Дома Яков Иванович Репа набросился на меня с упреками:
— Андрей Васильевич! Мы же договаривались! К чему такая беспечность?! Вы должны быть крайне осторожны!
— Я осторожен, — не слишком учтиво ответил я.
— Хотя бы сообщайте мне о своих намерениях! — попросил он. — Не дай бог, с вами случится что, а мы даже не узнаем, где вас искать!
— Ну, полно вам. — Я взял Якова Ивановича за руку. — Ваш Василий прекрасно осведомлен о моих передвижениях!
— А я вас порадую, — вдруг сказал Репа. — Мы сейчас поедем к Александру Сергеевичу, он кое-что выяснил…
Мы отправились в закрытой коляске к Строгановым. Яков Иванович всю дорогу смотрел на меня с лукавым торжеством, и я предвкушал, что Александр Сергеевич и впрямь приготовил нечто крайне приятное. Однако меня ждало разочарование.
— Имя офицера, Андрюша, мы выяснили.
— Так-так. — Я с воодушевлением потер руки, еще не подозревая о неприятном сюрпризе. — Назовите же скорее негодяя!
— Но ты должен дать слово, что не станешь предпринимать никаких действий в его отношении, — сказал Александр Сергеевич.
Он говорил мягко и смотрел на меня с сердечным участием, как семейный доктор на безнадежно больного пациента. Я заподозрил неладное.
— Помилуйте! Какие действия? Я надеюсь, что злодея арестовали. В крайнем случае арестуют в ближайшие часы…
— Не совсем так. — Старый граф продолжал смотреть на меня с осторожностью. — Я говорил с Федором Федоровичем…
— С обер-полицеймейстером! — вскрикнул я.
Старый граф кивнул:
— Я совершенно уверен, Эртелю можно доверять. Оставив тебя на попечение этого человека, он ничего не знал…
— Но как в такое поверить?! — воскликнул я.
Штабс-капитан Репа с сомнением почесал затылок и пробормотал:
— И впрямь странное совпадение.
— Но назовите же имя, — попросил я.
— Андрюша, ты должен обещать…
— Сперва объясните почему, — потребовал я.
— Очень просто. — Старый граф улыбнулся, словно получил уверенность, что наш спор разрешится к обоюдному удовольствию. — Сейчас арестовывать никого нельзя, иначе спугнем крупную птицу. Пусть заговорщики думают, что они вне подозрения. Тебе нужно обождать совсем немного.
— А с меня обвинения сняли? — спросил я.
— Еще нет, — с сожалением признал Александр Сергеевич. — Нужны доказательства.
— Значит, первый же частный пристав меня арестует. И что же? Сидеть в кутузке?! А ночью приставленный солдат задушит меня!
— Федор Федорович обещал, что в ближайшие дни все прояснится…
— Да! А те четыре тысячи… им тоже обещали, что все прояснится…
— Андрюша, ты должен обождать. И главное, не предпринимать самостоятельных действий!
— Как же обождать? Как же не предпринимать ничего, когда решается моя судьба?! — не унимался я.
— Позволь тебе заметить, — отчеканил старый граф, — если бы не твоя самодеятельность, так и не оказался бы в бедственном положении. Ты же подслушал в доме фельдмаршала о его племяннике Рябченко! Сведения эти скрыл! Никому не сказавшись, отправился на Моховую! И вот чем закончилось дело: и убийства не предотвратил, и сам попал под подозрение.
Он был прав, и тем обиднее стало б мне признать свою опрометчивость, ведь я понимал: нужно рассказать о водопроводе. Нужно прямо сейчас, чтобы потом не краснеть, не сгорать от стыда под отеческим взором Александра Сергеевича.
Но я промолчал. И старый граф, и мои друзья отвели мне никчемную роль. Но я же не глупый недоросль, обязанный дожидаться, пока взрослые дяди обо мне позаботятся. Но они и думать об этом не хотели. Верно, забыли, как, оказавшись в плену у англичан, я в одиночку развернул эскадру адмирала Паркера прочь от российских берегов.
А с другой стороны, скрывая эти сведения, возможно, я подвергаю смертельной опасности еще кого-то. Один человек уже погиб. А его друзья? Что, если его единомышленники сейчас мечутся по столице, не зная, кому довериться?
Я корил себя, полагая, что только тщеславие заставляет меня держать в тайне важные сведения. Старый граф заметил смятение на моем лице и смотрел на меня с беспокойством.
— Да я тебя не виню, Андрюша. Понимаю, хотел как лучше, — начал он успокаивать меня.
Говорить или не говорить? Говорить или нет?
Heus-Deus! А если говорить, то о чем?! Злоумышленники задумали пустить яд в водопровод — но это же всего лишь моя догадка. Вполне возможно, ошибочное умозаключение. Да, император Александр собирается посетить Первопрестольную. И визит его приурочен к открытию водопровода. Но это еще не значит, что заговорщики задумали использовать этот самый водопровод!
Я взглянул на Александра Сергеевича, припоминая, о чем мы спорили? Ах да! Он знал имя драгунского офицера — убийцы, но не соглашался огласить его, пока я не дам слова сидеть безвылазно в доме отставного штабс-капитана Репы. Что ж, обманывать старого графа я не мог. Но и сидеть сложа руки не считал для себя возможным.
— Александр Сергеевич, ничего обещать не буду. Но уповаю на вашу помощь, — сказал я.
На обратном пути Яков Иванович сидел со столь расстроенным видом, что под конец я не выдержал и стал утешать его.
— Не печальтесь вы так, все образумится, — промолвил я.
— Как же мне не печалиться! — воскликнул штабс-капитан. — Я рассчитывал порадовать вас, а вышло все плохонько как! Но вы бы послушались Александра Сергеевича, видит бог, он желает вам исключительно добра и не оставит вашего дела, пока все не разрешится. Он и меня задействовал…
— Признаться, неловко мне, что стесняю вас, — сказал я.
Яков Иванович замахал руками.
— И думать забудьте! Совершенно не стесняете! — и, вдруг улыбнувшись, штабс-капитан сказал: — К тому же я завтра отбываю в Москву. Моя квартира — в полном вашем распоряжении! И Василия своего оставлю вам в услужение.
— Как-то это все неожиданно, — пробормотал я, не понимая, как поездка в Москву связана с моим делом.
— Граф Строганов придумал устроить так, чтобы в пути я как бы случайно встретился с Петром Ардалионовичем…
— С кем?
— С племянником графа Каменского, — уточнил штабс-капитан. — Познакомлюсь с ним, в пути люди быстро сходятся, глядишь, и выведаю что…
— Племянничек этот заложить за воротник большой любитель, — сообщил я.
— Вот тут-то я его и обставлю, — гордо произнес Яков Иванович. — Бог наградил меня такой конституцией, что перепить никому не удается! Обычное дело: противник валится без чувств, а я и захмелеть не успеваю.
Яков Иванович лоснился от удовольствия, радуясь, что использует свой талант на пользу дела. Его глаза светились благодушием, и я вспомнил другие глаза — умные и добрые, глаза человека, решившего довериться Петруше, человека, погибшего из-за моей ошибки. Тревога охватила меня.
— Яков Иванович, может, не стоит вам в Москву, — взмолился я. — Опасное это дело! Человека же убили!
— Да вы не волнуйтесь, не волнуйтесь, Андрей Васильевич, — ответил он с непоколебимой уверенностью. — Мы так хитро придумали дело обставить, будто случайными попутчиками окажемся! Я поеду вперед, а Петр Ардалионович будто бы догонит меня.
Штабс-капитан рассмеялся и потер руки, но вдруг лицо его сделалось озабоченным:
— Только об одном прошу вас, Андрей Васильевич, вы тут будьте поосторожнее. Самое лучшее — не отлучайтесь из дома, — он тяжело вздохнул и добавил: — Ну а уж если пойдете куда, берите Василия с собою. Он человек надежный. И если, не дай бог, что с вами случится, тотчас доложит графу Строганову.
Собственные слова не на шутку расстроили Якова Ивановича. Видимо, штабс-капитан вспомнил о размолвке, случившейся только что между мною и Александром Сергеевичем, так как он опять вздохнул и уставился в окно.
— А я завтра, пожалуй, наведаюсь в Шляхетный корпус, — признался я.
— В Шляхетный корпус? Зачем? — удивился Яков Иванович.
— Поговорю с Михаилом Илларионовичем Кутузовым. Расспрошу, как это графу Каменскому удалось сместить его с должности военного губернатора. Чарторыйский, правда, назвал эту историю фарсом. Но что, если та история и нынешний заговор связаны?..
— Так не нужен вам Михаил Илларионович! Я эту историю знаю лучше, чем кто-либо! — воскликнул Репа, радостный оттого, что вновь оказался полезным.
Карета остановилась у дома штабс-капитана, и мы поднялись в квартиру.
— А давайте-ка для начала на брудершафт! — предложил Яков Иванович.
Я кивнул. Он отдал распоряжение Василию. Тот принес два стакана на подносе и был тут же отправлен с глаз долой. Мы чокнулись, переплели руки, выпили и расцеловались в обе щеки.
— Будем на «ты», — объявил Яков Иванович.
— Так что за история случилась? Какой-то заговор? Там, кажется, участвовал некто Шубин? — спросил я.
Яков Иванович вздохнул, но не тяжело, а как бы с легким разочарованием, словно предвосхищая своим вздохом мое разочарование.
Яков Иванович вздохнул, но не тяжело, а как бы с легким разочарованием, словно предвосхищая своим вздохом мое разочарование.
— История-то пустяшная, — поведал он. — И Шубина я прекрасно знаю, никчемный человек. Собственно, он-то весь этот заговор и выдумал. Запутался в долгах и измыслил какого-то Иванова. А потом прострелил себе руку под окнами его величества, якобы пытался задержать этого Иванова, а тот якобы его ранил. Александр Павлович-то сгоряча изволили Кутузова в отставку отправить. Да потом-то уж разобрались, что никакого Иванова и в помине не было, а Шубин прострелил себе руку из своего же пистолета.
— А с Шубиным что же?
— Сперва в крепость посадили. А потом мы с графом Строгановым прощение ему выхлопотали. — Штабс-капитан застенчиво улыбнулся.
Мы разошлись по комнатам почивать. Но я для себя решил, что все-таки наведаюсь к Кутузову. Для начала принесу извинения за непочтительное поведение у Нарышкиных, а затем и о деле своем похлопочу. Михаил Илларионович в два счета наведет справки об офицере, находившемся при обер-полицеймейстере. И скрывать имя убийцы от меня не станет.
Глава 9
Ранним утром Яков Иванович уехал в Москву, предоставив, как обещал, и квартиру и слугу в полное мое распоряжение. Я выждал до середины дня, а после обеда приказал вызвать извозчика, загримировался и отправился в кадетский корпус в расчете застать генерала Кутузова. По пути поневоле я веселился, воображая, что в маскараде от мадам Шерамбо сразу Михаил Илларионович меня не узнает, — вот уж повод будет для изумления.
Эх, рано я радовался: был узнан, едва спрыгнул на землю из коляски, и не Кутузовым, а полицейскими.
— Вон он! Вон он! — услышал я возбужденный голос.
Поручик Сенцов галопом пустил свою лошадь. Глянул я вправо-влево — полицейские драгуны подступали со всех сторон. Сердце рванулось вон из груди. Я бросился в сад кадетского корпуса: отчаянное положение пробудило ярость, сдаваться я не собирался. Если не удастся скрыться — бить, бить и бить каждого, кто подступится ко мне, сражаться до смерти! В предстоящей бойне я жаждал мстить всему миру за несправедливость.
Временные постройки, вероятно сооруженные для проведения какого-то торжества, загромоздили сад. Я мчался через проход между деревянными стенами, и казалось мне, что бегу, как обложенный зверь по единственной свободной тропе, и знаю, что ведет она в загон, но бежать больше некуда.
Проход закончился, и я оказался на арене амфитеатра. Мелькнула мысль: как же это Господь Всемогущий оставил меня, бросил невиновного?! Я воздел очи горе — попенять ему!..И увидел огромный шар серо-голубого цвета. Золотой лев, украшавший полотнище, смотрел вдаль спокойным, величественным взором. По сторонам от царственного зверя располагались вензеля. Разобрать их я не успел.
— Heus-Deus! Да ты оригинал! — воскликнул я.
Махина около семи саженей[25] в диаметре возвышалась над деревянным помостом в центре арены. Шар висел в воздухе, опоясанный стропами, те, в свою очередь, крепились к железному обручу, а снизу к тому же обручу была привязана плетеная корзина. Еще четыре каната тянулись от корзины к швартовым тумбам, в роли которых выступали каменные львы. Тугие мешки висели по бокам, а подле крутились бездомные псы, словно несли караульную службу.
Монгольфьер! Монгольфьер посреди Санкт-Петербурга!
Особое изумление вызывали корабельные якоря, притороченные по бокам: я не предполагал, чтобы воздушные шары еще и плавали по морям!
Цокот копыт вывел меня из оцепенения. Обернувшись, я увидел поручика Сенцова верхом на лошади. Глаза его пылали яростью. Он взмахнул палашом, рассчитывая оглушить меня ударом плашмя.
Я поднырнул под летевший сверху клинок и ткнулся во влажный от пота лошадиный бок. Кобыла двинулась, я потерял равновесие, но успел ухватиться за ляжку Сенцова, и поручик повалился на мостовую вместе со мной. Я первым вскочил на ноги, выбил палаш из рук поручика, наградил вояку ударом по кожаной накладке на рейтузах, подобрал оружие и кинулся к монгольфьеру.
Беспризорные собаки залились хриплым лаем, но отступили на безопасное расстояние. А я, взлетев по ступеням на помост, с разбегу перевалился через плетеный бортик и плюхнулся на дно, щедро устланное соломой. В центре корзины обнаружилась жаровня, черная труба устремлялась вверх и исчезала в устье воздушного шара. В жаровне потрескивал огонь.
Поднявшись, я перегнулся через борт и рубанул по канату. Монгольфьер дернулся, словно пробуя: нельзя ль улететь?
— Сейчас-сейчас! — как живого ободрил я воздушный шар.
Оставалось перерезать еще три швартовых конца.
— Стой! Не уйдешь! — послышались окрики.
Серые овчинные полушубки приближались к монгольфьеру. Трое драгунов взбежали на помост и вскочили на борт. Они возвышались надо мною, ухватившись для равновесия за железный обруч. Я сделал ложный выпад, угрожая рубануть по ногам. Драгуны, расступаясь, засеменили по узкому бортику словно канатоходцы, а я вновь перегнулся и перерубил еще один конец. Монгольфьер рванул вверх, корзина накренилась, меня подбросило, и я свалился на дно.
Один солдат опрокинулся назад, только грязные сапоги мелькнули за кормой. Бедолага провалился между корзиной и помостом. Двое других, перекликаясь матерно, повисли на железном обруче и болтали ногами в поисках опоры.
Я вскочил и треснул ближайшему драгуну кулаком в причинное место. Он взвыл, разжал руки и рухнул вниз. Движением плеча я направил его полет, и тот приземлился за бортом.
Последний солдат, умудрившийся устоять, взмахнул палашом и перерубил веревку, тянувшуюся откуда-то сверху. Я испугался, что он перережет стропы и шар улетит, а корзина останется.
Я атаковал его снизу, но он парировал. Свое оружие противник держал в левой руке. Мы мерили друг друга жесткими взглядами, я смотрел снизу вверх, он сверху вниз. Правой рукой придерживаясь за обруч, он шагнул влево. Я переступил в ту же сторону, спиною касаясь жаровни. Он попытался выбить мой палаш, я же притворился, будто ослаб. Драгун с воодушевлением ударил еще раз, я уронил палаш, а сам быстро обогнул жаровню, подпрыгнул и, подтянувшись на железном обруче, обеими ногами врезал солдату в грудь.
Он потерял опору, однако удержался и повис на одной руке. Я ударил еще раз ногами, но теперь по его пальцам, сжимавшим обруч. Драгун с воплем разжал руку и скользнул вниз, но приземлился на ноги.
К противникам спешило подкрепление — отряд человек из шести, а драгоценные мгновения терялись из-за ретивого служаки.
Солдат пошел по кругу с палашом на изготовку, намереваясь тянуть время, пока не подойдут товарищи.
И тут подоспела подмога в виде поручика Сенцова, выросшего на помосте с пылавшими от злобы глазами. Увидев меня, он без промедления прыгнул в корзину, отчего та колыхнулась, и наступавший на меня драгун налетел на жаровню, припав лицом к раскаленной части. Солдат вскрикнул, я бросился вперед и столкнул его за борт. Повернулся к Сенцову, но тот жалостно всхлипнул и сам с завидной прытью вылетел вон.
Я поднял палаш, перерубил швартовы, и монгольфьер рванул вверх. В последний момент кто-то подпрыгнул с земли, и я увидел руки, вцепившиеся в бортик. Я ринулся к ним, намереваясь скинуть недруга, пока воздушный шар не поднялся слишком высоко.
Но противник оказался на удивление ловким. Черная тень взметнулась вверх и выросла передо мною. Я отметил партикулярное платье, весьма странное на вид, — хрупкую фигурку облегали короткая черная курточка и черные лосины, — но подробно изучать диковинную одежду было некогда. Я бросился на противника, но он изогнулся и перехватил меня поперек пояса. Я успел удивиться силе тонких рук и, подброшенный бедром, грохнулся на спину. Незнакомец прыгнул на меня сверху, сверкнул кинжал, острие уперлось в мое горло, и мелодичный, но жесткий голос по-французски скомандовал:
— Не двигайтесь!
Маленькая сильная рука высвободила палаш из моей кисти и оттолкнула клинок в сторону.
— Алессандра! — воскликнул я в изумлении.
Верхом на мне восседала графиня де ла Тровайола!
— Вы?! — пораженно воскликнула она, вглядевшись в мое лицо. — Но что это значит?! Зачем вы это сделали?!
— Это был единственный шанс уйти от преследователей.
— О господи! — выдохнула графиня. Привстав, она взглянула через борт на землю и сказала: — Стоят внизу и крестятся! Видели бы вы их изумленные физиономии!
Я лежал на дне и слышал только собачий лай, временами переходивший в тоскливые завывания. Попытался подняться, но графиня, почувствовав движение, вновь опустилась на меня и надавила на плечи, а когда я оказался распростерт на спине, прижалась ко мне, и ее губы прильнули к моим губам. Я обнял Алессандру за плечи, а в голове каруселью закружились мысли. Сначала — что с Нарышкиной как-то нехорошо получилось. Затем — что с Марией Антоновной не стоило вообще ничего затевать. А потом я прихватил графиню де ла Тровайолу за ягодицы.