Мы поехали на лифте. Я довела Айзека до стула в Круге доверия, а потом неторопливо прогулялась по Буквальному сердцу. Я проверила везде: под стульями, возле кафедры, у которой я говорила предсмертную речь, под столом с угощением, на доске для объявлений, увешанной рисунками детей из Воскресной школы, изображающими Божью любовь. Ничего. Церковь была единственным местом, в котором мы были вместе в последние дни, кроме его дома, и либо страницы были здесь, либо я что-то упускала. Может, он оставил их для меня в больнице, но если это так, их скорее всего выбросили после его смерти.
К тому моменту, как я упала на стул рядом с Айзеком, я совсем задыхалась, и все безъяичное свидетельство Патрика я посвятила убеждению моих легких в том, что все нормально, что они могут дышать, что кислорода достаточно. Их опустошили за неделю до смерти Гаса — я видела, как янтарная раковая жидкость сочится из меня через трубку — и все равно я снова чувствовала их наполненность. Я была так погружена в попытки заставить себя дышать, что не сразу услышала, как Патрик произнес мое имя.
Я сфокусировалась.
— Да? — спросила я.
— Как ты?
— Я в порядке, Патрик. Немного задыхаюсь.
— Хочешь поделиться с группой воспоминаниями об Августе?
— Я просто хочу умереть, Патрик. Тебе никогда не хотелось просто взять и умереть?
— Да, — сказал Патрик без своей обычной паузы. — Да, конечно. Так почему же нет?
Я задумалась. У меня в запасе был старый ответ о том, что я хотела остаться жить ради моих родителей, потому что без меня они станут просто выпотрошенными и бездетными, и это все еще было правдой, но не совсем.
— Я не знаю.
— В надежде, что ты поправишься?
— Нет, — сказала я. — Нет, не поэтому. Я правда не знаю. Айзек? — спросила я. Я устала от разговора.
Айзек начал говорить о настоящей любви. Я не могла признаться всем, о чем я думала, потому что мне это казалось слишком слащавым, но я размышляла о том, как вселенная хочет быть замеченной, и что я должна заметить ее как можно лучше. У меня было такое чувство, будто я была должна вселенной, и долг этот сможет оплатить только мое внимание, а еще я будто бы была должна всем, кто больше не может быть человеком, и всем, кому еще не привелось им стать. В общем, о том, что мне сказал папа.
Я молчала все оставшееся время, и Патрик отдельно помолился за меня, и имя Гаса добавилось к длинному списку мертвых — по четырнадцать на каждого из нас, — и мы пообещали прожить нашу лучшую жизнь сегодня, а потом я довела Айзека до машины.
Когда я добралась до дома, мама и папа сидели за обеденным столом, каждый за своим ноутбуком, и в тот момент, как я вошла в столовую, мама с хлопком закрыла компьютер.
— Что там у тебя?
— Да всякие рецепты с антиоксидантами. Готова к БИПАПу и Топ-модели по-американски?
— Я хочу полежать минутку.
— Ты в порядке?
— Да, просто устала.
— Только поешь перед тем, как…
— Мам, я совершенно не хочу есть. — Я шагнула к двери, но она преградила мне путь.
— Хейзел, тебе нужно поесть. Совсем немного ма…
— Нет. Я иду спать.
— Нет, — сказала мама. — Не идешь.
Я посмотрела на папу: он пожал плечами.
— Это моя жизнь, — сказала я.
— Ты не должна голодать до смерти только потому, что Август умер. Ты обязана поесть.
По какой-то причине меня все это очень взбесило.
— Я не могу есть, мам. Не могу. Понятно?
Я попыталась пройти мимо нее, но она схватила меня за плечи и сказала:
— Хейзел, поешь. Тебе нужно заботиться о твоем здоровье.
— НЕТ! — прокричала я. — Не буду я есть, и здоровой не буду, потому что я умираю, мам. Я умру и оставлю тебя одну, и больше не буду болтаться рядом, и ты больше не будешь матерью, и мне жаль, но я ничего не могу с этим поделать, ясно???
Я тут же пожалела, что сказала такое.
— Так ты меня слышала.
— Что?
— Ты слышала, как я это говорила папе? — На ее глазах выступили слезы. — Да? — Я кивнула. — Боже, Хейзел. Прости. Я ошибалась, дорогая. Это не правда. Я сказала это, отчаявшись. Я не верю в это.
Она присела, и я устроилась рядом. Я подумала, что надо было просто вытошнить ради нее немного макарон вместо того, чтобы так беситься.
— А во что ты тогда веришь? — спросила я.
— Пока одна из нас жива, я буду твоей матерью, — сказала она. — Даже если ты умрешь, я…
— Когда, — сказала я.
Она кивнула.
— Даже когда ты умрешь, я все равно останусь твоей мамой, Хейзел. Я не перестану ей быть. Ты же не перестала любить Гаса? — Я покачала головой. — Ну, а как же тогда я могу перестать любить тебя?
— Ясно, — сказала я. Папа плакал.
— Я хочу, чтобы у вас была жизнь, ребята, — сказала я. — Я боюсь, что вы перестанете жить, что вы будете сидеть здесь целыми днями, а ухаживать будет не за кем, и вы уставитесь на стену и захотите себя укокошить.
Через минуту мама сказала:
— Я учусь. Онлайн, в университете Индианы. Чтобы получить магистра по соцработе. На самом деле, я не читала про антиоксиданты, я писала реферат.
— Ты серьезно?
— Я не хочу, чтобы ты думала, будто я планирую жить без тебя. Но если я получу это образование, я смогу помогать семьям в кризисе, или вести группы поддержки, или…
— Мам, ты что, собираешься стать Патриком?
— Ну, не совсем. Соцработа разная бывает.
Папа сказал:
— Мы беспокоились, что ты можешь почувствовать себя брошенной. Важно, чтобы ты знала: мы всегда будем рядом, Хейзел. Твоя мама никуда не сбегает.
— Да нет, это здорово. Это просто супер! — Я на самом деле улыбалась. — Мама станет Патриком. Из нее выйдет отличный Патрик! Она будет гораздо круче, чем Патрик.
— Спасибо, Хейзел. Это ужасно много для меня значит.
Я кивнула. Я плакала. Я не могла скрывать, насколько счастливой я себя чувствовала, представляя маму на месте Патрика и проливая слезы искренней радости в первый раз, наверное, за целую вечность. Я подумала о маме Анны. Из нее тоже вышел бы хороший соцработник.
Потом мы включили телевизор и стали смотреть ТМА. Но через пять секунд я поставила шоу на паузу, потому что у меня к маме была целая куча вопросов.
— А ты скоро закончишь?
— Если получится поехать на неделю в Блумингтон этим летом, смогу закончить к декабрю.
— И как долго ты от меня это скрывала?
— Год.
— Мам.
— Я не хотела обидеть тебя, Хейзел.
Просто класс.
— Так все то время, пока ты ждала меня у колледжа или Группы поддержки, ты всегда…
— Да, работала или читала.
— Это так здорово. Если я умру, хочу, чтобы ты знала: я буду вздыхать с небес каждый раз, когда ты попросишь кого-то поделиться тем, что они чувствуют.
Папа рассмеялся.
— Я буду с тобой, роднуля, — заверил он меня.
Наконец, мы смотрели ТМА. Папа очень старался не умереть со скуки, но он постоянно путал девушек между собой и спрашивал:
— Нам она нравится?
— Нет, нет. Анастасию мы не любим, нам нравится Антония, другая блондинка, — объяснила мама.
— Они все высокие и мерзкие, — ответил папа. — Извините, что не могу их различить.
Папа дотянулся через меня до маминой руки.
— Как вы думаете, вы останетесь вместе, если я умру? — спросила я.
— Хейзел, что такое? Родная… — Она нащупала пульт и снова поставила видео на паузу. — Что не так?
— Просто… вы сможете это сделать?
— Да, конечно. Конечно, — сказал папа. — Мы с твоей мамой любим друг друга, и если мы тебя потеряем, то пройдем через это вместе.
— Богом клянись, — сказала я.
— Богом клянусь, — сказал он.
Я снова взглянула на маму.
— Богом клянусь, — согласилась она. — Почему тебя вообще это беспокоит?
— Просто не хочу вам жизнь испортить.
Мама нагнулась, опустила лицо в мои беспорядочные космы и поцеловала в макушку. Я сказала папе:
— Не хочу, чтобы ты стал типа несчастным безработным алкоголиком.
Мама улыбнулась.
— Хейзел, твой папа не Питер Ван Хаутен. Ты как никто другой знаешь, что жить с болью возможно.
— Ага, ладно, — сказала я. Мама обняла меня, и я не стала сопротивляться, хотя и не хотела, чтобы меня обнимали. — Ладно, можешь снять с паузы, — сказала я. Анастасию выгнали. Она устроила истерику. Это было круто.
Я поклевала ужин — макароны-бабочки с соусом песто, — и мне даже удалось удержать его внутри.
Глава двадцать пятая
На следующее утро я проснулась в панике, потому что мне приснилось огромное озеро и я посреди него — одинокая и без лодки. Я вздрогнула, ударилась о БИПАП и почувствовала на себе мамину руку.
— Привет, ты в порядке?
Мое сердце колотилось, но я кивнула. Мама сказала:
— Тебе звонит Кейтлин.
— Тебе звонит Кейтлин.
Я указала на БИПАП. Она помогла мне осводиться от него и прицепила меня к Филипу, а потом я наконец взяла у мамы телефон и сказала:
— Привет, Кейтлин.
— Просто звоню, чтобы тебя проведать, — сказала она. — Узнать, как у тебя дела.
— Ага, спасибо, — сказала я. — Все нормально.
— Тебе ужасно не повезло, родная. Просто вопиющая несправедливость.
— Наверное, — сказала я. Последнее время я совсем никак не думала о своей удаче. Честно говоря, мне вообще не хотелось ничего обсуждать с Кейтлин, но она продолжала тянуть разговор.
— Так как это было? — спросила она.
— Столкнуться со смертью своего парня? Хмм, хреново.
— Да нет, — сказала она. — Влюбиться.
— Ох, — сказала я. — Ох. Это было… было здорово проводить время с кем-то настолько интересным. Мы были очень разными и не соглашались по многим поводам, но он всегда был очень интересным, понимаешь?
— Увы, не особенно. Молодые люди, с которыми я имею честь быть знакомой, чрезвычайно неинтересны.
— Он не был так уж идеален. Совсем не Прекрасный принц из сказки. Пытался иногда им казаться, но мне он больше нравился, когда забывал про эту чушь.
— А у тебя есть какой-нибудь альбом с его фотками и письмами?
— У меня есть фотографии, но он никогда мне не писал. Только если… в общем, в его блокноте не хватает нескольких страниц, на которых могло быть что-то для меня, но, думаю, он их выбросил, или они где-то потерялись.
— Может, он послал их тебе по почте.
— Не, они бы уже дошли.
— Тогда, возможно, они предназначались не тебе, — сказала она. — Возможно… не хочу тебя расстраивать, но может, он написал их для другого человека и отправил их…
— ВАН ХАУТЕН! — закричала я.
— Ты в порядке? Это был кашель?
— Кейтлин, я тебя люблю. Ты гений. Мне нужно идти.
Я повесила трубку, перевернулась на живот, нашла ноутбук, включила его и отправила е-мейл по адресу [email protected].
Лидевай,
Я думаю, что Август Уотерс отправил несколько страниц из своего блокнота Питеру Ван Хаутену незадолго до того, как он (Август) умер. Для меня очень важно, чтобы кто-нибудь прочел эти страницы. Конечно, я хочу их увидеть, но может, они были написаны не для меня. Неважно, их все равно нужно прочесть. Необходимо. Вы можете помочь?
Ваш друг,
Хейзел Грейс Ланкастер
Она ответила во второй половине дня.
Дорогая Хейзел,
Я не знала, что Август умер. Это очень печальные новости. Он был очень харизматичным молодым человек. Мне очень жаль, и я очень опечалена.
Я не говорила с Питером с того дня, когда я уволилась. Сейчас здесь поздняя ночь, но с самого утра я первым делом пойду к нему домой, чтобы найти это письмо и заставить Питера его прочесть. С утра он обычно лучше всего себя чувствует.
Ваш друг,
Лидевай Флиханхарт
P.S.: Я возьму с собой своего парня на случай, если Питера придется физически удерживать.
Почему он написал Ван Хаутену в свои последние дни, а не мне, почему он сказал Ван Хаутену, что тот будет прощен, если я получу свое продолжение? Может, страницы из блокнота просто повторяли его просьбу к Ван Хаутену? Гас использовал свою неминуемую смерть, чтобы исполнить мою мечту: продолжение книги было такой мелочью, чтобы ради этого умирать, но это все, что у него осталось.
Я бесконечно обновляла е-мейл той ночью, поспала несколько часов, а потом снова начала обновлять около пяти утра. Но ничего не приходило. Я попыталась посмотреть телевизор, чтобы отвлечься, но мысли продолжали относить меня к Амстердаму, я представляла, как Лидевай Флиханхарт и ее парень кружат на велосипедах по городу, пытаясь выполнить это безумное боевое задание — найти последнее письмо мертвого подростка. Как было бы здорово подскакивать на камнях мощеных улочек, сидя за спиной Лидевай, чувствовать, как ее волнистые рыжие волосы откидывает ветром мне в лицо, вдыхать запах каналов и сигаретный дым, смотреть на всех этих людей в уличных кафе, пьющих пиво и произносящих «р» и «х» так, как я никогда не смогу.
Я скучала по будущему. Конечно же, я понимала даже до его рецидива, что я никогда не смогу состариться вместе с Августом Уотерсом. Но когда я думала о Лидевай и ее парне, то чувствовала себя так, будто меня ограбили. Скорее всего, я никогда больше не увижу океан с высоты десять тысяч метров, так высоко, что невозможно даже различить волны или лодки, и все это выглядит как единое бесконечное пространство. Я могла представить это. Могла вспомнить. Но не могла увидеть снова, и до меня вдруг дошло, что прожорливые человеческие амбиции никогда не укрощаются исполненными мечтами, потому что мысль о том, что все может быть снова и лучше, никуда не исчезает.
Скорее всего, так оно и есть, даже если дожить до девяноста — хотя я завидую тем, кому доведется это проверить. Но все же, я уже прожила вдвое больше, чем дочь Ван Хаутена. Чего бы он не отдал только за то, чтобы его ребенок умер в шестнадцать лет.
Внезапно мама выросла между мной и телевизором, держа руки за спиной.
— Хейзел, — сказала она. Ее голос был таким серьезным, что я испугалась худшего.
— Да?
— Ты знаешь, какой сегодня день?
— Явно не мой День рождения.
Она рассмеялась.
— Не совсем. Четырнадцатое июля, Хейзел.
— Это твой День рождения?
— Нет…
— День рождения Гарри Гудини?
— Нет…
— Мне уже надоело угадывать.
— ДЕНЬ ВЗЯТИЯ БАСТИЛИИ! — Она вынула руки из-за спины и восторженно замахала двумя маленькими пластиковыми французскими флагами.
— Звучит как что-то придуманное. Как День борьбы с холерой.
— Поверь мне, Хейзел, в Дне взятия Бастилии нет ничего выдуманного. Ты знала, что ровно двести двадцать три года назад французский народ взял приступом тюрьму под названием Бастилия, чтобы побороться за свою свободу?
— Ух ты, — сказала я. — Нам нужно отметить это наиважнейшее событие.
— Так случилось, что я только что назначила твоему папе пикник в Холлидей парке.
Она никогда не переставала пытаться. Я оттолкнулась от дивана и встала. Вместе мы собрали кое-какую начинку для бутербродов и нашли пыльную корзинку для пикника в кладовке.
День был прекрасный, наконец-то похожий на настоящее лето, теплый и влажный — такая погода после долгой зимы напоминает тебе, что если мир и не был предназначен для людей, то мы-то уж точно были для него предназначены. Папа, одетый в желто-коричневый костюм, ждал нас на стоянке для инвалидов, набирая что-то на карманном компьютере. Когда мы припарковались, он помахал нам, а потом подошел и обнял меня.
— Отличная погода, — сказал он. — Живи мы в Калифорнии, каждый день был бы таким.
— Да, но тогда бы они так тебя не радовали, — сказала мама. Она ошибалась, но я не стала ей возражать.
Мы расстелили одеяло рядом с Руинами, странноватым прямоугольником римских развалин, словно с неба упавших посреди поля в Индианаполисе. Руины не настоящие: это вроде скульптурной реконструкции восьмидесятилетней давности, но за этой фальшивкой особо никто не следил, поэтому она вроде как случайно стала настоящими руинами. Ван Хаутену они бы понравились. Да и Гасу тоже.
Мы уселись в тени Руин и перекусили.
— Тебя намазать солнцезащитным кремом? — спросила мама.
— Нет, не нужно, — сказала я.
Ветер, играющий листвой, приносил отдаленные крики детей. Они пытались постичь законы жизни на примере игровой площадки, которая была построена для них, в то время как мир, в котором им придется жить, — нет. Папа увидел, что я смотрю на детей, и спросил:
— Скучаешь по тому, как раньше так же носилась?
— Наверное, иногда.
Но я думала не об этом. Я просто пыталась замечать все вокруг: свет, падающий на развалины Руин, едва способного говорить мальчишку, которого привлекла палочка в углу площадки, мою неутомимую маму и то, как она зигзагами наносит горчицу на свой сендвич с индейкой, то, как папа похлопывает по карману, в котором лежит компьютер, и сопротивляется позыву проверить почту, парня, бросающего фрисби, и его собаку, которая всегда ловила тарелку и возвращала ее хозяину.
Кто я такая, чтобы предположить недолговечность всего этого? Кто такой Питер Ван Хаутен, чтобы доказывать гипотезу о временности нашего существования? Все, что я знаю о рае и смерти, находится в этом парке: грациозная вселенная в бесконечном движении, наполненная развалинами и кричащими детьми.
Папа махал рукой у меня перед лицом.
— Хейзел, очнись. Ты с нами?
— Прости, да, что?
— Мама предложила пойти проведать Гаса.
— Ах, да, — сказала я.
Поэтому после ланча мы поехали на кладбище Краун Хилл, место последнего пристанища для трех вице-президентов, одного президента и Августа Уотерса. Заехав на холм, мы припарковались. Машины с ревом проносились мимо по 38 улице. Мы легко нашли его могилу: она была самая свежая. Земля неровная. Надгробие еще не установили.