Зазвонил мой телефон.
— Кто это? — спросила мама даже до того, как я посмотрела на экран.
— Не знаю, — сказала я. Конечно, это был Гас.
— Ты дома? — спросил он.
— Эээ, нет, — сказала я.
— Это был вопрос с подвохом. Я уже знал ответ, потому что в данный момент я нахожусь возле твоего дома.
— Ох. Эээ… Ну, я думаю, мы скоро будем.
— Супер. Скоро увидимся.
Август Уотерс сидел на ступеньках у входа, когда мы подъехали к дому. Он держал в руках букет ярко-оранжевых, только-только начинающих распускаться тюльпанов, и был одет в футболку Индиана Пэйсерс[26] под флисовой рубашкой, что было совершенно не в его стиле, хотя и хорошо смотрелось. Он с толчом поднял себя со ступеньки, протянул мне тюльпаны и спросил: «Не хочешь поехать на пикник?». Я кивнула и взяла цветы.
Папа вышел из-за моей спины и пожал руку Гаса.
— Это футболка Рика Смитса[27]? — спросил папа.
— Без всякого сомнения.
— Боже, мне так нравился этот парень, — сказал папа, и они двое немедленно ушли с головой в разговор о баскетболе, который я не могла (и не хотела) поддержать, так что я занесла тюльпаны в дом.
— Хочешь, я поставлю их в вазу? — спросила мама с широкой улыбкой на лице.
— Нет, все нормально, — сказала я ей. Если мы поставим их в вазу в гостиной, это будут общие цветы. Я же хотела, чтобы они были моими.
Я пошла в комнату, но не стала переодеваться. Я причесалась, почистила зубы, нанесла немного блеска на губы и как можно меньше духов на шею. Я все смотрела на цветы. Они были агрессивно оранжевыми, практически слишком оранжевыми, чтобы быть красивыми. У меня не было ничего вроде вазы, так что я вытащила зубную шетку из стаканчика, наполнила его водой наполовину и оставила цветы прямо в моей ванной.
Когда я вернулась обратно в комнату, до меня донесся разговор, так что я присела на край кровати и прислушалась через тонкую дверь спальни.
Папа: «Так ты встретил Хейзел в Группе поддержки?»
Август: «Да, сэр. У вас чудесный дом. Мне нравятся ваши картины».
Мама: «Спасибо, Август».
Папа: «Значит, ты и сам перенес рак?»
Август: «Точно. Я отрезал свою приятельницу не из чистейшего, без всяких примесей, удовольствия, хотя это и является идеальной стратегией для потери веса. Ноги все-таки тяжелые!»
Папа: «И как сейчас твое здоровье?»
Август: «НПР уже четырнадцать месяцев».
Мама: «Это замечательно. Возможности медицины в наше время, они просто выдающиеся».
Август: «Я знаю. Мне повезло».
Папа: «Ты должен понимать, Август, что Хейзел больна, и будет таковой до конца своей жизни. Она захочет остаться с тобой, но ее легкие…»
В этот момент я появилась, заставив его замолчать.
— Так куда вы едете? — спросила мама. Август встал и склонился к ее уху, чтобы прошептать ответ, а затем приложил палец к губам.
— Шшш, — сказал он ей. — Это секрет.
Мама улыбнулась
— У тебя с собой телефон? — спросила она меня. Я покрутила им перед ней в качестве доказательства, наклонила тележку с кислородом на передние колеса и пошла. Август протолкнулся вперед, чтобы предложить мне руку, и я оперлась на нее. Мои пальцы обернулись вокруг его бицепсов.
К сожалению, он настоял на том, чтобы вести машину, чтобы сюрприз остался сюрпризом. Пока мы, постоянно вздрагивая, направлялись к месту назначения, я сказала:
— Ты просто влюбил в себя мою маму.
— Ага, а твой папа — фанат Смитса, что очень помогло. Ты думаешь, я понравился им?
— Конечно. Хотя, кому какая разница? Они просто родители.
— Они твои родители, — сказал он, смотря на меня. — К тому же, мне нравится, когда я кому-то нравлюсь. Это ненормально?
— Ну, тебе не нужно бежать вперед меня, чтобы придержать дверь, или душить меня комплиментами, ты и без того мне нравишься. — Он ударил по тормозам, и меня бросило вперед достаточно сильно, чтобы мое дыхание в этот момент стало странноватым и тугим. Я подумала о ПЭТ. Не беспокойся. Беспокойство бессмысленно. Я все равно нервничала.
Мы сожгли немного резины, с ревом отъезжая от знака «СТОП» перед тем, как повернуть налево, к абсолютно неадекватно названной смотровой площадке Грандвью (там, как мне кажется, открывается вид на поле для гольфа, но ничего грандиозного). Единственным местом в этом направлении, о котором я смогла вспомнить, было кладбище. Август дотянулся рукой до приборной панели, чтобы взять полную пачку сигарет. Он с щелчком открыл ее и взял оттуда одну.
— Ты когда-нибудь выбрасываешь их? — спросила я.
— Одно из преимуществ не-курения — то, что пачки сигарет хватает навсегда, — ответил он. — У меня эта примерно с год. Некоторые из них сломаны возле фильтра, но я думаю, что до восемнадцати с ней дотяну свободно. — Он подержал сигарету между пальцами, потом засунул в рот. — Ну ладно, — сказал он. — Назови мне что-нибудь, чего ты никогда не увидишь в Индианаполисе.
— Эээ… худых взрослых? — сказала я.
Он рассмеялся.
— Класс. Продолжай.
— Ммм, пляжи. Семейные рестораны. Разнообразие рельефа.
— Отличные примеры того, чего нам не достает. А еще, ты забыла культуру.
— Да уж, нам немного не хватает культуры, — сказала я, наконец понимая, куда он меня везет. — Мы едем в музей?
— В каком-то роде.
— Ааа, так мы едем в тот парк или типа того?
Гас выглядел немного уязвленным.
— Да, мы едем в тот парк или типа того, — сказал он. — Ты догадалась?
— Эээ, догадалась о чем?
— Не о чем.
За музеем находился парк, где куча художников сделала большие скульптуры. Я слышала об этом месте, но ни разу не была здесь. Мы проехали мимо музея и припарковались прямо рядом с баскетбольным полем, которое пересекали огромные красные и синие стальные арки, изображающие путь подскакивающего мяча.
Мы спустились с того, что в Индианаполисе называют холмом, на поляну, где дети лазали по скульптуре в виде огромного скелета. Каждая из костей доходила мне до талии, а бедренная кость в длину была больше моего роста. Все это выглядело, как детский рисунок скелета, поднимающийся из земли.
У меня болело плечо. Я беспокоилась, что рак вышел за пределы моих легких. Я представила, как опухоль образует метастазы в моих собственных костях, буря дыры в моем скелете, словно извивающийся угорь с коварными намерениями.
— Клевые кости, — сказал Август. — Автор — Юп Ван Лисхаут.
— Звучит, будто голландец.
— А он и есть, — сказал Гас. — Как и Рик Смитс. И тюльпаны. — Гас остановился посередине поляны, прямо напротив костей, и спустил рюкзак с одного плеча, потом с другого. Он открыл его и предъявил моему взору оранжевое покрывало, бутылку апельсинового сока и пару сендвичей со срезанной коркой, завернутых в пленку.
— К чему весь этот оранжевый? — спросила я, до сих пор не позволяя себе думать, что все это приведет к Амстердаму.
— Национальный цвет Нидерландов, конечно же. Ты же знаешь Вильгельма Оранского[28] и всех остальных?
— Его не было на выпускном экзамене. — Я улыбалась, стараясь сдержать волнение.
— Сендвич? — спросил он.
— Позволь, я угадаю, — сказала я.
— Голландский сыр. И помидоры. Помидоры из Мексики. Извини.
— Ты вечно меня разочаровываешь, Август. Ты что, не мог хотя бы найти оранжевые помидоры?
Он рассмеялся, и мы молча ели сендвичи, смотря, как дети играют на скульптуре. Я просто не могла спросить его, так что я просто сидела, окруженная Голландностью, чувствуя себя неловко и на что-то надеясь.
Недалеко от нас, купаясь в безукоризненном солнечном свете, таком редком и драгоценном в нашем городе, толпа детей превратила скелет в игровую площадку, прыгая взад и вперед среди этих протезов.
— Есть две вещи, которые мне нравятся в этой скульптуре, — сказал Август. Он держал незажженную сигарету между пальцев, щелкая по ней, будто хотел стряхнуть пепел. Затем он вставил ее обратно в рот. — Во-первых, кости достаточно далеко друг от друга, настолько, что, если ты ребенок, ты просто не можешь сопротивляться порыву перепрыгивать через них. Ты просто обязан допрыгать от грудной клетки до черепа. И это означает, что, во-вторых, скульптура, по существу дела, заставляет детей играть на костях. Испытывать удачу. Символические отголоски бесконечны, Хейзел Грейс.
— Ты и вправду так любишь символы, — сказала я, надеясь вновь направить разговор в русло огромного количества символов Голландии на нашем пикнике.
— Точно, насчет этого. Ты, наверное, удивляешься, почему ты ешь ужасный сендвич с сыром, запивая его апельсиновым соком, и почему на мне футболка голландца, который занимался отвратительным мне видом спорта.
— Точно, насчет этого. Ты, наверное, удивляешься, почему ты ешь ужасный сендвич с сыром, запивая его апельсиновым соком, и почему на мне футболка голландца, который занимался отвратительным мне видом спорта.
— Мне только пришло это в голову, — сказала я.
— Хейзел Грейс, ты, как и многие дети до тебя — и я произношу это с глубоким чувством, — ты потратила свое Желание в спешке, не заботясь о последствиях. Костлявая смотрела прямо тебе в глаза, и страх смерти с неиспользованным Желанием, все еще лежащем в твоем кармане, заставил тебя устремиться к первому Желанию, о котором ты смогла подумать, и ты, как и многие другие, выбрала фальшивые и равнодушные удовольствия тематического парка.
— На самом деле, я отлично провела время. Я встретилась с Гуффи и Мик…
— Я произношу монолог! Я написал его и выучил, и если ты будешь прерывать меня, я вконец напортачу, — перебил меня Август. — Прошу Вас есть Ваш сендвич и слушать. — Сендвич был несъедобно сухим, но я улыбнулась и все же откусила от него. — Ладно, так о чем я?
— Фальшивые удовольствия.
Он вернул сигарету в пачку.
— Точно, фальшивые и равнодушные удовольствия тематического парка. Но позволь мне заметить, что настоящими героями Фабрики Желаний являются те молодые юноши и девушки, которые ждут, как Владимир и Эстрагон ждут Годо[29], или как порядочные христианки ждут до свадьбы. Эти юные герои стоически и без жалоб ожидают появления одного настоящего Желания. Конечно, оно может никогда и не прийти к ним, но по крайней мере они могут покоиться с миром, зная, что они привнесли свой небольшой вклад в сохранение чистоты Желания как идеи.
Но опять же, может, оно появится: может, ты поймешь, что твое единственное настоящее Желание — это посетить великолепного Питера Ван Хаутена в его амстердамской ссылке, и ты будешь вне всяких сомнений рада, что сохранила для этого свое Желание.
Август перестал говорить, и тишина стояла достаточно долго, чтобы я поняла, что монолог окончен.
— Но я не сохранила мое Желание, — сказала я.
— Ах, — сказал он. И затем, после того, что показалось мне отрепетированной паузой, добавил: — Но я сохранил мое.
— Правда? — я была удивлена, что Август имел право на Желание, хотя уже год как был здоров и даже учился. Для того, чтобы Джинны подключили тебя к программе, нужно быть очень больным.
— Я получил его в обмен на ногу, — объяснил он. Его лицо сияло; ему приходилось коситься, чтобы смотреть на меня, и это заставляло его очаровательно морщить нос. — Вот что, я не собираюсь отдавать тебе свое желание или типа того. Но я тоже заинтересован во встрече с Питером Ван Хаутеном, и было бы бессмысленно встречаться с ним без девушки, которая познакомила меня с его книгой.
— Совершенно бессмысленно, — сказала я.
— Так что я поговорил с Джиннами, и они со всем согласны. Они сказали, что Амстердам чудесен в начале мая. Они предложили вылететь третьего мая и вернуться назад седьмого.
— Август, ты серьезно?
Он наклонился и прикоснулся к моей щеке, и на какую-то секунду мне показалось, что сейчас он меня поцелует. Все мое тело напряглось, и, кажется, это было заметно, потому что он убрал руку.
— Август, — сказала я. — Серьезно. Ты не обязан этого делать.
— Конечно обязан, — сказал он. — Я нашел мое Желание.
— Боже, ты лучший, — сказала я ему.
Держу пари, ты говоришь это каждому парню, который финансирует твою поездку за границу, — ответил он.
Глава шестая
Когда я пришла домой, мама сворачивала чистое белье, параллельно смотря Взгляд[30]. Я рассказала ей, что тюльпаны, и голландский скульптор, и все остальное имело отношение к тому, что Август хочет потратить свое Желание на то, чтобы отвезти меня в Амстердам.
— Это слишком, — сказала мама, качая головой. — Мы не можем принять такой подарок от практически незнакомого человека.
— Он не незнакомец. Я легко могу назвать его моим вторым лучшим другом.
— После Кейтлин?
— После тебя, — сказала я. Это было правдой, хотя по большей части я сказала так, потому что хотела поехать в Амстердам.
— Я спрошу у доктора Марии, — сказала мама через несколько минут.
★★★
Доктор Мария сказала, что я не смогу поехать в Амстердам без сопровождения взрослого, тесно знакомого с моей болезнью, что так или иначе значило мою маму или самого доктора Марию (папа понимал рак примерно так же, как и я: смутно и недостаточно, как большинство людей понимают электрические цепи и океанские волны. Но моя мама знала о дифференцированной карциноме щитовидной железы у подростков больше, чем многие онкологи).
— Ты сможешь поехать, — сказала я. — Джинны заплатят за тебя. Денег у них хватит.
— Но твой папа… — сказала она. — Он будет скучать без нас. Это было бы несправедливо по отношению к нему, а отпуск ему не дадут.
— Ты смеешься? Думаешь, папа будет недоволен провести несколько дней за просмотром каких-нибудь других теле-шоу, кроме тех, что о подающих надежды моделях? Он еще и пиццу будет заказывать каждый вечер и есть ее с бумажных салфеток, чтобы тарелки не мыть!
Мама рассмеялась. Наконец, она начала предвкушать поездку, вбивая напоминалки в телефон: ей нужно было позвонить родителям Гаса и обсудить с Джиннами мои медицинские нужды, а также спросить их, не заказали ли они уже отель, и какие путеводители самые лучшие, а еще нам надо определиться с планами, раз у нас будет только три дня, и так далее. У меня вдруг заболела голова, так что я приняла ибупрофен и решила вздремнуть.
Но вместо этого я просто лежала в кровати и проигрывала в голове пикник с Августом. Я не могла перестать думать о том мгновении, когда я напряглась от его прикосновения ко мне. Такое нежное и близкое общение, впрочем, показалось мне неестественным. Я подумала, а вдруг он все отрепетировал: Август вел себя просто замечательно, но он переборщил со всем этим пикником, начиная ужасными на вкус, но звенящими от метафор сендвичами, и заканчивая заученным монологом, который мешал завести нормальный разговор. Все это было Романтично, но не романтично.
Но правда заключается в том, что мне никогда не хотелось поцеловать его так, как обычно хочется подобных вещей. То есть, он, конечно, был великолепен. Он привлекал меня. Я думала о нем по-особенному, заимствуя выражение из профессионального школьного жаргона. Но настоящее прикосновение, осознанное… показалось мне неправильным.
Затем я обнаружила, что волнуюсь, а не придется ли мне встречаться с ним только затем, чтобы поехать в Амстердам, и это не то, о чем бы мне хотелось думать, потому что а) хочу ли я поцеловать его не должно даже быть вопросом, и б) целоваться с кем-то за бесплатное путешествие трагически близко к настоящей проституции, и я должна признаться, что хотя я и не осознавала себя особенно хорошим человеком, я никогда не думала, что мой первый половой акт будет продажным.
Но опять же, он ведь не пытался поцеловать меня, он всего лишь дотронулся до моего лица, и это даже не сексуально. Это не было действием, призванным возбудить меня, но это движение определенно было продуманно, потому что Август Уотерс не был импровизатором. Так что же он пытался выразить? И почему я не хотела принять это?
В какой-то момент я поняла, что пытаюсь проанализировать свой первый опыт в стиле Кейтлин, так что я решила позвонить ей и спросить совета. Она сразу ответила.
— У меня проблема с парнем, — сказала я.
— ПРЕЛЕСТНО, — ответила Кейтлин. Я рассказала ей обо всем, даже о неловком прикосновении к моему лицу, умолчав только об Амстердаме и имени Августа. — Ты уверена, что он красив? — спросила она, когда я закончила.
— Вполне, — сказала я.
— Спортивный?
— Да, он раньше играл в баскетбол за Северную Центральную.
— Вау. А как ты с ним познакомилась?
— На этой омерзительной Группе поддержки.
— Ага, — сказала Кейтлин. — Из чистого любопытства, сколько ног у этого парня?
— Около 1,4, - сказала я, улыбаясь. Игроки в баскетбол пользовались известностью в Индиане, и хотя Кейтлин ходила в другую школу, ее социальные связи были бесконечны.
— Август Уотерс, — сказала она.
— Ммм, предположим.
— О Боже. Я как-то видела его на вечеринке. Что бы я сделала с этим парнем. То есть, не теперь, когда я знаю о твоей заинтересованности. Но все-таки, Святая Матерь Божья, я бы скакала на этом одноногом пони по всему загону.
— Кейтлин, — сказала я.
— Извини. Как ты думаешь, тебе придется быть сверху?
— Кейтлин, — сказала я.
— О чем это мы. Да, точно, ты и Август Уотерс. Может… ты лесбиянка?
— Не думаю. Он определенно мне нравится.