Рипли медленно повернулась и увидела его радостную улыбку.
— Что, хочешь поиграть?
Она сделала шаг в сторону и тоже слепила снежок. Как только Зак нагнулся за новой порцией боеприпасов, снаряд угодил ему точно между глаз. Рипли была в сборной третьим номером, и только очень смелый или очень глупый игрок мог надеяться ускользнуть от нее.
Через полурасчищенную дорожку полетели снежки, дразнилки и оскорбления.
Когда на пороге появилась Нелл, безукоризненно белый газон был испещрен следами и ямами от падения тел.
Люси с громким лаем вылетела во двор и бросилась в бой.
Нелл рассмеялась, вышла на крыльцо и поежилась от холода.
— Эй вы, дети, идите в дом и стряхните с себя снег! — крикнула она. — А то в школу опоздаете!
Брат и сестра, действуя скорее инстинктивно, чем с обдуманным намерением, повернулись одновременно. Два снежка угодили Нелл прямо в живот. Раздался такой вопль, что Рипли от смеха опустилась на колени. Люси воспользовалась этим и прыгнула на нее.
— Ой… — Увидев грозно сузившиеся глаза жены, Зак перестал смеяться. — Извини, милая. Это вышло нечаянно.
— Я тебе покажу «нечаянно»! Вся полиция острова стреляет в безоружного человека! — Нелл фыркнула и вздернула подбородок. — Когда твой приступ веселья пройдет, расчистишь дорожку, а заодно смахнешь снег с моей машины, понял?
Она вернулась в дом и захлопнула за собой дверь.
— Вот это да, — Рипли снова затряслась от смеха. — Похоже, сегодня ночью ты будешь спать на диване!
— До вечера она успокоится. — Однако Зак поморщился и опустил плечи. — Пойду чистить ее машину.
— Иначе она тебя высечет?
Он бросил на сестру испепеляющий взгляд.
— Ладно, после рассчитаемся.
Все еще смеясь, она поднялась на ноги. Тем временем Зак и Люси торили тропу на задний двор. «Ничто так не восстанавливает присутствие духа, как игра в снежки, — подумала Рипли. — Как только она закончит расчищать дорожку, нужно будет извиниться перед Нелл».
И все же ей казалось, что у невестки есть чувство юмора. Подумаешь, какой-то снежок… Рипли стряхнула с себя снег и взяла лопату. Вдруг до нее донесся крик и бешеный лай.
Схватив лопату, как биту, она бегом припустила к заднему двору. Едва Рипли свернула за угол, как ей в лицо полетела целая лавина снега. Она ахнула от неожиданности, проглотила холодный кусок и закашлялась. Когда Рипли удалось протереть глаза, она увидела брата, засыпанного снегом по самые плечи, и довольно улыбавшуюся Нелл.
Невестка стукнула двумя пустыми ведрами, вытряхивая из них остатки снега.
— Это вышло нечаянно, — с поклоном сказала она.
— Вот это да! — восхитилась Рипли, вытаскивая из-под воротника холодный и мокрый снег. — Молодец!
Хорошее настроение не покидало Рипли большую половину дня. Возможно, его хватило бы до вечера, если бы в комнату не вошел хмурый и недовольный Деннис Рипли.
— Ага, мой любимый правонарушитель. — Поскольку племянник редко обманывал ее ожидания, Рипли положила ноги на письменный стол и приготовилась к очередному шоу. — Что случилось?
— Мне велено попросить прощения за причиненные хлопоты, сказать спасибо за то, что меня отвели в школу, и так далее.
— О боже, Ден… — Рипли смахнула воображаемую слезу. — Я тронута.
Он усмехнулся.
— Мама сказала, что я должен это сделать. Меня на два дня оставили после уроков, велели три недели не выходить из дома и написать сочинение на тему «Долг и честность».
— Сочинение? Это самое худшее наказание, верно?
— Да. — Он плюхнулся на стул и тяжело вздохнул. — Наверно, это было очень глупо.
— Да уж.
— Нет смысла прогуливать школу зимой, — добавил Ден.
— Без комментариев. А как насчет контрольной по истории?
— Написал.
— Да ну? Ден, ты молодчина.
— Это оказалось не так трудно, как я думал. И мама ругалась не очень сильно. Папа тоже. Так — прочитали нотацию.
— Бр-р… — Рипли передернула плечами, заставив мальчика улыбнуться. — Ненавижу нотации!
— Зато я смогу использовать ее для сочинения. Кажется, я усвоил урок.
— Выкладывай.
— Ну, во-первых, школу имеет смысл прогуливать тогда, когда на улице нельзя отморозить уши.
А во-вторых, чаще всего легче и проще сделать то, чего от тебя требуют.
— Чаще всего, — подтвердила Рипли и встала, чтобы угостить любимого племянника растворимым какао.
— Понимаешь, ты привела меня в школу и заставила во всем признаться. В результате мне не пришлось потеть от страха. Папа сказал: если ты что-то натворил, имей мужество признать свою ошибку и исправить ее. Тогда люди будут тебя уважать. Более того, ты будешь уважать сам себя.
Рипли, которая клала в кружку порошок, ощутила чувствительный укол совести.
— О боже, — пробормотала она.
— Каждый совершает ошибки, но скрывают их только трусы. Правда, хорошо, тетя Рип? Я напишу про это в сочинении.
— Да. — Она чертыхнулась сквозь зубы. — Хорошо.
Если двенадцатилетний мальчик понимает, что к чему, сказала себе Рипли, то тридцатилетняя женщина не должна, как страус, прятать голову в песок.
Она предпочла бы выслушать нравоучительную лекцию или написать скучнейшее сочинение, чем стучать в дверь Мака, но ей не давало покоя чувство вины, стыд и пример двенадцатилетнего ребенка.
Рипли боялась, что Мак просто захлопнет дверь перед ее носом. Поступи он так, она бы его не осудила. Конечно, если бы он поступил так, она просто написала бы ему вежливую записку с просьбой о прощении. Это было бы то же самое сочинение.
Но сначала следовало попробовать встретиться с ним лично. Поэтому она в сумерках стояла перед дверью коттеджа и готовилась проглотить горсть горьких пилюль.
Мак открыл дверь. На нем были очки и футболка с гербом Черт-Его-Знает-Какого университета. В других обстоятельствах это было бы забавно.
— Помощник шерифа Тодд, — сказал он холодно.
— Можно войти? — Первая пилюля была проглочена. — Я на минутку. Пожалуйста.
Он отошел в сторону и сделал приглашающий жест.
Рипли видела, что он работал. На столе стояли два включенных монитора. Экран одного из них был испещрен зигзагообразными линиями; при взгляде на него Рипли вспомнила о больничном оборудовании.
Плита была включена, и чувствовался запах убежавшего кофе.
— Я помешала… — начала она.
— Все в порядке. Давай пальто.
— Нет! — Рипли запахнула его, как будто защищаясь. — Я ненадолго, скоро избавлю тебя от своего присутствия. Просто хочу извиниться за вчерашнее. Я была не права. Абсолютно не права, в чем искренне раскаиваюсь. Моим поступкам, словам и поведению нет никакого оправдания.
— Что ж, инцидент исчерпан, — произнес он, хотя быть в ссоре с нею было очень удобно. — Извинения приняты.
Рипли сунула руки в карманы. Ей не нравилось, когда все проходило слишком легко.
— Моя реакция была неадекватной, — сказала она.
— Не стану спорить.
— Дай мне закончить. — Тон Рипли стал ледяным.
— Валяй.
— Я сама не знаю, почему так реагировала, но это было именно так. Даже если ты вступил с Майей в… в интимные отношения, это не мое дело. Я отвечаю только за собственные действия, собственные решения и собственный выбор, остальное меня не касается.
— Рипли, — на сей раз мягко сказал Мак, — дай мне свое пальто.
— Нет, я не останусь. Я все время думаю, пытаясь понять, как это случилось. Я просто в ярости. Я вбила себе в голову, что ты ухлестывал сначала за мной, а потом за Майей, чтобы мы размякли и помогли тебе в твоей работе.
— Ах так… — Он снял очки и начал крутить их в пальцах. — Это оскорбительно.
— Знаю, — мрачно ответила она. — И прошу за это прощения. Кроме того, мне стыдно, что я вела себя как… ну, возбуждала тебя, а потом… Женщины, которые так поступают, отвратительны.
Рипли шумно выдохнула и прислушалась к себе. Нет, черт побери, легче не стало. Она чувствовала себя ужасно.
— Ну, вот и все. Не стану мешать.
Она шагнула к двери, но Мак преградил ей дорогу.
— Твоя попытка объяснить причину происшедшего, а именно этим я всю жизнь и занимаюсь, доставила мне удовлетворение. Признаюсь, очень мелкое и эгоистическое.
Она не смотрела на него. Зачем, если в его голосе звучала насмешка?
— Я и так знаю, что я идиотка, — мрачно сказала она.
— Не стану спорить, — Мак провел рукой по ее длинным волосам, собранным в конский хвост. — А пальто все-таки надо снять. — Он стащил его чуть ли не силой. — Хочешь пива?
— Нет. — Рипли хотелось, чтобы ее обняли. И может быть, даже слегка покачали. Это ее удивило. До сих пор она такого желания не испытывала. — Нет, я на дежурстве.
Он снова погладил ее мягкие волосы.
— Ну что, поцелуемся и помиримся?
— Думаю, пока нам следует воздержаться от поцелуев. — Рипли взяла у Мака пальто и бросила на пол у входной двери. Потом ткнула пальцем в надпись на футболке Бука. — Твоя альма-матер?
— Что? — Он посмотрел на футболку. — Да. Я защищал там диссертацию. «Ты не жил, если не видел весну во Фростбит-Фоллс…»
Рипли улыбнулась, и у нее полегчало на душе.
— Мак, я не знаю, чего от тебя ждать.
— Я тоже. Ты хочешь… — Он осекся, услышав звонок телефона, и растерянно обвел взглядом комнату.
— Похоже на телефон, — весело подсказала Рипли.
— Да. Но какой аппарат? В спальне, — решил он и убежал.
Рипли потянулась за пальто. Наверно, лучше уйти, пока он занят. Но тут она услышала его голос. Похоже, Мак говорил по-испански.
«Почему меня всегда возбуждает иностранная речь?» — подумала она, оставила пальто на месте и медленно пошла в сторону спальни.
Он стоял у кровати, сунув дужку очков в передний карман джинсов. Постель была застелена. Это понравилось Рипли, ценившей в мужчинах стремление к аккуратности. Часть книг была сложена в стопки; остальные валялись повсюду. Во время разговора Мак расхаживал по комнате. Рипли заметила, что на нем нет ботинок. Только толстые носки, один черный, другой темно-синий. Это было очаровательно.
Он говорил очень быстро. Иностранная речь всегда казалась Рипли потоком звуков, складывающихся в чарующую мелодию.
Мак был очень сосредоточен, но не потому, что говорил по-испански. Беглость речи говорила, что этот язык стал для него почти родным.
Потом он вдруг огляделся и похлопал себя по карману футболки.
— Правый передний карман, — сказала она, заставив Мака удивленно обернуться. — Очки?
— Гм-м… нет. Да. Куда девалась моя ручка?
Рипли вошла в спальню и взяла одну из трех ручек, лежавших на тумбочке. Видя, что Мак все еще раздосадован, она добавила к ним блокнот.
— Спасибо. Не знаю, почему они всегда…
Он сел на край кровати и начал что-то записывать. Рипли решила, что зашла слишком далеко и терять ей нечего. Она, приглядевшись, попыталась прочесть его каракули, но тут же убедилась, что это опять стенография или он пишет по-испански.
Она стала рассматривать его спальню.
Никакой разбросанной одежды, все свободное место занимали книги, журналы и пачки бумаги. Фотографий близких людей не было, а жаль.
На туалетном столике лежали горка мелочи и медаль Святого Христофора. Она вспомнила про амулет в «бардачке» и задумалась. Интересно, есть такие места, в которых он не был?
Чуть в стороне она увидела нож фирмы «Лезер-мен», набор маленьких отверток, несколько непонятных кусков пластика и металла и какой-то блестящий черный камень.
Рипли потрогала его, ощутила вибрацию, услышала негромкое гудение и быстро отдернула руку.
Когда она повернулась, Мак все еще сидел на кровати. Он положил трубку и смотрел в пространство. Выражение его лица было рассеянным и мечтательным одновременно.
Рипли откашлялась, пытаясь привлечь его внимание.
— Ты говорил по-испански?
— Угу…
— Плохие новости?
— Что? Нет. Нет, интересные. Коллега из Коста-Рики. Думает, что он может связаться с ВБС.
— Это еще что такое?
— ВБС? Внеземное биологическое существо.
— Маленький зеленый человечек?
— Да. — Мак отложил блокнот. — Они мало чем отличаются от ведьм, летающих на помеле.
— Ха-ха…
— Как бы там ни было, это интересно. Посмотрим, что из этого выйдет. Если не найдем другого, более подходящего для спальни занятия.
— Ты не так рассеян, как кажешься.
— Я рассеян далеко не всегда. — Он похлопал по кровати.
— Предложение заманчивое, но я — пас. Мне пора домой.
— Может быть, пообедаем? — Он снял очки и небрежно бросил их на кровать. — Не дома. Съездим куда-нибудь. Кажется, время для этого самое подходящее.
— Может быть. Убери очки с кровати. А то забудешь и сядешь на них.
— Правильно. — Он взял очки и положил их на тумбочку. — Откуда ты знаешь, что со мной такое бывает?
— Просто догадалась. Ничего, если я позвоню домой и скажу, чтобы меня не ждали?
— Конечно.
Когда Рипли шагнула к телефону, Мак взял ее за руку, развернул и заставил встать между его колен.
— Давай обсудим вопрос о поцелуях. Раз уж ты просишь прощения, то должна меня поцеловать.
— Я подумаю. — Не сводя с него глаз, Рипли набрала номер, быстро поговорила с Заком и положила трубку. — Так и быть. Руки на кровать. Держать их там. Никаких прикосновений и никаких объятий.
— Это очень сурово, но будь по-твоему. — Он положил руки на край кровати.
Настало время показать этому типу, что не он один умеет целоваться. Рипли медленно наклонилась, провела ладонями по голове Мака и положила их ему на плечи. Улыбающиеся губы Рипли застыли в нескольких сантиметрах от его рта.
— Без рук, — повторила она.
Прикосновение губ, легкий укус, движение языком… Она сделала глубокий вдох.
Потом немного отодвинулась и выдохнула, нагнетая напряжение. Ее пальцы вплелись в его волосы.
Мак ощутил внезапный жар, сжигавший его изнутри. Его руки тисками сжали край кровати, сердце заколотилось как сумасшедшее.
Казалось, его едят живьем, алчно и беспощадно.
Она проникла в него как быстродействующий наркотик, который возбуждает нервные окончания. Мак ощущал бурю чувств и боялся, что вот-вот взорвется.
Рипли была готова повалить его навзничь, уступив бушевавшему внутри желанию. Каждый раз, когда она оказывалась рядом с этим человеком, с ней происходило что-то непонятное. Сознание затуманивалось, тело цепенело, сердце сжималось — даже сейчас, когда она владела инициативой.
Рипли почувствовала, что он дрожит, и ощутила ответный трепет.
Чтобы прервать поцелуй и отстраниться, потребовалось неимоверное усилие воли.
Мак судорожно выдохнул. На его шее бешено пульсировала жилка, и все же он не прикоснулся к Рипли, как договаривались. Она невольно восхитилась его умением владеть собой. Это внушало уважение.
Рипли провела пальцем по его губам.
— Поехали есть, — буркнула она и быстро вышла из спальни.
«Теперь мы в расчете», — решила она, застегивая пальто.
Джонатан К. Хардинг знал, как заставить людей говорить. Он отлично понимал, что в глубине души все люди хотят говорить, а чувство собственного достоинства, осторожность или нежелание отвечать — всего лишь дымовая завеса. Чем непригляднее или страннее предмет разговора, тем больше им хочется болтать.
Нужно было только проявить настойчивость, терпение, а иногда сунуть в ладонь сложенную вчетверо двадцатидолларовую банкноту. На интервью он собаку съел, и даже не одну.
Он смотрел на скалы у скоростного шоссе номер один, где отчаявшаяся женщина инсценировала собственную смерть. Картина была живописная — море, небо, утесы. Он представлял себе черно-белые фотографии, запечатлевшие эту драму.
Статья в каком-нибудь паршивом журнале его больше не прельщала. Из этого можно было сделать настоящий бестселлер.
Семена честолюбия дали первые всходы после посещения Ремингтона. «Странно, что это не пришло мне в голову раньше, — думал Хардинг. — Я сам не понимал, до какой степени желаю славы и богатства».
Другие делали это на каждом шагу. Превращали собственный опыт или дурацкое хобби в бестселлеры в глянцевых обложках. А он чем хуже?
Зачем тратить время и умение на дешевые журнальные репортажи? Зачем бегать за Ларри Кингом, упрашивая его дать интервью, если можно сделать так, чтобы Ларри Кинг сам пришел к нему?
Внутренний голос, о существовании которого он и не подозревал, проснулся и не уставал нашептывать ему: «Куй железо, пока горячо».
Именно это он и собирался сделать.
Собрав крупицы информации, слухи и неопровержимые факты из полицейских отчетов, он пошел по следу Элен Ремингтон, ныне Нелл Ченнинг-Тодд.
У него состоялась интересная беседа с человеком, который утверждал, что продал ей подержанный велосипед, когда она, видимо, была совсем на мели. После этого он задал несколько вопросов служащим автовокзала в Кармеле и убедился, что такой велосипед там видели.
Элен Ремингтон начала свое долгое путешествие, нажимая на педали голубого велосипеда с шестью скоростями.
Хардинг представил себе, как она поднималась и спускалась по холмам. На ней был парик — в одних отчетах говорилось о рыжем, в других — о черном. Сам Хардинг склонялся в пользу брюнетки. Вряд ли она хотела бросаться в глаза.
Хардинг потратил больше двух недель, идя по ложному следу и возвращаясь обратно, пока не сорвал куш в Далласе, где Нелл Ченнинг снимала номер в дешевом мотеле и работала по договору в какой-то забегаловке.
Девицу, поделившуюся с ним подробностями, звали Лайдамэй. Во всяком случае, так гласила табличка, пришпиленная к ярко-розовому лифу форменного платья. Она работала официанткой тридцать лет и считала, что поданным ею кофе можно было бы заполнить Мексиканский залив. Дважды была замужем, пинками выгнала обоих ленивых ублюдков и вновь свободна.
У нее был дрессированный кот по кличке Снежок и техасский акцент, такой резкий, что им можно было гранить алмазы.