свидетельство о смерти деда, это мамина и наши метрики. В этом конверте фотографии. Здесь дедушка с бабушкой и с нашей мамой. Вот его родители. А это, как мы поняли ― его брат с семьей.
– Как давно прервались отношения вашего деда с родственниками, вы не знаете?
Сестры переглянулись. Ответила Ира.
– Наша мама умерла четыре года назад, а все наши сведения основаны на ее давних рассказах. Она говорила, что дед был репрессирован, примерно в 37-м году, два года пробыл в тюрьме или лагере. Скорее всего, переписка прекратилась в 1937 году.
– А из-за чего был репрессирован ваш дед?
– Не знаем, и мама не знала. Только твердила, как в детстве ее научили, что раз реабилитировали, значит, он ни в чем не виноват. Я всегда думала, что это из-за того, что он австриец.
– В общем, вы правы. Только еще одно дополнение: в 1936 году его родственники переселились в Бонн.
Просмотрев принесенные документы и фотографии, нотариус открыл свою папку и достал из нее точно такой же снимок, как принесли сестры: Вильгельм, Марта и Отто. Затем еще один: дедушка Виктор в пенсне и военной форме без погон. У них дома была такая же фотография, только большая, поэтому они ее не захватили.
Еще раз тщательно перечитав документы и аккуратно сложив их перед собой, Роман Семенович обратился к сестрам:
– Фотографии и документы, которые вы принесли, подтверждают сведения, собранные Инюрколлегией. Вы являетесь родственниками, и, следовательно, наследниками умершего полгода назад в Вене Вильгельма Отто Фишера.
Наследство включает в себя: дом в пригороде Вены, отель на курорте Майрхофен, пакет ценных бумаг на сумму около двух миллионов евро, и почти двухмиллионный счет в банке «Австрийский кредит».
Все это нотариус произнес скучным обыденным голосом, глядя в свои записи, а потом посмотрел на сестер. Они сидели, выкатив глаза и буквально онемев.
– Ваш дядя, ― продолжил нотариус, ― был довольно известным киноактером в 50-60-х годах прошлого столетия, даже снялся в нескольких голливудских мюзиклах. Перед смертью он записал на видео свое обращение к наследникам. Оно продублировано на русский язык. По некоторым соображениям я бы предпочел, чтобы вы посмотрели его прямо сейчас, а потом мы продолжим.
Роман Семенович вставил кассету, включил видеомагнитофон и вышел из кабинета.
На экране появился человек в инвалидном кресле, очень старый, лет восьмидесяти, а то и больше. Бездушный голос диктора переводил немецкую речь.
– Я не знаю, к кому обращаюсь. Может быть, к моей кузине Анне, а если ее нет в живых, то к ее детям. Связь с родственниками в России прервалась еще до войны, а возможность искать их появилась не так давно, да и то я не сразу ей воспользовался. Только с приближением старости и смерти мы начинаем думать, о том, что будет после нас… Вначале я искал сведения о дяде Викторе, это оказалось очень трудно. Полгода было потрачено на поиски в архивах КГБ разных городов. Потом мой адвокат начал искать Анну, и сейчас я наверняка знаю, что она была жива после войны. Я уверен, что поиски ее и ее детей вот-вот увенчаются успехом. Но сам я вряд ли доживу до этого. Врачи отмерили мне буквально пару недель. Поэтому я решил сделать эту запись.
После небольшой паузы старик продолжил:
– Я поздно женился, и мой единственный сын Виктор родился, когда мне было сорок семь лет. Моя жена умерла пять лет назад. Кроме сына, у меня никого нет, а он, в силу своей ориентации, не хотел жениться. Сейчас Виктор смертельно болен. У него СПИД. Я даже не знаю, кто из нас умрет раньше. В любом случае, у него есть свое состояние. Поэтому я завещаю своим родственникам в России все, что у меня есть: счета, акции, движимое и недвижимое имущество.
У меня только одна просьба к Анне и племянникам: навестить моего сына Виктора, если он еще жив. Мне тяжело умирать в сомнении, не прервался ли род Фишеров. Может, ему будет легче, если он увидит вас. Страшно думать, что после тебя ― никого.
Благословляю вас, будьте счастливы.
Запись прервалась. Сестры замерли и молчали. На обеих произвел сильное впечатление этот величественный старик в двух шагах от смерти ― их дядя Вильгельм, и то, что он говорил. Наверное, это действительно страшно ― умирать, думая, что после тебя род прервется…
Дверь открылась. Роман Семенович вошел в кабинет и занял свое место.
– Ирина Александровна и Юлия Александровна, ― начал он, ― вы видели запись и слышали последнее пожелание вашего дяди. Должен отметить, что ваше решение навестить Виктора Фишера, вашего троюродного брата, не является обязательным. Но в случае вашего согласия, я, помимо разъяснения необходимых формальностей для законного вступления в права наследования, уполномочен помочь вам в ускорении визита в Австрию. Каково будет ваше решение?
– Конечно, мы поедем, ― ответила Юля.
– Но у меня даже загранпаспорта нет, ― посмотрела на сестру Ирина.
– Это усложняет дело, ― заметил Роман Семенович. ― А у вас, Юлия Александровна?
– Есть. И Шенгенская виза еще на три месяца.
– Тогда я советовал бы ехать вам. Если сестра даст вам доверенность, вы можете вступить в права наследства прямо там, в Австрии.
Сестры переглянулись.
– Юль, езжай ты. Может, речь идет о днях, а пока мне паспорт и визу оформят…
Юлия встала.
– Роман Семенович, мы выйдем на несколько минут, мне надо позвонить.
И она кивнула сестре, приглашая ее выйти вместе.
– Что ты задумала? ― спросила Ира, когда они оказались в коридоре.
– Сейчас позвоню одной клиентке, она директор турагентства. Узнаю, можно ли срочно сделать тебе паспорт и визу.
Юля отошла в сторонку и несколько минут минут оживленно говорила по телефону, затем вернулась к сестре.
– Уже в пятницу вечером все будет готово. А самолет в Вену как раз по субботам, билеты она забронирует. За срочность ― пятьсот Евро.
– Это с билетами?
– Билеты отдельно.
– С ума сошла! У меня нет таких денег.
– Пока у нас займешь, а получим наследство ― разберемся. Ирка, мы с тобой теперь богатые дамы!
– Ну, ты-то и сейчас не бедная, ― хмыкнула Ира.
– Одно дело ― деньги мужа, да и у него не миллионы. А я что? Маникюрю-педикюрю богатых теток, а даже тысячи баксов не набегает. Мелочь на булавки…
– Ничего себе, булавки!
– Ирка, ну ты как с луны! Ты хоть представляешь, во сколько машина обходится? Бензин, страховки… А себя, любимую, одеть, а Вовку чем-то побаловать? Конечно, все большие траты на Владике, но, если я в дом каких продуктов куплю, у него денег не беру, надо же совесть иметь… Владику бизнес развивать надо.
Вернувшись в кабинет, сестры сообщили Роману Семеновичу, что полетят в Вену в ближайшую субботу, скорее всего, вместе. Юрист передал им документы, собранные русской стороной, сказал, какие еще справки следует получить, к кому обратиться в Вене, дал адрес больницы, в которой находится их троюродный брат.
– Поскольку вы будете вступать в права наследства в Австрии, на этом наши отношения с вами заканчиваются. Попрошу вас оплатить вот эту сумму.
И он указал на три строчки в большом гроссбухе, помеченные галочками.
Увидев цифры, Ирина чуть не присвистнула, но Юля достала кошелек и поинтересовалась:
– Платить прямо вам?
– Да. Вначале деньги, потом распишитесь.
Выйдя из конторы, они пошли в сторону Юлиного "фольксвагена". Автомобиль приветливо мигнул фарами и хрюкнул, приветствуя хозяйку.
– Ну вот, ― сказала Юля, потихоньку выезжая на улицу Восстания, ― сейчас прямо в турагентство. Паспорт у тебя при себе. Ах, черт, еще свидетельство о рождении Олега нужно и трудовую книжку. Ладно, пока анкету заполним и все, что можно, а с утра остальное завезешь. Ирка, ты хоть понимаешь, что мы теперь богаты?
– Нет, не понимаю, просто представить не могу, ― помотала головой старшая сестра.
– А я уже ощущаю себя богатенькой дамой с круглым счетом в банке и недвижимостью за рубежом!
– На клиенток своих насмотрелась, ― хихикнула Ира, ― а я таких фиф и в глаза не видела.
– Здрасьте! А Ритка, у которой ты убираешься?
– Во-первых, уже не убираюсь. Во-вторых ― вот уж на кого бы я не хотела быть похожей!
– А что, неплохая вроде баба…
– Прямо! Да она, пока я в ее доме порядок наводила, хвостом за мной ходила, буквально всю дорогу за спиной торчала. Может, боялась, что я стяну что-нибудь или испорчу? Еще как нарочно, сообщает, сколько какая вазочка или статуэтка стоит. Я цену услышу ― руки дрожать начинают, даже пыль вытирать боязно. А то еще ее свекровь заявится, и давай меня страшилками потчевать, как у одних знакомых горничная что-то украла, у других няня начала глазки хозяину строить, а где-то прислуга вообще оказалась воровской наводчицей. И что ей отвечать? Что я за два года в их доме ничего не попортила, Риткиного мужа в глаза никогда не видела, и бандитов знакомых у меня нет? Сейчас зарплата позволяет, я только в парикмахерской подрабатываю, по богатеям больше не хожу.
– А что, неплохая вроде баба…
– Прямо! Да она, пока я в ее доме порядок наводила, хвостом за мной ходила, буквально всю дорогу за спиной торчала. Может, боялась, что я стяну что-нибудь или испорчу? Еще как нарочно, сообщает, сколько какая вазочка или статуэтка стоит. Я цену услышу ― руки дрожать начинают, даже пыль вытирать боязно. А то еще ее свекровь заявится, и давай меня страшилками потчевать, как у одних знакомых горничная что-то украла, у других няня начала глазки хозяину строить, а где-то прислуга вообще оказалась воровской наводчицей. И что ей отвечать? Что я за два года в их доме ничего не попортила, Риткиного мужа в глаза никогда не видела, и бандитов знакомых у меня нет? Сейчас зарплата позволяет, я только в парикмахерской подрабатываю, по богатеям больше не хожу.
– А скоро тебе вообще работать будет не нужно!
– И правда, ― Ира на несколько секунд умолкла. ― Мы будем, как это называется ― рантье?..
– Рантье ― мужчина, а женщина ― рантьиха! ― расхохоталась Юля. ― Кстати, можно у твоего Попова совета спросить, куда денежки вложить, чтобы побольше процентов капало. Он ведь банкир, должен знать!
– Нет у меня никакого Попова, сколько раз тебе говорить! ― рассердилась Ирина.
– Нет, так нет, ― легко согласилась Юля, ― хотя это было бы очень эффектно, разместить свои миллионы в банке, где работала уборщицей. Кстати, в наших банках проценты больше.
– Зато за бугром надежнее. И не занимается директор отдельными клиентами.
– Тобой бы занялся. Ты что, не понимаешь, что теперь между вами нет такой пропасти? Ты ― миллионерша!
– Юль, еще раз повторяю, меня не его богатство оттолкнуло, а то, что он меня обманывал, целых три месяца обманывал! И не напоминай мне о нем, если не хочешь, чтобы мы поссорились!
Юля промолчала, только искоса глянула на сестру. Ясно, что не забыла она Попова, и на самом деле страдает по нему. «Вернусь к этому разговору, когда получим наследство, ― подумала Юля, ― и я буду не я, если не найду способа их помирить».
Вена встретила сестер солнцем, что было особенно приятно после питерских дождей и ветров.
Для Иры, впервые оказавшейся за границей, все было в диковинку. Пока ехали на такси из аэропорта, она с интересом глазела по сторонам. Поражала особенная чистота, ухоженность, какая-то игрушечность пейзажа. Архитектура в центре города сразу пришлась ей по душе, и удивило отсутствие суеты. Казалось, здесь никто не спешит по делам, все просто гуляют. Юлия, которая уже не раз бывала в Европе, шепнула на ухо:
– Ты пялишься в окно так, будто только что с пальмы слезла. Мы, в конце концов, из Питера приехали, а не из Зимбабве.
Ира отвернулась от окна и спросила:
– Мы прямо в отель?
– Ага, и сразу позвоним Елене Шнайдер, которую нам Зинаида в качестве переводчицы сосватала. Зинка с ней вчера сговорилась, она должна нас ждать.
Лена Шнайдер оказалась из русских немцев. Подростком, лет десять назад, она с родителями переехала из Саратова в Германию, потом вышла замуж за австрийца и теперь работала в Вене, сотрудничая с несколькими российскими турагентствами в роли индивидуального переводчика и гида. Познакомившись с сестрами, Лена сразу связалась с больницей, где лежал Виктор Фишер, и договорилась о визите.
– Мы можем поехать прямо сейчас. Мне сказали, что длительные посещения ему не полезны, но нас пустят поговорить на полчаса.
– Что, прямо так пустят к больному СПИДом? ― немного забеспокоилась Юля.
– СПИД по воздуху не может передаваться, ― Елена не всегда грамотно строила фразы, и легкий акцент слегка проскальзывал. ― В России неправильное отношение к таким больным: эти люди несчастны, надо проявлять милосердие, а не обливать их презрением. Вы не должны бояться, в клинике держат все меры предосторожности. Посетители находятся в безопасности, всегда.
На своей машине Лена Шнайдер повезла сестер в сторону западного предместья.
– Завтра воскресенье, ― сообщила она, ― передавать документы адвокатам вам надо в понедельник. Мне стоит повозить вас по городу завтра?
Сестры выразили согласие.
– Вы хотели бы осмотреть дворцы? Шенбрунн, Хофбург и Бельведер?
– Нет, на подробные экскурсии маловато времени, лучше просто покажите нам историческую часть города.
Загородная больница, расположенная рядом с обширным парком, походила на небольшой санаторий.
– Это хоспис, ― объяснила Лена, вводя их в вестибюль, ― заведение частное и не дешевое.
Приветливая медсестра проводила их в комнату, которую занимал Виктор. Когда они вошли, сложная кровать была пуста, и аппаратура возле нее бездействовала. В комнате имелся большой телевизор, круглый столик, пара кресел. Стеклянная дверь, ведущая на просторный балкон, была распахнута. Там в кресле-каталке сидел худой человек неопределенного возраста, одетый в связанную из пестрых ниток шерстяную жилетку. Такая же пестрая, похожая на тюбетейку шапочка прикрывала его голый череп. Ира невольно вспомнила мужа в последние дни перед смертью. Лицо Виктора было изжелта-бледным, глубоко запавшие глаза внимательно смотрели на пришедших. Медсестра что-то прошептала ему на ухо, поправила плед и вышла, улыбнувшись девушкам.
Елена первая вступила на балкон, за ней вышли Юля и Ира. Проговорив что-то по-немецки и выслушав тихий ответ, Шнайдер повернулась к сестрам.
– Я сказала Виктору, что вы его троюродные сестры из России. Он очень рад и просит вас присесть.
Ира и Юля расположились напротив Виктора в плетеных креслах, Лена принесла из палаты маленький табурет и присела рядом с больным. Тихим голосом он что-то произнес. Лена перевела:
– Он очень рад, что поиски его отца увенчались успехом. Просит вас рассказать ему о себе и своих семьях.
Начать решила Юля. Вначале она рассказала то, что они знали о дедушке.
– Он был известным музыкантом? ― спросил Виктор через переводчицу.
– Наверное, нет, ― ответила Юля. ― Он играл в нескольких оркестрах на разных инструментах. Одно время был музыкальным руководителем в Ленинградском Малом Драматическом театре. Много ездил по стране. Мама говорила, что даже в джазе у Утесова какое-то время играл. Лена, объясни ему, что Утесов ― наш знаменитый джазмен.
Виктор слегка улыбнулся.
– Я неплохо знаю классику мирового кинематографа. "Веселые ребята", так, кажется? Очень смешно, и музыка хорошая. Композитор Дунаевский, он много написал. В нашей семье всегда любили русскую музыку.
Сестры радостно закивали.
– Но в кино дедушка не снимался, ― уточнила Ира.
– А мой отец снялся почти в пятидесяти фильмах. А дед давал сольные концерты на скрипке перед Второй мировой войной, по всей Европе. Во время бомбежки в сорок пятом он был ранен и уже не мог выступать, преподавал в Боннской консерватории. Вскоре после войны он вернулся в Австрию и в пятьдесят девятом умер. Я его не знал.
– Наш дедушка тоже преподавал музыку и пение, и еще немецкий язык, только в обычной школе ― это перед самой войной было. Дедушка умер от дистрофии во время блокады Ленинграда.
Юля еще рассказала про бабушку, про маму, показала фотографии, которые они привезли с собой. Виктор рассматривал фото, возникла пауза.
– Теперь ты расскажи нам о себе, Виктор, ― попросила Ира.
– Я родился, когда мой отец был уже совсем не молод, но еще снимался в кино. И я с детства решил связать свою жизнь с кинематографом. Выучился на оператора, снимал видеоклипы ― до большого кино дело не дошло. Наверное, потому, что я слишком много внимания уделял околокиношным тусовкам…. Это сейчас стало модно вести здоровый образ жизни, а лет пятнадцать―двадцать назад все было иначе. Все поголовно пили, наркотики в нашей среде считались обычным делом. Я понял, что болен, два года назад, но не знаю, когда и от кого заразился… Вы, наверное, поняли, что я гей…
Лена бесстрастно переводила, сестры украдкой переглянулись, а Виктор продолжал:
– Девушки меня никогда не привлекали. А друзей-мужчин было много. Конечно, отец не одобрял мой образ жизни. Он-то у нас был святым, прожил с моей матерью больше тридцати лет. Может, он до сорока лет был девственником? ― больной хрипло рассмеялся. ― Хотя, вряд ли… Знаете, каким красавчиком он был в молодости? Здесь у меня нет ни одной фотографии, а дома только недавние. Если будете на вилле ― привезите мне портрет, тот, что на каминной полке в гостиной. В детстве я очень гордился, что у меня отец ― такой красавец… Так о чем это я говорил?.. Да, ему не нравилось, как я живу, он даже перестал со мной общаться на какое-то время. А мне было плевать… Но когда он узнал, что я болен…
Виктор отвернулся и некоторое время молчал, глядя на деревья парка. Лена Шнайдер терпеливо ждала, когда он продолжит. Сестры боялись пошевелиться.
– Только с приближением смерти я понял, ― вновь заговорил Виктор, ― что больше всего отец страдал из-за того, что род прервется. Он был единственным ребенком в семье. Дед имел только одного брата, Виктора, который пропал в коммунистической России. У прадеда был только один выживший младший брат ― несколько братьев и сестер умерли в младенчестве, ― он погиб во время Первой мировой войны, не успев жениться. У прапрадеда были три сестры, но они умерли старыми девами. Все. Дальше мы не знаем. Вот и получается, что я последний, в ком течет кровь Фишеров.