Я уже знал, о чем мы будем говорить.
Он, конечно, вспомнил. Да, у братьев Чиледжи были финансовые проблемы — но давно, весной, не этой, а прошлой. То есть как раз летом две тысячи пятого года все и происходило. И — да, какие-то типы пытались их купить, и, хотя с холма их никто все-таки не катил, ушли они ни с чем.
— Это, конечно, были какие-то совсем дикие люди, — сказал вернувшийся из Милана Антон, гладя бородку (видимо, решал, сбрить или оставить). — Но сейчас таких много ходит. Их шлют вон, хотя иногда что-то им удается. Ты все понял, по тем цифрам, что я тебе рекомендовал освоить? Идет бум. Мир взбесился, не знает, куда еще девать деньги. Компьютеры, автомобили — там бизнес почти предсказуемый. И цены в целом тоже. Но вино… и тому подобные вещи… Сейчас, когда люди поняли, что живут здесь и сейчас, что Мону Лизу в Лувре ты каждый день не пойдешь смотреть, это высокое искусство, а вот хорошее вино или хороший галстук — это повседневная и неповторимая радость… Возможно все. Нет предела росту. Любые цифры.
Что ж, мотивы ясны. Просто деньги. Громадные.
— О диких людях, Антон. Как их зовут? У них есть имена?
— Какие, к черту, имена. Там посредники, исполнители. Скупают вот этот прекрасный воздух, завтра перепродают. Непонятно кому.
— Один американец, один англичанин, один араб. Это тебе что-то говорит?
— Еще бы не говорило. Три веселых буквы. Америка, Англия, Аравия. По-английски — АЕА. У нас, соответственно, ААА. Это банкиры. Вообще-то мы сначала думали, что тут какая-то легенда. Но они что-то правда купили. Среди моих поставщиков ни одно животное не пострадало. А с другой стороны — откуда мне знать, я же покупаю, допустим, «Мартель» у самих мартелевцев, у тех, кто его делает. На винограднике. Вовсе не у «Перно Рикар», который владеет «Мартелем». А какой пакет акций у этих или тех, из трех веселых букв или десяти — мне-то что? Наоборот, мне хорошо. Они занимаются маркетингом. Рекламой. Растут мои продажи. С другой стороны, мне плохо. Потому что благодаря рекламе цены на бутылку постепенно начинают расти. И вообще-то моя главная забава здесь, в моем бизнесе, — это найти, застолбить за собой вино за пять евро, которое через десять лет станет знаменитым, и… Ну, на мой век такого хватит. Я ищу и нахожу. Просто для этого надо иметь са-амую чуточку профессионализма.
— Антон, еще одно слово. Как они находят ослабевшие винные хозяйства? Откуда они знают?..
— Я же тебе сказал — они банкиры. Через банки и находят. Банки знают все про ослабевших.
Дальше разговор наш ушел в более приятные сферы. Я поинтересовался, что у него есть из маленьких бутылок, «половинок». Нельзя же уйти от такого человека, не утащив хоть что-то по оптовой цене. А когда у меня будет с кем пить нормальную бутылку — еще неизвестно.
— А закончу работу — приду к тебе за шампанью, — пообещал я. — Нет, к черту. За хорошей франчакортой!
— Сергей, ты на редкость верный человек, — сказал с улыбкой он. — Как полюбил франчакорту, так и любишь. Как ненавидел шампанское, так и ненавидишь. А то, что в Шампани есть маленькие хозяйства — не «вдова» и не «моэт», — которые страшно уважаемы самими шампанскими виноделами, ты будто не слышал? А это, между прочим, наше новое направление. Тут настоящие открытия. Заканчивай работу, звони, поговорим об этом.
А вот и совсем весна. У метро «Аэропорт» открылся торговый центр — трехэтажный куб стекла, я с трудом втиснул «Нексию», уже с летними колесами, в щель между прочими и пошел потолкаться среди людей, музыки и смеха.
Враг приобрел имя, но лица у него так и не было. Оставалось понять не так уж много. Но, во-первых, понять — это еще достижимо, а вот что потом? Не собирался же я единолично уничтожить вот этих загадочных ААА.
А во-вторых — ну, даже если бы уничтожил, что потом?
Что я буду делать?
Ну, то есть понятно что. Начну ходит в фитнес, заодно снимать там потных женщин с крепкой попкой. А точнее, по опыту, это они будут меня снимать.
Но кроме этого?
Кукушка-кукушка, скажи, что я буду делать в этой жизни, если все, чем я начинаю заниматься, кто-то у меня отбирает и ломает?
Музыка под уходящим вверх стеклянным потолком смолкла и зазвучала снова, мягко и торжественно.
«Эй, ты, ты — дитя в моей голове, — сказал голос Элтона Джона, — ты еще не родился, твое первое слово еще не сказано. Но я знаю — ты будешь благословен!»
О чем это он, вдруг пришло мне в голову. Конечно, я давно знаю эту песню, но до сего дня я был уверен, что тут колыбельная только что родившемуся вполне конкретному карапузу. Я никогда всерьез не вдумывался в самую первую строчку, не слышал ее всерьез. И что это значит: «дитя», или «ребенок» — в голове? Это не просто о человечке в пеленках, тут все сложнее. И это очень важно.
Он мне что-то хочет сказать, ответить на мой вопрос, подумал я.
Но тут же вздохнул и пошел рассматривать выставку сувенирных рыцарей в фальшивых латах и с бесполезными мечами. Нельзя так, уважаемый Сергей Рокотов. Не надо слышать голоса в динамиках, обращающиеся лично к тебе. Не следует разговаривать с самим собой, с зеркалом или с едой на кухне. И более всего — не надо ходить взрывать Чубайса. Надо представить себе, что Чубайс — это такое сказочное создание, вроде сверкающего алмазной крошкой единорога, которого никогда не следует взрывать. И все будет хорошо.
«Я обещаю тебе это, я обещаю тебе это — ты будешь благословен!» — нежно пел голос под стеклянной крышей.
Пора подводить некоторые итоги.
Рынок моды и рынок вина — нечто растущее без предела вверх. Купи себе перспективное хозяйство сегодня — и ты продашь его через пять лет с очевидной прибылью, это даже проще — торговать воздухом, чем ждать денег от продаж вина как таковых. Хотя и второй вариант тоже неплох.
И эта торговля воздухом — вполне законное занятие, так что, если я напечатаю где-нибудь данные о том, что какая-то ААА хочет затмить да хоть Diageo — они мне только спасибо скажут.
Другое дело — методы скупки. Этим мы сейчас займемся всерьез, но ведь, как всегда, виновными будут мелкие наемные рейдеры. Да, эти ААА нанимают всякую шваль, даже попросту убийц. Таков их стиль — торопятся и жадничают. Но ты еще докажи, что эта шваль выполняла их прямые указания. Ну не тех наняли.
Кроме того, я еще всерьез ничего не знаю. Банки, говорит Антон. Какие? А если посмотреть, какой банк обслуживал замок Зоргенштайн?
Три дня поисков и визит к моим банкирам (ведь я теперь был уважаемым клиентом) дал ответ: Первый банк Гибралтара.
Ничего себе — четвертый банк Европы по объемам операций. Гигант. Тираннозавр.
Ну а теперь… раз такие вещи, оказывается, можно выяснять… перед продолжением — небольшая проверка.
— Альберт, — сказал я в трубку. — Ты жив? Ты делаешь вино? Отлично. А скажи мне, пожалуйста, возвращаясь к истории с отравлением, — тебе знаком такой Первый банк Гибралтара? Не знаешь ли ты, кого из германских виноделов он обслуживает, кроме Зоргенштайна?
И повисла странная пауза.
— Сергей, — наконец зазвучал голос в трубке. — Я могу дать тебе телефон и адрес моих банкиров во Франкфурте, если ты уж так хочешь с ними поговорить. Кого еще они обслуживают — пусть сами расскажут.
Теперь уже замолчал я.
Ресторан Альберта, вспомнил я. Который выглядел заброшенным и тихим. Вся печальная атмосфера его когда-то бурлившего хозяйства.
— Альберт, — наконец нашел я голос, — у тебя что, не было выхода? Тебя тоже купили эти негодяи? Да что бы тебе было подождать?
— Приезжай сюда, Сергей, — послышался вздох. — Давай говорить о вине, о жизни, о стихах. Я продолжаю делать свое вино — и это главное.
Вот так.
Так они работают. Банк знает о том, кто оказался в долгах. И сдает информацию… да хоть своим акционерам. Те нанимают или приличных людей, или, как в данном случае — поскольку торопятся — всякую мразь. Та, вдобавок, иногда и сама сбивает цену. Известными методами.
Допустим, я составлю список подобных приобретений господ ААА, приложу список банков, а заодно какие-нибудь газетные или даже полицейские отчеты о странных событиях, сопровождавших эти покупки. Не доказательство, но…
А дальше — хуже. В винном мире я еще как-то разберусь, но мир высокой моды… А ведь там эти ребята наверняка тоже успели натворить много интересного. Сколько придется там копаться и в какую сумму эта наука обойдется?
Зато я кое-что соображаю в некоем другом мире. Мире журналов и газет.
Допустим, эти ААА просто хотят повторить опыт LVMH, где к напиткам добавлены сумочки, платья и прочая роскошь. Все правильно говорит замечательная Наталья, жена Антона — да я же помню и никогда не забуду одно из ее платьев. Я тогда посмотрел на ее обнаженную спину и тупо замолчал. Она усмехнулась и, довольная, оставила меня стоять там, как идиота.
Да, она права, вино и высокая мода — это одно и то же, в каком-то смысле. Это красота. Это смысл жизни или один из смыслов.
Они скупают красоту.
Но я никогда не слышал, чтобы какой-то из холдингов домов вина или моды добавлял к своим владениям еще и целый букет журналов или, скажем, телеканалов.
До этого еще никто не додумался.
Так, я уже привык к этому занятию: сначала смотреть на цифры.
Вот, наугад — французский концерн Эгретт, на пару с группой Херста и российским предпринимателем Филиппом Хрулевым держит в Москве издательский дом, куда входят шесть глянцевых журналов… и так далее. Выручка (не прибыль) в России составила сто сорок два миллиона евро. Вот такие масштабы. Но для крупного банка — не проблема.
Итак, как эта штука работает?
Здесь надо четко представлять себе, что такое сегодняшнее виноделие. Там происходит революция. Есть остатки прежней эпохи — здоровенные хозяйства, куда свозят виноград со всей округи, и энологи делают так, чтобы и в этом году вкус был все тот же, знаменитый, прославленный. Ну вот эти все великие шампанские дома. Надежно, но скучно.
И — ростки новой эпохи. Мы живем в век открытия маленьких виноградников, полгектара, гектар, с каким-то неповторимым сочетанием почвы, высоты и угла к солнцу. Вино — это не стандарт, это неповторимость. Это когда каждый участочек непохож на другой, и каждый год вкус вина с него меняется. Ты научаешься отличать вслепую тот самый уникальный вкус маленького виноградника, а тут еще приходит великий год… И ты встречаешь молодое вино, обещающее чудеса, дожидаешься, когда оно достигнет пика великолепия, с грустью провожаешь его, когда великий урожай начинает терять силу. И присматриваешься к новым урожаям — а вдруг неповторимое повторится? Это мудрый мир бесконечных наслаждений. Но кто-то в этом мире работает, потом считает деньги, бледнеет — и тут приходят какие-то ААА и хвать его!
И что же происходит дальше?
Этого раньше не было. Никогда еще в истории не было такого, чтобы дом роскоши одновременно владел бы и теми… да, в общем, людьми, которые об этой роскоши пишут, пытаются ее понять и научить других. Работали с этими людьми, превращали их жизнь в сплошное удовольствие — да. Уговаривали. Уважали. Кого-то и боялись.
И это правильно. Потому что мы имеем значение. Вы не поймете великое вино, просто зря потратите деньги, если не будете к нему готовы после многих лет опыта. Это все равно что дикарь, впервые попавший в оперу: сбежит через полчаса с больной головой. К красоте идти нужно долго.
Но если говорить о вине, то тут есть… был… я и мои коллеги. Когда меня заносит, за дело, брезгливо поджав губы, берется Седов. И всегда есть Монти Уотерс, а над ним — великие и ужасные Дженсис Робинсон и Роберт Паркер. Какие бы деньги ни тратили на рекламу дома роскоши, всегда есть слепые и не слепые дегустации, где загораются новые звезды и гаснут старые.
А если нас нет? Тем более что в России нас и правда почти уже нет. Вот только получилось это случайно, по идиотизму… но представим себе, что нас нет потому, что наши журналы купили и теперь говорят нам, о каком вине писать хорошо, а о каком молчать. Долго ли продержатся Робинсон и Паркер против толпы леммингов от журналистики, тупо и упорно прославляющих то, что им скажут? Может, и продержатся. Это все же Лондон и Калифорния. Но в России, где вкусы только создаются… или в Китае, где мне уж точно не найти следов ААА, а ведь наверняка есть…
А там, где мода, там есть… была… Алина Каменева. Ее журнал тоже, судя по всему, достался вот этим безликим — ААА. И, конечно, кто же ей дал бы писать умные вещи для умных. Им нужны лемминги. Не только журналисты, но и покупатели — кто потупее. Вот потому теперь там Юля Шишкина. И ей подобные.
Мертвое поколение.
Грустные лемминги, потому что они шкурами чувствуют — никогда им не почувствовать того, что научились чувствовать мы, с нашими горькими и звездными жизнями.
Конечно, они нас ненавидят. Потому что — по словам Кости, со смехом продавшего рейдерам наш с ним журнал, — они поймали луну в реке. Они получили должности. Но никогда не получат того, что было… и есть!.. у нас. Оттого — ненавидят еще больше.
И пока это так, все эти ААА будут творить, что хотят, по всему миру.
Ведь мы говорили и об этом. И мы были правы, в общем, во всем.
Это была зима или почти зима, мы играли с Алиной в великолепную игру. Военный лагерь, я — рыцарь, она — мальчик-паж, оруженосец. Ну, на самом деле принцесса, даже та самая королева, игравшая в замке Шопена, которая пробирается в военный лагерь, переодетая мальчиком-оруженосцем.
Сначала она — то есть мальчик, исполняя свою работу, долго моет меня в теплой ванной с аквамариновым кафелем, где гудит и горит синий газовый огонь. Потом смазывает джонсоновским маслом — чтобы после этого два тела скользили бы друг о друга (а простыни ждал бы круглый зев стиральной машины).
Но сначала рыцарь со счастливым вздохом ложится на эти, пока чистые, простыни спиной, а мальчик-оруженосец, в прилипшей к телу мокрой рубашке до колен, готовится оказать ему уже совсем другую услугу. Капризничает, гримасничает, с упреком напоминает, что у него сейчас заболят челюсти, но с легким стоном опускается на колени и, чуть смущаясь, берется за дело.
А потом наступает очередь следующей игры — когда раскроются все секреты. Мальчик понуро поворачивается ко мне спиной и поднимает рубашку до талии. Дает мне полюбоваться двумя округлостями, медленно поворачивается — сначала в профиль, а потом и — совсем медленно — лукавым и торжествующим лицом, всем телом: вот с кем ты сегодня.
И приходит время удовольствий королевы.
Потом мы лежим — она головой на моем животе — и опять говорим, говорим, это уже было время, когда мы все знали друг о друге.
— Сергей, а ты понимаешь, насколько мы, наше поколение — поколение русской революции девяносто первого года, — отличается от следующего, от этих второсортных малышей, которые уже в девяносто втором пришли, все у нас отняли и все изгадили? А за ними — вот эти, совсем маленькие, поколение офисного планктона?
— Ну конечно мы лучше… А как насчет спинку почесать?
— Ну поворачивайся, поросенок. Мы не просто лучше. Мы все прожили по две жизни минимум. Мы все кем-то были раньше и стали другими потом. Результат потрясающий. Знаешь, это как поколение героев восемьсот двенадцатого года. Молодые генералы своих судеб. А эти, одномерные, нас жутко боятся и не понимают. Им с нами и говорить-то страшно.
— Ты будь рада, что не убили. Подумаешь, не понимают. Шуточное ли дело, революция ведь. Хоть без гражданской войны обошлось. Случайно. Но во всем остальном — всё как в семнадцатом.
— А я как раз недавно об этом думала. И еще о том, что лучших — вот таких, как мы, — потом добивали по второму разу, в тридцать седьмом.
— Ну… М-да… Немножко арифметики. От тридцать седьмого до семнадцатого — двадцать лет. Значит, до момента, когда этот планктон поймет, что все равно остался в дураках, с девяносто первого года… даже девяносто второго, по сути… В общем, получается, наш новый тридцать седьмой год будет в две тысячи двенадцатом. У нас есть еще шесть лет. Слушай, а вот если чесать кругами чуть пониже и не переставая, то будет хорошо…
— Ты еще похрюкай…
И никакого вам Джеймса Бонда, даже Гарри Поттера никакого. Потому что они боролись пусть с не слабым, но все же тайным злом. А тут — какие тайны?
Это не преступление — скупать красоту, дома моды или винные хозяйства.
Это не преступление — скупать журналы и газеты, превращая их затем в листки для тупых, для тех, которым потом будут продавать свой же товар.
Все законно. Спасибо, что позвонили в нашу компанию. Ваш звонок очень важен для нас. Спасибо, что заинтересовались нашим бизнесом. Мы его ни от кого не скрываем.
И тут мне пришла в голову мысль: а ведь у них есть не только голоса, есть еще лица, у этих ААА. Ведь речь о реальных людях. Ну и что это за люди такие, чьи имена я, возможно, скоро узнаю?
Классика по Юрию Олеше: трое мужчин среднего возраста, жирных, в черных фраках и цилиндрах. Бред. А кто вообще сказал, что все трое — мужчины? Может, даже целых двое из них — вполне женского пола. И очень молодые.
Перед глазами возник светлый образ… я изумился… Юли Шишкиной. И начал троиться.
А ведь абсолютно точная картина и ставит все на свои места. Вот так бы она и действовала в аналогичной ситуации.
Я вздохнул. Нет, мы не будем больше говорить с самим собой или с едой на кухне. Мы теперь будем говорить с призраком всесильной и глобальной Юли Шишкиной, единой в трех лицах. Приехали.
Но как хочется, чтобы ну хоть в одной этой, моей истории мерзавцам не казалось, что у них все легко получилось.
Просто из самоуважения. Сделать это. Уже совсем немного остается. Дело-то, в целом, раскрыто.