Я подъехала к дому и остановилась рядом со старой черной Тойотой, которая, как я поняла, была машиной Айзека. Везя за собой баллон, я дошла до двери и постучала. Открыл папа Гаса.
— Просто Хейзел, — сказал он. — Рад тебя видеть.
— Август сказал, что я могу зайти.
— Да, они с Айзеком внизу. — В этот момент с нижнего этажа донесся вой. — Это, наверное, Айзек, — сказал отец Гаса и медленно покачал головой. — Синди уехала покататься. Эти звуки… — не договорил он. — Ну ладно, думаю, тебя ждут. Мне понести твой, эээ, баллон? — спросил он.
— Не, все нормально. Спасибо, мистер Уотерс.
— Марк, — сказал он.
Мне было немного страшно идти вниз. Слушать чьи-то страдальческие завывания не входит в список моих любимых способов провести время. Но я спустилась.
— Хейзел Грейс, — сказал Август, когда услышал мои шаги. — Айзек, Хейзел из Группы поддержки спускается к нам. Хейзел, позволю себе напомнить, что Айзек находится в разгаре психотического эпизода.
Август и Айзек сидели в креслах, выгнутых в форме ленивых букв L, перед колоссальным телевизором. Экран был поделен между точкой зрения Айзека слева и Августа справа. Они были солдатами, сражающимися в разбомбленном современном городе. Я узнала место действия из Цены рассвета. Когда я подошла ближе, я не увидела ничего необычного: просто два парня притворяются, что убивают людей, сидя в сиянии огромного телика.
Только когда я достаточно приблизилась, я увидела лицо Айзека. Постоянный поток слез, устремляющийся по натянутой маске боли через покрасневшие щеки. Он уставился в телевизор, не отрываясь даже чтобы взглянуть на меня, и выл, одновременно колотя по своему джойстику.
— Как ты, Хейзел? — спросил Август.
— Я в норме, — ответила я. — Айзек? — ответа я не получила. Ни малейшего намека, что он подозревал о моем присутствии. Только слезы, стекающие по лицу на его черную футболку.
Август на секунду оторвался от экрана.
— Классно выглядишь, — сказал он. На мне было платье чуть ниже колена, которое я носила лет сто подряд.
— Девушки считают, что платья полагаются только для официальных приемов, но я из тех женщин, которые скажут: Я собираюсь навестить парня в состоянии нервного срыва, который, к тому же, едва поддерживает хрупкую связь со своим чувством зрения, и черт возьми, я надену платье для него. И все же, — сказала я, — Айзек на меня даже не взглянет. Слишком влюблен в Монику, наверное. — Эта фраза привела к катастрофическому всплеску рыданий.
— Щекотливая тема, — объяснил Август. — Айзек, не знаю как у тебя, но у меня такое чувство, что нас обходят с фланга. — И снова мне: — Пары Айзек-Моника больше не существует, но он не хочет говорить об этом. Он просто хочет рыдать и играть в Карательную миссию 2: Цену рассвета.
— Неплохой вариант, — сказала я.
— Айзек, мое беспокойство по поводу нашего расположения нарастает. Если ты согласен, двигайся к той электространции, а я прикрою тебя. — Айзек побежал по направлению к не поддающемуся описанию зданию, пока Август, следуя за ним, короткими очередями свирепо разряжал автомат. — В любом случае, — продолжил Август, обращаясь ко мне, — никто не запрещает поговорить с ним. Если у тебя найдутся мудрые слова женского совета.
— На самом деле, я думаю, что его ответ горю вполне адекватен, — сказала я, в то время как пулеметная очередь Айзека уничтожила вражеского солдата, высунувшего голову из-за сгоревшего каркаса грузовика.
Август кивнул экрану.
— Боль требует, чтобы ее прочувствовали, — процитировал он Высшее страдание. — Ты уверен, что за нами никого нет? — спросил он Айзека. Через мгновение над их головами начали свистеть трассирующие пули[17]. — Черт побери, Айзек, — сказал Август. — Не хочу критиковать тебя в момент великой слабости, но ты позволил нам быть окруженными с флангов, и теперь нет ничего между террористами и школой. — Герой Айзека зигзагами побежал по направлению к огню по узкому переулку.
— Вы могли бы перейти через мост и сделать круг назад, — напомнила я о тактике, которую узнала благодаря Цене рассвета.
Август вздохнул:
— К сожалению, мост уже под контролем мятежников благодаря сомнительной стратегии моего лишенного ума соратника.
— Благодаря мне? — возмутился Айзек хриплым голосом. — Мне?? Это ты предложил спрятаться в чертовой электростанции!
Гас на секунду отвернулся от экрана, чтобы озарить Айзека своей кривоватой улыбкой:
— Я знал, что ты можешь говорить, дружище. А теперь давай спасем несуществующих школьников.
Вместе они побежали дальше по переулку, стреляя или прячась в нужный момент, пока не достигли одноэтажного здания школы, состоящей из одной комнаты. Они прижались к земле у стены через улицу и отстреливали врагов одного за другим.
— Почему они хотят пробраться в школу? — спросила я.
— Они хотят взять детей в заложники, — ответил Август. Он сгорбился над джойстиком, ударяя по кнопкам. Его предплечья были напряжены, вены на руках вздулись. Айзек наклонился к экрану, джойстик танцевал в его руках с тонкими пальцами. — Получи получи получи, — повторял Август. Волны террористов наступали, и парни косили каждого из них удивительно точными выстрелами, как и было необходимо, иначе они бы попали в школу.
— Граната, граната! — прокричал Август, когда что-то пролетело дугой по экрану, подпрыгнуло у порога и подкатилось к дверям школы.
Айзек разочарованно бросил джойстик:
— Раз эти подонки не могут взять заложников, они просто убьют их и скажут, что это мы сделали.
— Прикрой меня! — крикнул Август и побежал в сторону школы, выпрыгнув из-за укрытия. Айзек не глядя схватил свой джойстик и начал отстреливаться, пока пули дождем сыпались на Августа, в него попали один раз, потом другой, но он все еще бежал, крича «ВАМ НЕ УБИТЬ МАКСА ХАОСА!», и с последним шквалом комбинаций кнопок он опустился на гранату, которая сдетонировала прямо под ним. Его расчлененное тело взорвалось, как гейзер, и экран стал красным. Гортанный голос произнес: «МИССИЯ ПРОВАЛЕНА», но Август улыбался своим останкам на экране, имея, видимо, кардинально противоположное мнение. Он залез в карман, достал сигарету и засунул ее между зубов.
— Спас детей, — сказал он.
— Временно, — заметила я.
— Любое спасение временно, — возразил Август. — Я подарил им минуту. Может быть, это та минута, которая стоит часа, которого будет достаточно, чтобы приобрести целый год. Никто не подарит им вечность, Хейзел Грейс, но моя жизнь купила им минуту. И это что-то значит.
— Вау, спокойно, — сказала я. — Мы говорим о пикселях.
Он пожал плечами, как будто думал, что игра могла действительно быть реальной. Айзек опять всхлипывал. Август резко повернулся к нему:
— Еще одна миссия, капрал?
Айзек отрицательно покачал головой. Он перегнулся через Августа, чтобы посмотреть на меня, и через туго натянутые связки сказал:
— Она не хотела делать этого после.
— Она не хотела бросать слепого парня, — сказала я. Он кивнул, его слезы были похожи на тихий метроном — равномерные, бесконечные.
— Она сказала, что не вынесет этого, — сказал он мне. — Я скоро потеряю зрение, и она не сможет этого вынести.
Я думала о слове вынести и всех невыносимых вещах, которые все-таки выносят люди.
— Я сожалею, — сказала я.
Он вытер лицо рукавом. За очками глаза Айзека казались такими большими, что все остальное на его лице будто исчезало, и только его висящие в воздухе бестелесные глаза уставились на меня: один настоящий, другой стеклянный.
— Это неприемлемо, — сказал он мне. — Это совершенно неприемлемо.
— Ну, если говорить начистоту, — сказала я, — она действительно не может вынести этого. Ты тоже, но я хочу сказать, что ей не нужно это выносить. А тебе придется.
— Я все говорил ей «навсегда», «навсегда навсегда навсегда», а она продолжала перебивать меня и не отвечала мне тем же. Мне казалось, что я уже исчез, понимаешь? «Навсегда» было обещанием! Как можно просто взять и нарушить обещание?
— Иногда люди не понимают, что за обещания они дают, — сказала я.
Айзек взглянул на меня:
— Да, конечно. Но все равно держат их. Вот что такое любовь. Любовь — это держать обещание несмотря ни на что. Ты разве не веришь в настоящую любовь?
Я не ответила. У меня не было ответа. Но я подумала, что если настоящая любовь действительно существовала, это было достаточно хорошее определение для нее.
— Ну а я верю в настоящую любовь, — сказал Айзек. — И я люблю ее. И она пообещала. Она обещала мне любовь навсегда. — Он поднялся и сделал шаг по направлению ко мне. Я двинулась вперед, подумав, что, может, он хочет обняться или что-то еще, но он просто обернулся вокруг себя, будто забыл, зачем вообще вставал, а затем мы с Августом увидели эту ярость в его лице.
— Ну а я верю в настоящую любовь, — сказал Айзек. — И я люблю ее. И она пообещала. Она обещала мне любовь навсегда. — Он поднялся и сделал шаг по направлению ко мне. Я двинулась вперед, подумав, что, может, он хочет обняться или что-то еще, но он просто обернулся вокруг себя, будто забыл, зачем вообще вставал, а затем мы с Августом увидели эту ярость в его лице.
— Айзек, — сказал Гас.
— Что?
— Ты выглядишь немного… Извини за каламбур, друг мой, но есть что-то меня беспокоящее в твоих глазах.
Внезапно Айзек начал колошматить кресло, в котором до этого сидел, и отправил его в сальто по направлению к кровати Гаса.
— Вот оно, — сказал Август. Айзек погнался за креслом и пнул его снова. — Ага, — сказал Август. — Давай. Выбей всю дурь из этого кресла! — Айзек ударил кресло еще раз, пока оно не отпрыгнуло от кровати Гаса, и тут он схватил подушку и начал ударять ею по стене между кроватью и полкой с трофеями над ней.
Август посмотрел на меня, все еще с сигаретой во рту, и наполовину улыбнулся.
— Не могу перестать думать об этой книге.
— Понимаю.
— Он так и не сообщил, что происходит с остальными персонажами?
— Нет, — сказала я ему. Айзек все еще душил стену подушкой. — Он переехал в Амстердам, это дало мне смутную надежду на то, что он пишет продолжение про Голландца с тюльпанами, но он ничего не публиковал. Он никогда не дает интервью. Он не появляется в сети. Я написала ему кучу писем с вопросами о том, что случается с героями, но он так и не ответил, так что… ну да. — Я замолчала, потому что Август, казалось, меня не слушал. Вместо этого он косо поглядывал на Айзека.
— Погоди, — пробормотал он в мою сторону. Он подошел к Айзеку и схватил его за плечи. — Чувак, подушки не ломаются. Попробуй что-то, что можно разбить.
Айзек дотянулся до баскетбольного трофея на полке над кроватью и занес его над головой, будто ожидая разрешения.
— Да, — сказал Август. — Да! — Трофей разбился об пол, рука пластикового баскетболиста отлетела, все еще держа мяч. Айзек топнул по трофею. — Да! — сказал Август. — Давай!
А затем обратился ко мне:
— Я пытался найти способ, как объяснить моему отцу, что я на самом деле вроде как ненавижу баскетбол, и я думаю, что наконец нашел его. — Трофеи летели на пол один за другим, Айзек прыгал на них и кричал, пока Август и я стояли в паре метров от него, свидетели безумства. Бедные покалеченные тела пластиковых баскетболистов усыпали ковер: тут мяч, схваченный бестелесной рукой; там две руки, выходящие из ниоткуда, тянущиеся к кольцу. Айзек продолжал атаковать трофеи, прыгая на них обеими ногами, крича, задыхаясь, потея, пока, в конце концов, он не опустился, обессиленный, на груду зазубренных останков.
Август сделал шаг в его сторону и посмотрел на него.
— Стало лучше? — спросил он.
— Нет, — пробормотал Айзек. Грудь его ходила ходуном.
— Это фишка боли, — сказал Август, и взглянул на меня. — Она требует, чтобы ее прочувствовали.
Глава пятая
С Августом я не разговаривала около недели. Я звонила ему в Ночь разбитых трофеев, так что по традиции была его очередь звонить. Но он этого не сделал. Я бы не сказала, что теперь я пялилась на свой телефон, зажатый во вспотевшей руке, дни напролет, одетая в мое Особенное желтое платье, и терпеливо ждала, пока мой джентльмен оправдает это звание. Я занималась своими делами: один раз выпила кофе с Кейтлин и ее парнем (симпатичным, но, если честно, не дотягивающим до Августа); ежедневно глотала мою дозу Фаланксифора; трижды посетила занятия в МКК; каждый вечер ужинала с мамой и папой.
Воскресным вечером на ужин была пицца с зеленым перцем и брокколи. Мы сидели вокруг маленького круглого стола на кухне, когда мой телефон начал звонить, но мне нельзя было взять его (никаких-телефонов-за-ужином).
Я немного поела, пока родители обсуждали землетрясение, только что произошедшее на территории Папуа — Новой Гвинеи. Они познакомились в Корпусе мира в Новой Гвинее, так что как только там что-либо происходило, даже что-то ужасное, они внезапно переставали быть крупными оседлыми существами, но снова становились теми, кем были когда-то — молодыми, идеалистичными, самодостаточными и сильными духом людьми. Восхищены они в этот момент были настолько, что даже не смотрели на меня, пока я поела гораздо быстрее, чем обычно, перемещая еду с тарелки в рот со скоростью, которая чуть не заставила меня задохнуться и одновременно начать беспокоиться, что легкие мои снова плавали в наполняющемся бассейне. Я отогнала эту мысль, насколько смогла. У меня ПЭТ[18] была назначена через пару недель, так что я все равно скоро узнаю, если что-то не так. Беспокойство сейчас ничем не поможет.
И все равно я нервничала. Мне нравилось быть человеком. Я хотела бы оставаться им. Хотя беспокойство — это еще один побочный эффект умирания.
Наконец, я покончила с ужином и спросила: «Могу я выйти из-за стола?». Они едва ли сделали паузу в их беседе о силах и слабостях гвинейской инфраструктуры. Я вытащила телефон из сумочки, лежащей здесь же, на кухне, и проверила последние вызовы. Август Уотерс.
Я вышла через заднюю дверь в сумерки. На глаза мне попались мои качели, и я подумала дойти до них и покачаться, пока я говорю с ним, но они показались мне стоящими очень далеко, учитывая, что ужин утомил меня.
Вместо этого, я легла на траву в уголке внутреннего дворика, посмотрела на Орион, единственное созвездие, которое я смогла найти, и позвонила ему.
— Хейзел Грейс, — сказал он.
— Привет, — сказала я. — Как ты?
— Превосходно, — сказал он. — Я хотел звонить тебе почти каждую минуту, но ждал, пока смогу сформировать логически адекватную идею ин ре[19] Высшего страдания. (Он сказал «ин ре». Он правда это сделал. О, этот парень).
— И? — спросила я.
— Мне кажется, что… читая эту книгу, я чувствовал себя, будто… будто…
— Будто? — переспросила я, дразня его.
— Будто это был подарок? — сказал он с вопросительной интонацией. — Будто ты подарила мне что-то важное.
— Ого, — тихо вздохнула я.
— Глупо, — сказал он. — Извини.
— Нет, — сказала я. — Нет. Не извиняйся.
— Но она не заканчивается.
— Ага, — сказала я.
— Настоящая пытка. Я действительно решил, что она умерла или вроде того.
— Да, я тоже так думаю, — сказала я.
— Ладно, я все понимаю, но есть же какая-то устная договоренность между автором и читателем, и мне кажется, что незаконченная книга вроде как этот контракт разрывает.
— Не знаю, — сказала я, мне вдруг захотелось защитить Питера Ван Хаутена. — Это то, что мне каким-то образом нравится в этой книге. Это правдиво иллюстрирует смерть. Ты умираешь посреди жизни, посреди предложения. Но Боже, мне правда, жутко хочется знать, что случилось с остальными. Я спрашивала у него про это в письмах. Но он, н-да, он никогда не отвечает.
— Ага. Ты сказала, он типа отшельника?
— Точно.
— Невозможно отследить.
— Точно.
— Совершенно недостижимый, — сказал Август.
— К сожалению, да, — сказала я.
— Уважаемый мистер Уотерс, — ответил он. — Я пишу Вам в благодарность за ваше электронное сообщение, полученное мною через Мисс Флиханхарт шестого апреля из Соединенных Штатов Америки, при условии что возможно так сказать с географической точки зрения в эпоху нашей триумфально оцифрованной современности.
— Август, какого черта?
— У него есть ассистентка, — сказал Август. — Лидевидж Флиханхарт. Я нашел ее. Я написал ей. Она передала ему е-мейл. Он ответил через ее электронный ящик.
— Хорошо, хорошо. Продолжай читать.
— Мой ответ написан чернилами на бумаге, в славной традиции наших предков, а затем переведен Мисс Флиханхарт в цепочку единиц и нулей, дабы отправить его через пресную сеть, не так давно опутавшую наш вид, так что я приношу свои извинения за любые ошибки или недоразумения, к которым это может привести.
Учитывая ту вакханалию развлечений, которая находится в распоряжении молодых людей и девушек Вашего поколения, я благодарен любому человеку в любом месте мира, который выделил необходимое для прочтения моей небольшой книги время. Но я особенно признателен Вам, сэр, не только за добрые слова о Высшем страдании, но и о том, что Вы нашли время сказать мне, что моя книга, и здесь я процитирую Ваши собственные слова, «значила уйму всего» для Вас.
Этот комментарий, все же, наталкивает меня на размышления: что Вы имели в виду под словом «значить»? Принимая во внимание тщетность нашей борьбы, является ли ценным именно мимолетный толчок значимости, который искусство дарит нам? Или единственной целью является как можно более комфортное проведение времени? Что должно имитировать произведение, Август? Сигнал тревоги? Призыв к оружию? Каплю морфия? Конечно же, как и любое вопрошение во Вселенной, это приводит нас к размышлению о том, что значит быть человеком, и, заимствуя выражение у шестнадцатилетней молодежи, обремененной экзистенциальной тревогой, «есть ли в этом какой-то смысл».