Но, с другой стороны, твердила она себе, находясь в более спокойном состоянии: ведь это же просто странно! Ей надо всего лишь увидеться с его сиятельством и со всею определенностью заявить об отказе стать его женой, и все устроится к лучшему, стоит ли так беспокоиться?
Однако герцогиня на вопрос Орелии, нельзя ли ей встретиться с графом, отвечала, что в этом нет никакой необходимости, да и вообще это не согласуется с правилами приличия, а впрочем, такая встреча станет возможной, как только в светскую «Газетт» будет послано объявление о ее помолвке, а граф собирается сделать это на следующей неделе.
— Но я не желаю быть женой графа и не раз вам говорила об этом! Я не хочу выходить за него замуж!..
— В мое время, — бесцеремонно перебила Орелию герцогиня, — строптивых девиц, которые вели себя в такой вот чудовищно-глупой манере, для вразумления секли розгами и сажали под замок, на хлеб и воду…
Потрясенная таким ответом, Орелия замолчала, однако герцогиня все же добавила, придав своему тону всю презрительность, на какую была способна:
— Кстати, неужели вы никогда не задумывались над тем, как это будет обременительно для Кэролайн и для моего внука, если вы всю жизнь будете висеть у них на шее? Вы же сами дали понять, что своих денег у вас нет… Впрочем, уверена, что ваша гордость, если ничто другое, не позволит вам быть для них постоянной обузой!
Слова герцогини вызвали в душе Орелии бурю: так вот оно что! Все верно, она станет пожизненным бременем не только для сестры своей, Кэролайн, но и для ее мужа, маркиза… И вот почему он подарил ей эти роскошные туалеты… Вне всякого сомнения, и она теперь отчетливо понимает это, потому что надеялся привлечь к ней внимание возможных поклонников, из которых кто-то мог бы жениться на ней, бессребренице…
С того дня, как они виделись в Девонширском дворце, Орелия и маркиз не встречались и не разговаривали… Да, ей теперь ясно: он намеренно избегает встречи с ней и, разумеется, тоже считает ее поведение с графом безрассудным, и к тому же граф его лучший друг!
В тот вечер Орелия легла спать в таком состоянии, словно ее окутал непроницаемый черный туман. Было в графе что-то, неизменно вызывавшее у нее отвращение. Она вспомнила его толстые губы и вздрогнула, ее опять чуть не вырвало. Но как избавиться от него? А что ее ждет, если она за него не выйдет?.. Где же она будет жить? Ей очень не хотелось вспоминать сейчас завещание дяди Артура… Если Кэролайн предпочитает о нем забыть, то вправе ли она, ее сестра без гроша в кармане, напоминать ей о документе, написанном рукой ее умирающего отца? И она молчала.
Как раз сегодня на приеме, который герцогиня давала в честь своих очень старых друзей, Орелия очутилась рядом с графом.
— Знаете ли вы, как очаровательно выглядите? — игриво спросил он, и его взгляд остановился на мягкой линии ее груди, вздымавшейся под тонким дорогим шелком вечернего платья, и Орелии показалось, что этот взгляд ее раздевает.
— Мне некогда сейчас, милорд, — смущенно пробормотала Орелия, пряча глаза, чтобы случайно не посмотреть на его губы, а то, упаси бог, ее снова вырвет! По счастью, ей надо было отнести подушку под ноги престарелому гостю.
— Я тоже найду себе занятие, начну бесконечно твердить вам о своей любви, но это пока, а когда вы будете принадлежать мне, моя Святая Недотрога, тогда, поверьте, у вас не останется времени для каких-либо отвлекающих от меня занятий… Вы меня слышите?..
Она сделала вид, что не услышала, что он сказал. Не слова графа ее испугали, а похоть, в них прозвучавшая, она распознала ее, несмотря на всю свою неопытность. Все же его присутствие рядом давало ей сейчас возможность заявить напрямик, что никогда она за него не выйдет, но едва Орелия открыла рот, как он жадно, точно собственник, сжал ее руку, и ей показалось, что ее коснулась липкая лягушачья кожа. Схватив подушку, Орелия чуть не бегом бросилась к креслу, в котором сидел старый друг герцогини с больными ногами. Нет, она должна освободиться от этого человека! Непременно!
И вдруг ее осенило — точно молния сверкнула в непроглядной тьме! Орелия вскочила с постели, достала из шкафа одежду и сложила в большую холщовую сумку — ее она может нести без посторонней помощи, — затем положила туда же несколько платьев, привезенных из дома, оставив в шкафу сверкающие стеклярусом элегантные туалеты с Бонд-стрит, оставила и соблазнительное, изящное белье из Парижа. Потом извлекла из недр шкафа старый синий плащ с капюшоном в меховой опушке. Когда-то она сама сшила себе этот плащ и много лет носила его.
Взглянув на часы, Орелия увидела, что еще нет и двух ночи. Надо подождать до рассвета, а тогда она потихоньку спустится в холл, еще до того, как проснутся слуги… Потом надо будет найти кэбмена, и он довезет ее до кабачка «Бычье горло», что на Риджент Серкус. А там есть стоянка дилижансов, и она сможет доехать почти до Мордена, останется лишь пройти пешком две мили… По счастью, у нее достаточно денег для такого путешествия. Слава богу — благодарно подумала она, — что эти деньги ее собственные, она сберегла несколько фунтов, еще живя в деревне, и ничего не истратила из них в Лондоне. Да, она хотела, после трехнедельного пребывания в Райд Хаузе, отдать эти деньги слугам, но теперь придется их истратить на дорогу домой. Приехав, она сразу напишет графу Ротертону и твердо заявит, что никогда не станет его женой, а главное, побег из Райд Хауза убедит и герцогиню, и Кэролайн, что ее намерение отказать его сиятельству, провалиться бы ему в преисподнюю, совершенно искренно и серьезно.
Орелия оделась и прилегла на постель, думая о делах, что ждут ее впереди. Если бы не помощь Кэролайн, она не смогла бы в Мордене даже прокормить себя. Значит, надо найти какой-то источник существования. Ну ладно, с этой трудностью она потом справится. Сейчас главное — бежать… Наконец часы в холле пробили четыре. Пора уходить! В пять утра слуги уже встают…
…Бледные пальцы рассвета неохотно тронули крыши домов, разгоняя ночную тьму. Небо на западе было темным, однако с восточной стороны слегка высветлилось, приготавливаясь выпустить солнечный диск.
Орелия надела плащ, низко надвинув на лоб капюшон, точно опасаясь посторонних взглядов, и подняла с полу сумку. Крадучись, она бесшумно и медленно спустилась в холл. Свечи в серебряных шандалах уже догорали, и в холле было почти темно, но швейцар, однако, еще не пришел. Подойдя к входной двери и повернув в замке тяжелый ключ, Орелия обеими руками отодвинула нижний засов, но с верхним ее ожидали трудности: он был слишком высоко для нее расположен, и она могла, встав на цыпочти, дотянуться до него лишь кончиками пальцев, да и задвинут он был слишком туго. Ей потребовались все ее силы, чтобы хоть немного его отодвинуть. Она приготовилась совершить вторую попытку, а за ней третью, но тут у нее за спиной и прозвучал голос:
— Может быть, я сумею вам чем-то помочь?
От неожиданности Орелия сдавленно вскрикнула и обернулась. Наблюдая за ее стараниями, в холле, как всегда безупречно одетый, только на этот раз по-домашнему, стоял и недовольно взирал на нее сам хозяин Райд Хауза.
Глава 4
С минуту Орелия от страха и смятения не могла проронить ни слова. Молча замерла она перед маркизом, очень бледная, не сводя с него испуганных глаз.
— Не соблаговолите ли вы мне сообщить, — спросил маркиз насмешливо, как всегда, когда его что-нибудь уязвляло, — как зовут храбреца, похитившего ваше сердце и все же настолько трусливого, что он предпочитает наносить визиты ночью, ожидая вас за стенами этого дома?
— Но там… за стенами дома… никого… нет! Никто не ждет там меня…
— Неужели вы думаете, что я вам поверю?
— Но это… правда! А уж поверите ли вы в нее, настаивать на том, чтобы это было так, не в моей власти…
Вместо ответа маркиз бросил на нее короткий, однако такой выразительный взгляд, что ей показалось, что взгляд этот проник в самую глубину ее сердца. Кажется, этим он убедился, что она не лжет, потому что уже совсем другим тоном он предложил ей:
— Тогда, может быть, целесообразнее пройти туда, где наш разговор не разбудит обитателей дома? Могу ли я пригласить вас в библиотеку?
И Орелия покорно пошла впереди него через холл — как овечка, отбившаяся от стада, которую нашли и теперь препровождают туда, где ей надлежит пастись. Сделав поначалу несколько нетвердых шагов — ноги ее были ватными и плохо ее слушались, — она пошла с гордо вздернутым подбородком, но чувствовала себя так, словно идет на гильотину, и сердце отчаянно стучало у нее в груди.
Войдя в библиотеку, она увидела, что красное бархатное кресло с выгнутой спинкой стоит у горящего камина, а около него притулился столик с графином вина и с наполовину пустым стаканом. Интересно, что заставило маркиза выйти отсюда в холл? Ему было вполне уютно сидеть у камина в мягком кресле, со стаканом вина… Неужели у него такой острый слух, что он различил неуловимый звук ее шагов, когда она спускалась по лестнице? Или какое-то внутреннее чувство подсказало ему, что в доме происходит что-то неладное? Однако времени для размышлений у нее не было. Маркиз закрыл дверь библиотеки и подошел к ней, остановившейся в нерешительности у стола. Капюшон, отороченный серым мехом, все еще обрамлял ее бледное лицо, пальцы рук были нервно сжаты.
— Куда это вы собрались? — спокойно осведомился маркиз, блуждающим взглядом скользя по ее фигурке.
— Далеко…
— Ну, это очевидно, однако могу ли я как хозяин, с которым вы не сочли нужным попрощаться, а это довольно невежливо с вашей стороны, все-таки узнать, куда же вы устремились?
— Я… хотела уехать… домой…
— Это еще почему? Вам здесь плохо? Здесь дурно кормят, у вас неуютная комната, невнимательная прислуга?.. Что, что?..
Сейчас он забыл свой спокойный тон и спрашивал громко, настойчиво, но она упрямо молчала, и маркиз вынужден был повторить вопрос, на этот раз с большей жесткостью:
— Орелия, я настаиваю на том, чтобы вы назвали причину… этого неожиданного побега!
— Я не желаю… не могу выйти… замуж… за лорда Ротертона.
Она проговорила это тихо и сбивчиво, опасаясь, что маркиз рассердится, и, наверное, сильно, узнав о ее твердом намерении отказать его другу. Она понимала, что может показаться ему глупой и по-детски несерьезной: ну кто же способен бежать от человека, который предлагает такой «ужас», как блестящее замужество? И почему, кстати, она прямо не заявила самому графу о своем отказе? Почему не известила его об этом хотя бы письмом? Зачем надо было прибегать к таким радикальным мерам, как побег из Райд Хауза?
Наступило глубокое молчание. Орелия по-прежнему не смела взглянуть на маркиза.
— Может быть, вы объясните подробнее, что произошло? И нельзя ли нам сесть? И, пожалуйста, снимите плащ, здесь же тепло, — сказал он странно изменившимся тоном, такого она у него прежде не слышала, да и все было так неожиданно… Орелия почувствовала, как краснеет, и перестала дрожать.
Неловкими еще пальцами она расстегнула застежку воротника, и маркиз отнес плащ на стул возле двери. И вдруг ей опять стало не по себе: сейчас маркиз обратит внимание на ее муслиновое, сшитое ею самой, белое платье и будет задет тем, что она пренебрегла сверкающими дорогими нарядами, которые он ей подарил. Могла ли она сознавать, что простенькое белое платье только подчеркивает ее юность и уязвимость, и поэтому не понимала также, чему приписать внезапную мягкость его интонации.
— Может быть, вы сядете, Орелия?
Она подчинилась, но села не в кресло, а опустилась на меховой коврик перед камином. Белая невесомая юбка колоколом окружила ее, пламя камина позолотило волосы, осветило печальное ее лицо. Она словно мерцала в окружеющей их полумгле, была особенным источником света, так что маркиз снова остановил на ней взгляд, и он снова проник в самую глубину ее сердца. Он сел вольготно, нога на ногу, в красном бархатном кресле. Несколько минут они молчали, а затем, не сводя с нее взгляда, он интригующе и медленно произнес:
— Так вы расскажете мне о том, что случилось?
— Мне стыдно, что я так… непозволительно глупо себя повела, — судорожно вздохнув, тихо отвечала маркизу Орелия, — но я никого не могла убедить… что не желаю выходить замуж за графа…
— Под словом «никого» вы, наверное, подразумеваете мою бабушку и самого Ротертона?
— Я пыталась сказать об этом его сиятельству… но не получила разрешения остаться с ним наедине… а когда я написала ему письмо… то… уверена, он его не получил…
— И тогда вы сообщили моей бабушке, что решили отказать сему искателю вашей руки и сердца?
— Да, я говорила об этом ее сиятельству, но она не пожелала меня выслушать. И она, и Кэролайн… не понимали меня. Они считали… что я должна… радоваться возможности выйти замуж за такого богатого и знатного человека, но я не могу… я не в силах на это пойти!
— Почему?
Какой простой вопрос — и, однако, именно потому, что он был незамысловат и прост, Орелии показалось, что к ее груди приставили нож. Она еще ниже опустила голову, так что маркиз почти не видел ее лица.
— Я… не люблю его, — едва слышно проговорила Орелия, уверенная, что маркизу эта причина покажется весьма несущественной и он воспримет ее с таким же пренебрежением, как воспринимают ее герцогиня и Кэролайн. Орелия ожидала, что маркиз сию же минуту закатится смехом, а потом станет потешаться над ее старомодностью и полной неспособностью мыслить рационально, но он лишь очень тихо спросил:
— А вы что же, считаете, что любовь для брака необходима?
Она помедлила с ответом, сразу поняв, как легко может сейчас уязвить и даже оскорбить его чувства, ведь Кэролайн ей призналась, что их с маркизом не связывает любовь, это будет брак по расчету… И можно ли признаться, что она в этом отношении очень отличается от Кэролайн и просто не способна на брак без любви? Но маркиз ждал ответа, и она подтвердила:
— Да, милорд… что касается меня — это именно так…
— И по этой причине, раз вы не любите Ротертона, вы и собираетесь ему отказать?
— Да!
— А у меня сложилось впечатление, что вы благосклонно воспринимаете возможность такого брака, — негромким голосом возразил маркиз. — Ротертон, конечно, несколько староват для вас, это верно, но он чрезвычайно богат, он занимает видное положение в обществе, и многие завидуют его состоянию…
Орелия промолчала, и тогда он продолжил:
— Да, он, конечно, вел довольно легкомысленный образ жизни с тех пор, как овдовел, но это можно сказать о любом представителе высшего общества, и репутация Ротертона менее уязвима, например, чем моя. Однако, если он вас действительно любит, как мне говорили, вы, несомненно, сумеете его исправить… У некоторых женщин это хорошо получается, а вы, вероятно, одна из них.
— Все эти доводы мне известны, и ваша бабушка очень ясно объяснила мне преимущества такого брака, если я стану женой его сиятельства…
— Но вы тем не менее решили ему отказать?
— Нет, я не отказала ему…
Граф посмотрел на нее удивленно — как?
— Меня лишили возможности это сделать! Никаких моих доводов не слушали! Вот я и подумала, что если я уеду домой, то смогу оттуда написать его сиятельству и объяснить, что, хотя его предложение — большая честь для меня, принять его я не могу, и, может быть, тогда Кэролайн и ее сиятельство меня… поймут… — И, немного помолчав, она печально взглянула на маркиза: — Но я не стану бременем… для вас и для Кэролайн — это я вам обещаю! Я найду себе какую-нибудь службу или занятие, благодаря которому смогу себя содержать. Поверьте мне, я только этого и хочу.
— О чем вы таком говорите? Какая служба? Какое занятие? Вы в моем доме, у меня в гостях, так почему бы вам не остаться здесь? — спросил маркиз нетерпеливо.
— Это совершенно исключено! — с горячностью воскликнула Орелия, и локоны ее в свете пламени дрогнули. — Ее сиятельство объяснила мне, какой обузой я стану для вас и для Кэролайн, если не выйду замуж. И Кэролайн опасается, что все ее знакомые станут относиться ко мне как к бедной родственнице. Она очень заботится о хорошем тоне. Бонтон ее очень волнует! Однако я… не собираюсь оставаться здесь, милорд, и никогда не собиралась! Я не брошу тень на свою кузину…
— Позвольте мне сказать сначала следующее… — Голос маркиза, когда она замолчала, наполнился теплотой, стал мягче, сердечнее. — Вы всегда желанный гость в моем доме, вы ни в коем случае не можете быть для нас ни обузой, ни бедной родственницей, я преисполнен к вам всяческого уважение и почтения, прошу вас поверить мне!..
Орелия зарделась:
— Спасибо, милорд, вы очень добры, что это сказали, хотя я и понимаю, что спустя недолгое время это уже будет не так. — И она легонько вздохнула. — Кэролайн права, я действительно окажусь на положении бедной родственницы, а кроме того, вам же захочется остаться наедине с Кэролайн…
— Вы так говорите, словно уже тщательно распланировали на будущее всю свою жизнь и нашу…
Странно, но слово «нашу» в его устах задело Орелию. А маркиз, не заметив этого, продолжал:
— Если вы не хотите идти замуж за Ротертона, это ведь не означает, что не появятся возле вас другие мужчины! Господи милостивый, девочка, да вы смо тритесь в зеркало? Неужели вы не понимаете, что всегда будут мужчины, которые захотят быть с вами рядом, захотят завладеть вами?
Голос маркиза, как показалось Орелии, почему-то стал неожиданно резким и напряженным, словно он приготовился высказать какой-то протест самому себе, и она поспешила ему ответить:
— Может быть, вы и правы, милорд. Да, возможно, однажды и у меня появится любимый человек. Но сейчас я не желаю выходить замуж. Ни за лорда Ротертона, ни за кого-то еще, кто бы он ни был… Я столько пережила за последнее время, я потеряла двух очень близких мне людей и должна пережить эти утраты…
— Да, я вас понимаю… Тем более что это близкие люди. Когда умер мой отец, он простудился и не выдержал последовавшей за тем лихорадки, то, хоть и не был мне особенно близок, хм… скорее наоборот… но тогда — мне было девятнадцать лет, сколько и вам сейчас — я страдал, по-своему, но страдал… Однако жизнь идет дальше, а если вы не найдете такого человека, о котором я говорю, что же вас ожидает?