Терпения моего хватило на четверть часа. Я не имел понятия, сколько верст до ближайшей почтовой станции. Молчание угнетало.
Вдруг я подумал, что Алессандрина попросту задремала, а я понапрасну себя убеждаю, что чуть ли не спиною чувствую, с какой злостью она смотрит на меня.
Я обернулся. Петруша спал. И котенок спал. А графиня глазела по сторонам. И личико такое умильное состроила! Словно все здесь в диковинку и все радует взор! И хоть бы словом со мною обмолвилась!
— Как-то просто все у тебя получается, — не выдержав, попрекнул я ее.
— Что — просто?
Я бросил взгляд на Рябченко и, посчитав, что он не в том состоянии, чтобы следить за нашим разговором, продолжил:
— Я — в Москву, ты — в Санкт-Петербург… а то, что произошло между нами, не в счет.
— Вы, мужчины, такие забавные, — усмехнулась Алессандрина. — Заведи я этот разговор, ты бы сейчас ломал голову над тем, как поделикатнее от меня избавиться.
Я несколько растерялся, чувства спутались. Обращение «вы, мужчины» оскорбляло слух. Бог весть, к какой общности мужчин причислила меня графиня — то ли вообще к сильной половине человечества, то ли к той ее части, что оставили какой-то след в ее жизни. В любом случае хотелось держаться особняком.
А с другой стороны, выходило, что ее поведение — всего лишь уловка, чтобы завлечь меня в сети. И сам собой возникал вопрос: нужно ли плыть в эти сети?
— Да и с Нарышкиной как-то нехорошо получилось…
Я спохватился, что рассуждаю вслух, но тут же успокоился, потому как пробормотал это по-русски. Однако напрасно: фамилию княжны Алессандрина разобрала.
— Не волнуйся. Она не в обиде.
— Не в обиде, пока ничего не знает.
— Она знает, — заявила графиня.
— Как это понимать? — буркнул я. — Если кто и знает, то разве что лев, наклеенный на оболочку шара. Так и того в лесу бросили.
— Мари знает, — повторила Алессандрина. — Мы заранее договорились, что я как бы отобью тебя после того, как… ну ты понимаешь. Она боялась, что ты всерьез увлечешься ею.
— Черт знает что! — разозлился я. — А мое мнение вас не интересует?!
— Разве у тебя есть повод сердиться? — спросила графиня.
Я промолчал. Стегнул лошадей, и они прибавили ход. Я щелкнул кнутом, еще и еще раз, и еще несколько раз. Лошади понеслись вскачь.
— Андрэ, ты все-таки рассердился, — прокричала Алессандра. — Но пожалей хотя бы лошадей. Они-то уж точно невиновны.
Я не ответил, а задал лошадям жару. Безрессорная бричка прыгала по кочкам. Я запел:
Песня не помогала! Руки чесались, так хотелось отмутузить кого-нибудь от злости. Я взглянул на пьяную физиономию Рябченко, несколько раз глубоко вздохнул и вновь стал настегивать лошадей. Они так понесли, я сам едва держался на козлах.
— Э-э-э, мужик, пороть тебя некому! Совсем, что ли, ума лишился! — вдруг подал голос Рябченко.
— Ну, знаешь, Петруша! Ты сам напросился! — ответил я.
Я остановил лошадей, надавал Рябченко по физиономии, затем позволил ему приложиться к водочке. Петруша опустошил флягу, получил еще несколько оплеух и свалился безвольной грудою.
Графиня, следившая за моими действиями круглыми от изумления глазами, спросила:
— Наверное, эти оплеухи предназначались мне? А может, княжне Нарышкиной?
— Знаешь, — прорычал я, — никому не понравится, когда с тобой обращаются как с игрушкой!
— И ты сорвал зло на незнакомом человеке?
— Именно он во всем виноват, — отрезал я.
Глава 13
Мы добрались до Тосны. Здесь оказалось, что сюрпризы, уготованные на этот день, еще не закончились. Переступив порог, я увидел… Репу. А уж описать, как изумился Яков Иванович, не представляется возможным. Разве что сравнить с моим изумлением, когда в случайном встречном я узнал Петрушу Рябченко.
— Ты!.. Ты!.. — вскрикивал отставной штабс-капитан, от волнения растеряв прочие слова. — Но ты же обещал не покидать квартиры!
— Так уж вышло. — Я сокрушенно пожал плечами.
Мы заключили друг друга в объятия. За этим радостным излиянием чувств и застала нас графиня де ла Тровайола, вошедшая с котенком на руках.
— Ты и впрямь нигде не пропадешь, — отметила она. — А мне страшно одной на улице.
— А как же наш попутчик?
Алессандрина хмыкнула. Я представил штабс-капитана и графиню друг другу. В двух словах я рассказал Репе о нашем путешествии, опустив лишь обстоятельства приземления.
— Но как тебя могли узнать?! — воскликнул он, более всего встревоженный тем, что меня едва не арестовали.
Я только хмыкнул, отметив про себя, что в суматохе последних событий даже не задумался об этом. А вопрос-то и впрямь интересный! Ведь полицейские не просто узнали, они поджидали меня! А о том, что я ищу встречи с Михаилом Илларионовичем, знал только один человек — отставной штабс-капитан Яков Иванович Репа. Ну, еще слуга его угрюмый, Василий.
Я взглянул на штабс-капитана. По выражению моего лица он догадался о моем подозрении. А мне сделалось неловко, потому как мои сомнения относительно его порядочности выглядели оскорбительно. Уж кто-кто, а Яков Иванович никак не мог оказаться предателем.
— О твоей поездке в кадетский корпус знал только я, — промолвил Репа.
— Надеюсь, ты не думаешь, что я подозреваю тебя! — воскликнул я.
— Полагаю, Андрей, это работа соглядатаев, — хмуро сказал Яков Иванович. — Секретные порученцы отследили нас от дворца графа Строганова.
— И грим не помог, — вздохнул я. — Но почему они не арестовали меня сразу, возле твоего дома?
Репа развел руками.
— Пойдем, — попросил я. — Сейчас ты удивишься еще больше.
Мы вышли на улицу втроем, и я указал на нашего пьяного попутчика.
— Знакомься, это и есть Петр Ардалионович!
— Рябченко! — воскликнул изумленный штабс-капитан.
— Мы свалились ему на голову, — сообщил я.
— В буквальном смысле, — добавила Алессандрина и спросила меня: — Ты знаешь этого человека? А мне ничего не сказал!
— Это племянник петербургского генерал-губернатора, — объяснил я графине.
— Тот самый, в доме которого тебя арестовали?! — изумилась Алессандра.
— Именно, — подтвердил я.
— Фантастическое совпадение! — воскликнула она. — Получается, он и впрямь во всем виноват! И все же будь с ним поделикатнее, не распускай кулаки.
Мы подхватили Петрушу под микитки и переместили в избу.
— А что же почтовый комиссар? — поинтересовался я.
— Пьян, сволочь, — буркнул Репа.
— А ты беспокоилась о подорожных, — заметил я графине с улыбкой.
В почтовой избе за печью имелась комнатушка с узкой коротенькой лавкой, зеркалом в железной оправе на одной стене и иконой Николая Угодника на другой. Туда мы и занесли пьяного Петрушу. На лавке он не умещался. Я поставил его дорожный сундук на попа с одного краю и кое-как уложил Рябченко. Стопы его свисали, зато голова вполне удобно покоилась на сундуке, который оказался чуть выше лавочки.
Штабс-капитан распряг лошадей и дал им корма, а мы с Алессандриной тем временем перенесли вещи из экипажа. Трубу для оркестра роговой музыки разместили в закутке рядом с Рябченко.
Репа накрыл на стол. Мы сели ужинать. И у меня, и у Алессандрины аппетит пробудился волчий. Котенок Розьер не уступал нам, несмотря на свои крошечные размеры.
— Каковы ваши планы? — наконец спросил штабс-капитан.
— Я вернусь в Санкт-Петербург, — заявила графиня.
— Ну а я намерен прояснить, что этот герой собирается инспектировать в Москве. — Я кивнул на печь, из-за которой доносился храп Петруши Рябченко. — А заодно навещу свою тетушку графиню Марию Никаноровну Неверову и кузину Лизу.
— Значит, расстаемся, — обреченно промолвила Алессандрина.
— Надеюсь, не навсегда, — шепнул я.
— Э-э-э… — кашлянул штабс-капитан. — Так как ночевать придется здесь… вы располагайтесь, а я скоротаю ночь во дворе. Заодно пригляжу за лошадками и почтовым комиссаром.
Он пожелал нам спокойной ночи и ушел.
— Твой друг обладает поразительной чуткостью, — промурлыкала Алессандрина, прижавшись ко мне.
— Погоди немного. — Я высвободился из ее объятий.
Петруша Рябченко беспокойно ворочался. Я приподнял ему голову и поднес к губам бутылку с водкой. Он хорошенько приложился к ней и бесчувственным кулем развалился на лавке.
— Ты весьма своеобразно заботишься о нем, — заметила графиня. — Смотри, чтобы не упился до смерти.
Я затворил дверь в комнатушку Рябченко. Из-за стены доносились его храп и сопение. Котенок забрался на печь и затеял возню. Где-то в дворовых пристройках коротал ночь штабс-капитан Репа. А я любил Алессандрину.
— Да я ж, ваш благородь, русским языком объясняю: нету лошадок, нету! А те, что в конюшне, те сугубого назначения! — отвратительным скрипучим голосом отвечал субъект, в коем мы признали почтового комиссара.
— Какого такого сугубого назначения? — напирал Яков Иванович.
Почтовый комиссар пропустил вопрос мимо ушей, окинул взором меня и Алессандрину и нахмурился:
— А вы кто такие будете?
Я приподнялся, дал ему в морду, и он перелетел кубарем через табурет. Графиня вскрикнула, а штабс-капитан издал стон, выражавший и сочувствие чиновнику, и неодобрение моим действиям, и одновременное признание их необходимости.
Пока мужик поднимался с пола, я нашарил в кармане полтинник. Почтовый комиссар пошатывался, на глаза его навернулись слезы, и он часто моргал, не забывая охать и причитать скрипучим голосом. Когда влажная пелена спала и взгляд его сделался осознанным, я протянул ему монету. И он ее взял.
В эту секунду скрипнула дверь, появился Рябченко. С громкими стонами он пошел через избу, натыкаясь на предметы и не обращая ни на кого внимания. Почтовый комиссар провожал Петрушу взглядом, и глаза его наливались кровью по мере продвижения Рябченко к выходу. Петруша вышел на улицу, чиновник оборотил ко мне недовольную физиономию и осторожно осведомился:
— А это кто?
Я поднес кулак к его носу и ответил:
— Чиновник сугубого назначения.
— А-а-а, — с пониманием кивнул он, скосив глаза на мою руку.
— Ну, запрягай своих лошадок! — велел я. — И еще, любезный, сделай так, чтобы твоего голоса я более не слышал! Уж больно отвратительно он звучит.
Петруша Рябченко, справив во дворе нужду, вернулся и присел на лавке в закутке. Он громко стенал и то вскидывал больную голову, то ронял ее на руки. Он ничего толком не помнил. А если какие-либо картины и всплывали в его сознании, то вряд ли он соотносил их с реальностью, скорее принимал за последствия пагубного пристрастия к утешительным средствам.
Я наблюдал за ним исподтишка, но допустил оплошность, и глаза наши встретились. Его взгляд приобрел новое выражение, будто Петруша вспомнил о чем-то. Он поднялся со скамьи и прошел в общую комнату.
Беспокойство охватило меня, я не спускал с него испытующего взора. Петруша остановился и, опершись о стол, заплетающимся языком выговорил:
— Позвольте, господа… честь имею… Коллежский секретарь Рябченко… Петр Ардалионович…
Я с облегчением вздохнул. Он меня не узнал. А взгляд его сделался осмысленным лишь от того, что других людей рядом с собою заметил.
— Благодарствуйте, Петр Ардалионович, — ответил я и поднес ему стакан. — Вот, подправьте-ка здоровье. С утра очень правильно будет.
Он с отвращением отвернулся, но я силой влил в него утешительное средство. Первый же глоток принес ему облегчение, он выхватил стакан и осушил его залпом.
— Э-эх, — протянул Петруша с горечью, поднял и, показав нам опустошенный стакан, продолжил: — Все съедает она, господа! Верите ли? Даже долгов наделал… Наградные[28], господа, и те уже истратил, считай…
— Что он говорит? — спросила графиня.
— Недоволен, что водка кончилась, — ответил я.
Яков Иванович смотрел на Рябченко с нескрываемым отвращением.
— Ну ничего! Ничего! — с неожиданным воодушевлением произнес Петруша. — Скоро дела мои поправятся! Дядя мне уже пообещать изволили! Дядя-то у меня знаете кто?! О-о-о! Вот в Москву съезжу и все! Все будет хорошо!
Отвращение в глазах Якова сменилось ненавистью. Казалось, будь это можно, отставной штабс-капитан убил бы на месте этого пьяницу.
— Да вы бы прилегли, милостивый государь, — предложил я Петруше. — Лошадей нет покамест.
Я подставил ему плечо. Он поднялся и, ничуть не стесняясь, повис на мне. Я препроводил его в закуток и помог расположиться на лавке. Яков вздохнул с досадой.
Я подивился тому, что отставной штабс-капитан так близко к сердцу воспринял пагубную страсть практически незнакомого ему человека.
Вдруг хлопнула дверь, и какой-то незнакомец радостным баритоном пропел:
— Здравствуйте, господа путешественники! А позвольте спросить: есть ли среди вас Петр Ардалионович Рябченко?
И тут меня осенило. Я обернулся, сделал шаг и, оказавшись в дверном проеме, сказал:
— Я Рябченко.
Из-за спины донесся протестующий возглас Петруши. Боковым зрением в зеркале я увидел, как настоящий Рябченко поднимается с лавки. Я схватил трубу для оркестра роговой музыки, зажал ее под мышкой и движением заправского игрока на бильярде врезал племяннику фельдмаршала в лоб. Обмякшее тело рухнуло под образом Николая Угодника, а я прикрыл за собою дверь.
Круглолицый румяный господин сиял слащавой улыбкой.
— А-а-а, позвольте отрекомендоваться! Надворный советник Чоглоков Федор Алексеевич, потомственный дворянин, откомандирован встретить вас и сопроводить до самой до Белокаменной! Чтобы нескучно-с было…
Штабс-капитан успел пояснить Алессандрине по-французски, что происходит, и теперь они оба застыли с разинутыми от изумления ртами. Я протянул надворному советнику руку и громко произнес:
— Рябченко, Петр Ардалионович Рябченко! Без всяких титулов! Ну их! Давайте общаться запросто! Дорога длинная предстоит, лучше уж сразу быть накоротке! Петр Рябченко. Для вас просто Петя.
Алессандрина нервно сглотнула и перевела испуганный взгляд на дверь, штабс-капитан нервно озирался по сторонам. Я схватил его за руку и подтолкнул к надворному советнику.
— Мой друг и помощник Яков Иванович. Можно просто Яшей звать, он не обидится. А вы? Как там вас?
— Федор Алексеевич Чоглоков, надворный советник…
— Потомственный дворянин, — закончил я за него. — Отлично! Отлично! Превосходная компания, Федя! Без обид, ладно? Будем на «ты»! Пять минут, господа! Мне только переодеться.
Я вернулся в каморку. Петруша сидел на лавке, потирая ушибленный лоб. Я тюкнул его еще разок, он ударился затылком о стенку и обмяк.
— Извини, дружище, я временно позаимствую твою личность! — пробормотал я, стаскивая с него одежду.
Рябченко остался в исподнем. Я уложил его на лавке головою на сундук и прикрыл тюфяком.
Скрипнула дверь, и в каморку протиснулся Федор Алексеевич.
— Я же просил! — повысил я голос.
Чоглоков с недоумением глянул на зеленый мундир в моих руках и прижал палец к губам.
— Дело исключительно приватное, — прошептал он с гнусной улыбочкой. — Мне поручено передать…
Он бросил подозрительный взгляд на бесчувственного Петрушу и, посчитав оного неопасным, протянул мне пачку ассигнаций.
— Взятка?! — спросил я угрожающим шепотом и поднял Петрушину шпагу.
— Что вы?! Что вы?! — Чоглоков замахал руками. — Скромное вспомоществование. Дорога-то до Москвы… мало ли… нужда какая…
— Ни почестей, ни наград, — ничего для себя лично! — громко продекламировал я, пристегнул шпагу, вырвал из рук надворного советника деньги и шепотом добавил: — Все для Петруши Рябченко.
Он с удовлетворением улыбнулся и вышел.
— За шпагу прости, брат, — вполголоса бросил я на прощание отныне безымянному молодому человеку, оставленному на волю случая и почтового комиссара.
Яков и Алессандрина обменялись удивленными взглядами, когда увидели меня в новой одежде. К слову сказать, Петрушин мундир пришелся мне впору.
— Господа, время дорого, — бодро заявил я. — Вы готовы немедленно выдвигаться?
— Но я только-только прибыл, — промолвил Чоглоков растерянно. — Чайку бы испить…
— Довольствуйся стаканом воды, — бесцеремонно заявил я. — Отдохнем на следующей станции.
Графиня де ла Тровайола пробралась к каморке и проскользнула внутрь. Из-за двери донеслись скрип и шелест одежды. Я испугался, что она приведет в чувство Рябченко, и поспешил в комнатушку. Алессандрина проверяла Петрушин пульс.
— Что ты сделал с ним? — прошептала она сердито.
— Немного утешил, — ответил я.
— Господи, что ты затеял?!
— Все будет хорошо. Я должен узнать, зачем этого недотепу отправили в Москву. Объект его ревизии как-то связан с приготовлениями заговорщиков.
Послышалось покашливание штабс-капитана. Графиня окинула Рябченко сочувственным взглядом и вышла из комнатушки. Я последовал за нею.
— Лошади готовы, — сообщил почтовый комиссар.
Давешняя зуботычина придала ему готовности обслуживать быстро и по первому разряду. Правда, глаза горели желанием спровадить нас поскорее. Впрочем, тут наши устремления совпадали.
Надворный советник успел расположиться за столом.
— В путь, господа, в путь! — Я подхватил его под локти, заставил подняться и подтолкнул к выходу. — После тебя, милостивый государь, после тебя.
Следом я отправил Репу, шепнув ему на ухо:
— Не пускай его обратно!