Но как хочется, чтобы ну хоть в одной этой, моей истории мерзавцам не казалось, что у них все легко получилось.
Просто из самоуважения. Сделать это. Уже совсем немного остается. Дело-то, в целом, раскрыто.
А раз так — не вернуться ли к нашим почти забытым двум очевидным подозреваемым. Есть такая хорошая штука, как телефон. Когда у меня еще был свой журнал, все международные звонки я делал оттуда, от Ксении. Хотя деньги в итоге все равно были моими, но тогда я как-то это не воспринимал. Итак…
— Мануэла, дорогая, как вам там всем живется? Ну, я-то отлично. Но вы ведь знаете, что произошло с Россией. Нет, пока все хуже и хуже. А кругом люди, которые и не понимают, что с нами сделали… вот когда я вспомнил, как вы тогда себя ощущали, после Зоргенштайна. Да, да. Но ведь все позади? Ну да. Кстати, мне интересно: полиция вас спрашивала, в каком порядке стояли бокалы? Я имею в виду, в котором было белое, то есть первое вино, в котором — следующее… Начинали ведь с белого? Ну да. Ах, вот как. Ну что же мы тогда можем сделать…
Так. Хорошие новости. Дело все равно что закрыто, а точнее — расследование зашло в тупик, арестов не производили. И никто, никто не спрашивал у Мануэлы, сидевшей справа от погибшего, насчет порядка бокалов. А зачем спрашивать? Полиция и так знала, где был яд.
Не спрашивали. Ну и отлично. А то было бы обидно, если бы все сделали без меня.
— …ужасное время, — привычно жаловался в трубке голос Мануэлы, с характерным акцентом английского. — Это была звезда виноделия. А теперь о них и не слышно.
Ах, вот как. Зоргенштайн продан. Ну еще бы. Зря, что ли, старались? И ведь несложно установить, кому продан. До свидания, дорогая Мануэла. Мы еще увидимся, кто знает…
Проклятый немецкий язык. Но вот и он, сайт винодельни Зоргенштайн. На сайте производятся работы. Ладно, продолжайте производить… А мы тогда позвоним еще кое-кому. Как живет наш второй подозреваемый, сидевший от Тима Скотта слева? Как там наш Монти Уотерс?
Металлический голос сообщает: номер не существует. Ладно, Монти, далеко ты от меня не убежишь, как не убежит еще кое-кто. Всегда ведь есть кто-то третий, которого никто не подозревает, правда? По крайней мере тетушка Агата Кристи — которая травила своих персонажей в том числе чистым никотином — никогда не забывала об этом третьем. Который и на месте преступления якобы не был…
Ну а пока мы будем выяснять, куда девался Монти, на какие виноградники уехал, какой у него теперь номер мобильного — что надо сделать?
Какой же я идиот. Ведь с этого надо было начинать.
Так, через русский Яндекс это не делается. Надо выйти, например, на сайт лондонского журнала Wine… он-то небось не закрылся, в отличие от его российского клона «Виноманьяка»… и… Тимоти Скотт. Отсюда — и по английским поисковым системам. Кто такой был, собственно, этот Тимоти Скотт? Кроме того, что он проходит по десяткам сообщений насчет смертельного отравления в замке Зоргенштайн.
А, как ни странно, вот же он. Биография.
И тут мои брови поползли вверх.
Да если бы я догадался залезть на эти страницы тогда же, пока сидел у Альберта в пустом гостиничном крыле. Как же все просто. Никаких больше загадок. Вот, значит, как все это было.
Может ли детектив разгадать загадку, просто сидя дома и читая газеты? Да еще как. Огюст Дюпен, или как его звали, этого героя первого в истории детективного рассказа — «Убийства на улице Морг», — вот он посидел, почитал газеты и понял, что убийцей на самом деле была большая страшная обезьяна. М-да.
Яростно-безнадежное завывание мотора под окном — кто-то старается соскочить с размокших, как серая губка, ледяных бугров.
А ведь это совсем весна. Это апрель. Скоро лед по углам исчезнет, а потом в воздухе, где-то среди голых ветвей, появится существующий как бы сам по себе намек на нежно-зеленый цвет. Потом будет май, когда… когда люди уже начинают купаться в Средиземном море.
Европейскую визу мне раньше помогала делать либо Ксения, либо те, кто меня приглашал. Что ж, пора менять привычки. Включая привычку путешествовать по миру за чужой счет. Новая жизнь. И отличная, наверное.
Пока я научусь брать штурмом посольства, проходя туда по телам турагентов, пока подам — с третьей попытки — анкету, пока получу визу, как раз будет уже настоящая весна. Почти лето. Море согреется.
Пора поехать в одно очень приятное место отдохнуть. Или почти отдохнуть.
21. Король мира
«Рено», который я взял, был мне неприятен, прежде всего потому, что гудок там странный: надо особым образом нажать ручку, включающую дворники. И почему все эти арендные лошадки — тускло-серого цвета?
Но я успел испытать эту клячу на прочность вчера: прогнал ее на недозволенной скорости до самой Валенсии, города цвета золотого песка, до главного собора. Побродил, смущаясь, под низкими сводами приделов, а потом все-таки задал проходившей монахине самый идиотский вопрос на земле:
— Не подскажете ли, сестра, где Святой Грааль?
— Конечно, вон он, за поворотом…
И я, пройдя очередной черный туннель и завернув за угол, минуты три смотрел, не шевелясь, на маленький металлический бокал за толстым, пуленепробиваемым стеклом. Луч одинокого фонарика лежал на его чуть помятом боку.
Ватикан уполномочен официально заявить, что это и есть Грааль, единственный и неподдельный, стоит именно здесь, в Валенсии. Вот этот.
Почему же тогда не только я не верю, что это правда, а и мало кто, видимо, верит? Потому, что Святой Грааль вообще нельзя находить, он так и должен оставаться подобным недоступной весне?
А на другой день я, отоспавшись, отправился уже в куда более близкое и понятное место.
Вилафранка дель Пенедес.
Теплый ветер, сухой ветер, пахнущий хвоей и невидимыми отсюда цветами. Посыпанный шуршащим гравием круг, где прижимаются друг к другу круглыми боками ушастые туристические автобусы.
Стеклянная стена, за которой отсвечивает и угадывается что-то вроде библиотеки, правда, не с книгами, а с бутылками. В общем-то, магазин. И голова быка на щите над входом.
Торо. Вход к дону Мигелю Торо.
Стоячая дегустация для туристов в углу, организованная — по предварительному заказу — сотрудницей этого магазина; потный мужчина опускает, как все другие, нос в бокал и пытается понять — что происходит, почему люди так задумчиво нюхают вино, и когда же ему нальют еще. В другом углу, у полки, серьезный покупатель клюет пальцем клавиши калькулятора, как будто и так не ясно, что дешевле, чем здесь, не будет нигде.
Потому что ниже, под холмом, — стальные цилиндры и покатые крыши винодельни, возможно, лучшей в Испании.
Кажется, я был близок к панике. И потому, что оказался среди туристов там, где раньше был избранным, смотрел на непосвященных с усмешкой, шел в винодельню, и потому, что здесь завершалась моя дорога. Все эти месяцы работы — вот они где закончились. Здесь и сейчас. От этой точки — или дальше вперед, или…
— Мы договорились с доном Мигелем, что я подъеду в четыре — сейчас как раз без трех минут — и позвоню ему. Может быть, вы мне поможете? — обратился я к испанке, смотревшей на меня снизу вверх с испугом. Похожа она была больше всего на козу.
— Господина Торо здесь нет, — в страхе сообщила мне она.
— Ну конечно, нет, но где-то же он есть. Позвоните, пожалуйста. Скажите, что человек с хвостиком уже приехал. Хорошо?
Пауза, звонки, совещания со старшими по должности.
— Он сейчас будет здесь, — сообщила мне испанская коза, несколько успокоившись.
Я вышел из вино-библиотеки, жадно роясь в кармане, где были сигареты. Меня толкали, извинялись и обегали стороной туристы: для них заезд в прославленное хозяйство, гордость нации — дело почти обязательное.
Почти у моих ног остановилась немытая синяя «Субару».
— Человек с хвостиком! Вот теперь я точно знаю, с кем договаривался о встрече! — раздался голос из ее окна.
Дон Мигель, в джинсах и клетчатой рубашке, вышел из машины и воззрился на меня веселыми глазами. Его чуть не снесла с ног очередная цепочка туристов — не то чтобы они его не узнавали, они и знать не знали, как выглядит хозяин этих мест.
— Вы сказали — это не интервью? — прищурился дон Мигель. — Хоть какое-то разнообразие. А тогда что?
Вот он и пришел, этот момент.
— Первый банк Гибралтара, — сказал я. — Рейдеры. Компания из трех букв.
Он смотрел на меня, наклонив голову. И думал.
— Я-то считал, что вам, в России, не до того, — наконец заметил он, улыбаясь углом рта. — Мои петербургские импортеры рассказывают страшные вещи. Они там сошли с ума, эти люди из вашего правительства? Это имеет отношение к… трем буквам?
— Как ни странно — нет, — коротко сказал я. И, подумав, добавил: — Но еще раньше эта же троица уничтожила мой журнал.
— Как ни странно — нет, — коротко сказал я. И, подумав, добавил: — Но еще раньше эта же троица уничтожила мой журнал.
Он бросил взгляд в сторону толп внутри магазина-винотеки, взгляд хозяина, видящего, что все хорошо и без него.
— Ну, раз уж я согласился на встречу… — сказал дон Мигель. — Садитесь-ка вот сюда.
И он начал швырять с переднего сиденья назад теннисные ракетки, свитера и бумаги. Сзади свалка самых разных предметов и без того была внушительной.
Выпустив из-под колес гравийную очередь, «Субару» вывернулась между автобусов и с усилием поползла по сухой земляной дороге вверх по холму.
Я откинулся на сиденье, провожая взглядом свежую зелень виноградных листьев.
— Да, да, вы именно это и видите, — сказал дон Мигель. — Мой главный виноградник.
Я ехал по Мас ла Плана. Тот самый каберне совиньон. Вино-служанка.
Наверху холм, на холме домик под черепичной крышей, у домика нас встретил, извиваясь от счастья, здоровенный темно-рыжий овчар, именем, как выяснилось, Вольф. Посмотрел на меня и вопросительно наклонил голову.
— Ах ты цобако, — сказал я ему. — Ну и пасть же у тебя — просто чемодан.
Вольф улыбчиво облизнулся.
— Мы учим его быть дружелюбным, — сказал прислушивавшийся с любопытством хозяин. — Хотя я раньше не знал, что Вольф понимает по-русски. Ну, лучше поздно…
Он быстрой рысцой повел меня в гостиную. Мигель Торо вообще, кажется, человек постоянного движения, подумал я, трудно представить его лежащим на пляже, но очень легко — бегущим по аллее парка в кроссовках, возможно, с эскортом того же Вольфа.
И если этого мало, чтобы хорошо отнестись к дону Мигелю, то дело довершает уютный ванильный запах пирога, ползущий по его дому и уплывающий куда-то над виноградниками. Здесь попросту очень приятно находиться.
— Что ж, — сказал дон Мигель, наливая мне аскетический стакан воды, — если не интервью, значит, наоборот, вы хотите мне что-то рассказать? Про некий банк?
Я достал из сумки папку, довольно внушительную. Погладил ее, сделал глубокий вдох. Посмотрел в его укоризненные синие глаза.
— Я мог бы прийти к братьям Чиледжи, — сказал я, — но они меня не знают совсем. Тогда я стал искать другие знаменитые винные дома, у которых в прошлом году возникали финансовые неприятности.
И которые как-то были связаны с тем самым банком.
И увидел ваше имя. Они ведь приходили и к вам, правда? И ушли от вас так же, как ушли от Чиледжи?
Рассказывал я, наверное, минут пятнадцать. Почти в отчаянии поглядывая в его глаза, глаза одного из тех людей, кого я уважал больше всех на свете и кому завидовал. И видел в этих глазах… что-то странное. Сожаление? Долю уважения? Грусть? А то и… смех?
— И вы это все собрали… один? — наконец, спросил он.
— Пока — да, — признал я. — А вот дальше я не смогу один. Нет смысла. Не справлюсь. Или потрачу годы. Вот я и приехал к вам, дон Мигель, чтобы спросить вас: что мне дальше делать?
Он уже откровенно смеялся. Я ничего не понимал.
— Если я опоздал, — продолжал я, — и вас уже съели, тогда, кто знает, вы скажете мне, к кому можно обратиться. Хотя, на мой взгляд, выше вас нет никого. Если на обратном пути отсюда меня спихнут боком грузовика в пропасть — ну, это мой риск.
— Не спихнут, — быстро и чуть раздраженно вставил он. Потом протянул руку к папке:
— Вы мне это хотели оставить?
— Конечно, здесь только копии. Да и создают они скорее общую картину. Могут пригодиться для прессы. Но этого недостаточно, чтобы, допустим, открыть уголовное дело.
— А на чем вы собирались этих людей прижать всерьез? — повернул ко мне очень серьезное лицо дон Мигель. И я со сжавшимся сердцем отметил это прошедшее время в его словах.
— Зоргенштайн, — сказал я. — Убийство. Это уже серьезно. И это можно сделать. Потому что есть такая штука, как улики. Например, так и не найденное орудие убийства. Я бы мог его обнаружить.
— А что, интересно, — сказал он, и я понял, что он рад.
Я чуть расслабился и бросил взгляд вокруг себя: белые чехлы на стульях, летящие на весеннем ветерке белые занавески, Вольф хвостом к нам на пороге открытой двери, среди ослепительного золота солнечных лучей.
И я начал рассказывать все. Ну, то есть почти все.
Это же было главной загадкой всей истории — как можно отравить профессионального дегустатора. Я думал сначала о чем угодно — например, об отравленном шприце или капсуле и, для отвода глаз, капле никотина в бокале… Ведь ясно же, что остро пахнущий концентрат никотина вызвал бы у профессионала лишь раздраженное замечание: «посторонние запахи» и просьбу принести чистый бокал. Такое бывало на моей памяти, и не раз. Однажды вынесли все бокалы, почему-то слабо пахнувшие рыбой, и принесли новые.
Но потом я наткнулся на некоторые факты биографии Тима Скотта в Интернете и с изумлением увидел: да ведь Тим не был профессиональным дегустатором. Он был музыкальным критиком. А когда из его газеты вдруг ушел винный обозреватель, на его место посадили Тима — временно, по его просьбе освоить новую профессию. И произошло это лишь за два месяца до поездки в Германию.
А как ведет себя непрофессиональный винный критик, в первый-второй-третий раз оказавшийся на дегустации?
Правильно, он списывает у соседа. Слушается совета опытного человека. Подражает ему. Как Гриша, как Юля, которая теперь стала главным редактором.
Вот он сталкивается с чем-то необычным. Вторым и третьим винами были два, как я понял, довольно традиционных рислинга. Но первым, как сказал мне Монти Уотерс, разливали «неожиданно тяжелое и резкое» пино гри, оно же — граубургундер.
Монти сказал еще, что это вино было «неудачное», со странным букетом, с излишними дубовыми нотами и пряностями, и… да, «концентрация сверх пределов разума».
Но для начинающего дегустатора нет никаких «посторонних оттенков». Он еще не отличает нормального вина от вот такого.
И что же тогда происходит? Да я все равно что вижу эту сцену. Тим нюхает, с гримасой поворачивается к своему соотечественнику, а может — и другу Монти Уотерсу. Видит, что Монти спокойно делает глоток из своего бокала, отпускает пару злобных замечаний. Может, даже говорит Тиму: вот попробуй, это типично немецкое безумство, такое стоит запомнить. И Тим успокаивается. Тем более — соседи тоже обсуждают вино со странным вкусом, но все делают свой глоток…
— Значит, Монти Уотерс, — утвердительно сказал мне дон Мигель с горечью.
Конечно, это был Монти. А кто? Мануэла? Да она бы не выдержала и призналась уже через день. Кто-то третий? Возможно, но…
Но я с самого начала знал, что это был Монти. Только я не вполне понимал, что же я знал.
Это было так: Гриша старательно дергает ногами на полу, изображая умирающего. Круглые от ужаса глаза Мануэлы, еще точно такие же взгляды. И — глаза Монти. В них тягостное недоумение, даже презрение — на долю мгновения, не больше, дальше он взял себя в руки. Конечно, он знал, что в этот раз никого не травил и что человек, отравленный никотином, ведет себя не так.
Другое дело, что презрительный этот взгляд вспомнился мне позже. Сначала ведь мы не замечаем того, что не вписывается в заранее размеченную нами картину мира. И только потом — если повезет — начинаем вспоминать и думать.
— Все очень просто, дон Мигель, — пытался объяснить я. — У Монти в той поездке был такой баллончик-распылитель для носа, похоже — от насморка. Никто на эту штуку и внимания не обращал…
Как все просто. Вот он держит ее в руке и ждет, когда зазвучит хохот из рюкзака. Одна доза в бокал — как раз в тот момент, когда все страшно заинтересовались этим металлическим смехом, — не так и сложно, одновременно посматривая, не видит ли кто. А потом орудие убийства опускается в карман. Допустим, в правый. А в левом лежит другой баллончик, нормальный. Ну а дальше проходят положенные десять — пятнадцать минут, люди уже доходят до четвертого вина, знаменитого «Канцлера». Глоток. И тут Тим начинает понимать, что ему это не кажется: с ним и правда что-то не так. Вот вам проклятое вино.
И знаете еще что, продолжал я, чтобы не дать дону Мигелю задать тот самый вопрос: где же сейчас второй баллончик, тот, что с ядом. Знаете что — возможно, это был просто насморк, но в прежние встречи с Монти, помню, нос у него был в порядке. А что, если не насморк, а похуже, типа фарингита, ужаса дегустатора? Это лечится, но за год-другой. А Монти, небогатый парень не из Лондона, за эти год-два просто сошел бы с ринга. Очень удачная ситуация, чтобы его подговорить для некоей акции. И, конечно, он мог и не догадываться, что речь идет об убийстве. Может быть, ему сказали, что Тима просто будет долго тошнить, и эффект будет достаточен, все равно же — никотин, разговоры о садовом инсектициде, о грязном хозяйстве. Никаких смертей не надо. Потому с Монти и творилось потом черт знает что — человек, полностью спланировавший именно убийство, вел бы себя как-то по-другому. Был бы готов. Не сходил бы с ума так явно.