Путешествовать по винным хозяйствам с небольшим рюкзаком — хорошая привычка. Вся наша компания так поступала, хотя рыжая ведьма Мойра катала маленький чемодан на колесиках, а корейцы с китайцами зачем-то притащили с того конца света по здоровенному сооружению килограммов на пятнадцать и мучились ужасно; Гришу и Юлю, которые впились в меня накануне поездки всерьез, я проинструктировал строго, и они послушались, уложили только рюкзачки. Алина, кажется, приехала вообще без вещей. Или почти без них.
Но на самом деле проблема была не в том, чтобы быстро собраться. Нужна была Мануэла, без помощи которой взять машину в аренду… но Мануэла была здесь, внизу, ее изможденное лицо вытянулось еще больше, когда она увидела меня.
— Я покину группу на какое-то время. Нужен автомобиль, — сказал я ей. На лице Мануэлы отразилась паника: немцы, в отличие от зловредных лягушей, народ совершенно не жадный, но расходы, которые не были предварительно согласованы…
Я показал ей маленькую шуршащую пачку евро. Мануэла молча и быстро пошла к гостиничной стойке.
Человеку, так сказать, с улицы тут вряд ли бы дали машину так просто, потребовалась бы проверка кредитной карточки, которой у меня вообще не было — только дебетовая, а на ней долларов шестьсот, не больше. Но Мануэла сделала все как надо, отдала мне хранившийся у нее паспорт и чуть не благословила на отъезд. Не задав, что было бы естественно в ее положении, никаких вопросов. Она знала, чем я сейчас буду заниматься. И будет молчать, не проронив и намека. Она, может, и Мануэла, но настоящая немка.
Я сначала забежал в соседнее кафе, запустил руку в рюкзак и извлек оттуда ту самую бутылку:
— От Юргена Бека, не меньше. В магазинах и не ищите, один шанс из… Дорнфельдер, очень красивая работа.
— Сколько? — спросил на всякий случай Шура, а я только дернул головой вправо, с презрительной улыбкой.
— А ведь, помнится, тогда не пил, — сказал Иван Шуре.
— Жизнь заставит — будешь пить, — наставительно сообщил ему Шура.
Они не передумали.
И они меня жалеют.
Я сел в довольно приличную тускло-серую «Опель-Астру», старенькую, еще с ручной коробкой — ненавижу автоматику, — прикоснулся к рулю, и дрожь в руках мгновенно прошла.
Это действительно происходило.
Из города я выбирался довольно долго и с ошибками. А перед автобаном остановился и развернул карту.
Зоргенштайн — это просто. Правда, он на том берегу Рейна, но пока что надо было без затей ехать на север. Дальше через реку идут паромы. И снова на север.
Но кто сказал, что я сразу поеду в Зоргенштайн? Есть куда более интересные варианты. Ровно на полпути.
Подобраться к хозяйству Альберта Хайльброннера всегда было кошмаром — его видно простым глазом с высокого автобана, среди полосатых виноградных холмов слева от дороги, но поворот устроен по-садистски. Не тот, который тебе кажется самым очевидным, а следующий, твердил я. И со второй попытки попал — за холмами мелькнуло странное сооружение, на вид — несколько листов стекла, поставленных шалашиком.
Альберта мне нашли очень быстро, он вышел из мрака своих погребов, с изумлением щурясь.
Альберт выглядит так же ненормально, как и все его хозяйство, на вид он напоминает бесформенный мешок, в котором переносят кактусы. Но что вы хотите от человека, который года два назад весил килограммов сто девяносто, а потом, с помощью трех курсов таблеток, потерял чуть не половину этого богатства? А повисшую складками кожу, видимо, очень неприятно брить. Щетина при этом у него загадочных оттенков — рыжая с сединой.
— Сергей, — с недоверием сказал он. — Ты приехал за вином? Один?
— Догадайся, зачем я на самом деле приехал, — ответил я.
Альберт некоторое время думал, потом лицо его стало мрачным.
— Нас, видимо, всех беспокоит одно и то же, — проговорил он. — Если так, помогу чем могу. Ну что, у меня под рукой открытая бутылочка «Красного черта», подходит для разговора?
— Три капли, а там посмотрим. Я вообще-то за рулем, еду в замок, — отвечал я.
— Там кишит полиция, — с возмущением сказал он, не спрашивая даже название замка. — Это глупо, туда нестись. Просто так, без подготовки.
— Я приехал поэтому сюда, — заметил я.
Моя новая… нынешняя… в общем, моя профессия хороша тем, что лучшие ее представители — удивительные люди.
Они не выносят больших городов, они мыслят годами и десятилетиями — тот урожай, который ферментировался сейчас у Альберта в погребах, покажет себя через год, полная сила его будет понятна года через три, через десять же лет это вино, возможно, станет великолепным. А может, и не станет.
Они слушают голос своей земли, пытаются понять, какое вино она может породить. Но дальше, там, где требуется искусство, вино — это неожиданный портрет хозяина виноградника. Суровый или веселый, сдержанный или открытый, он рано или поздно создаст вино, до смешного похожее на него самого.
Альберт Хайльброннер — настоящий немецкий винный хулиган, этим и интересен. Потомственный винодел из дико консервативного Пфальца, он пошел войной на немецкую систему классификации вин.
В своем журнале я ее приводил неоднократно, честно добавляя, что списываю эту таблицу с англоязычного немецкого справочника, держать же ее в памяти нормальному человеку невозможно. Кабинетт — аусезе — трокенберенауслезе… А если вы, случись такое, не знаете немецкого?
Альберт придумал свою классификацию — разделил продукцию на три «этажа». Премьер-этаж, этаж д’амур и мастер-этаж. Извините, четыре — ведь есть еще гранд-этаж. Так это слово и значится на его этикетках, с французской загогулиной над «э», то есть «е».
А еще он, немец, решил отказаться от немецкого языка на этикетке. Он перешел на французский. Или на дикую смесь французского с немецким и латынью. Но называли его вина все равно по-своему, по этикеткам. «Красный черт» — это с большим вкусом сделанный шпетбургундер, не похожий ни на что немецкое, мягкий, перечный, изящный, с легким прикосновением французской бочки; на этикетке же пляшет веселый алый дьявол с вилами. И с толстым пузом, похожий на… ну, вы уже догадались.
Альберт заказал этикетки детям из соседней школы. Что они нарисовали — сказать иногда сложно, одно из его вин я называю «свихнувшийся золотой осьминог», хотя Альберт считает, что тут изображен виноградный лист осенью. Это — из этаж д’амур, если я правильно понял.
Потом он построил вот это дикое сооружение, куда вел меня сейчас, — дегустационный зал, кафе, зал собраний, всё вместе. Ну и свой офис на задворках.
В зале и вокруг него он начал проводить винно-музыкальные фестивали для местной глобализованной молодежи. Вино ведь — не только напиток здоровья, но и часть национальной культуры и традиций; и винодельни, монастырские или маркграфские, всегда такие праздники устраивали. Хотя никогда еще фестивали в Пфальце не проходили вокруг модернистской стекляшки неясных очертаний, высотой с двухэтажный дом, где виноград вьется и снаружи, и внутри.
И Альберт, к ужасу местных традиционалистов, стал знаменит. А когда его вино стала закупать «Люфт-ганза», можно было больше ни о чем не беспокоиться.
— Что значит — бывал? — фыркнул Альберт. — Все бывали в Зоргенштайне. Все его знают. Но не все дружат с Фрицем.
— Что-что — с бароном Зоргенштайном?
— Имею честь быть знакомым с бароном, — посмеялся Альберт. — Но он там не так уж часто бывает. Фриц — это келлермейстер.
Если бы я не устал от бешеной езды и сборов, я бы сейчас протанцевал вокруг столика. Именно Фрица мне было и надо.
Келлермейстер, он же энолог, — это профессионал, это человек, который непосредственно делает вино, имеет соответствующий университетский диплом, опыт и все прочее. Это тот, кто не вылезает с виноградников и из погреба. Хозяин же — если хочет — занимается стратегией и пиаром. Хозяин, конечно, также ходит в погреб каждый день (или раз в неделю) и объясняет энологу, каких вкусов и оттенков добиваться, но без энолога, занятого делом с утра до вечера, сам ничего сделать не может.
Энологи, дети подземелья, в результате неизвестны внешнему миру, ему известны хозяева, хотя как сказать — великий старик Джакомо Такес, сделавший чуть не половину вин, прославивших в свое время Италию, все-таки энолог.
Дальше у меня хватило ума задать правильный — для коллеги и единомышленника — вопрос:
— И как этот твой Фриц держится?
— Как настоящий воин, — грустно вздохнул Альберт. — Я постоянно ему звоню. Он уже понимает, что придется менять все имена и этикетки. Годы работы — впустую. А ведь «Канцлер» был его гордостью.
— Так, начинаются открытия. Что такое «Канцлер»?
— Красное, мы все уже скоро забудем, что Германия — страна белых вин. Дорнфельдер, с добавками шпетбургундера и португизера. Потрясающие оттенки табачных листьев. Но попробуй, скажи сейчас вот именно что про табачные листья.
— Так, начинаются открытия. Что такое «Канцлер»?
— Красное, мы все уже скоро забудем, что Германия — страна белых вин. Дорнфельдер, с добавками шпетбургундера и португизера. Потрясающие оттенки табачных листьев. Но попробуй, скажи сейчас вот именно что про табачные листья.
— Да, да, но…
— Я сейчас все объясню, Сергей. Тот англичанин сделал глоток «Канцлера» и упал. Об этом написали все газеты. Это конец. «Канцлера» больше нет. Он станет легендой. Мы будем покупать оставшиеся бутылки за большие деньги, конечно, но это будет потом.
Мы помолчали, я прикоснулся губами к «Красному черту» — вообще-то он называется «Хайльброннер ротвайн». Хорош, как всегда.
— У них были какие-то денежные проблемы, я слышал, и барон пробрался к канцлеру Шредеру, просил поддержки, — задумчиво припомнил Альберт. — На то он и хозяин. И ведь канцлер что-то придумал, какие-то приемы на высшем уровне в замке… А барон поэтому назвал новое вино в его честь. И — вот такой итог.
Так. Я только что выяснил, откуда взялась идея провести именно в этом замке тот самый ожидающийся саммит «три плюс Ангела». Ну и что с того?
— Хорошо, никотин, Альберт. Что говорит Фриц про никотин?
— Ничего такого, что не знала бы полиция. Она прочесала весь замок.
— И ничего не нашла?
— Ну, как это ничего? Никотин был. Хотя смотря в каком виде. Он там был, как и в любом хозяйстве мира, где есть сад. Но ведь Фриц и все его хозяйство — биодинамисты.
Еще этого не хватало.
Биодинамисты — что-то вроде шаманов виноделия, они доходят до того, что снимают урожай в соответствии с фазами луны. Но на более понятном уровне это означало, что ни на одном их винограднике не применяются никакие химические удобрения. Биодинамисты — сторонники чистого продукта, их цвет — зеленый. Правда, и без всяких фаз луны ни одно уважающее себя хозяйство мира почти не пользуется химией на виноградниках, просто это не подается так демонстративно.
Но никотин-то, то есть табак, вроде бы как раз натуральный продукт?
— Я понимаю, что ты сейчас думаешь, Сергей, — улыбнулся щетинистой щекой Альберт. — У меня тоже есть сад. Могу показать, как выглядит мой никодуст. Чтобы им отравиться насмерть, надо съесть его… полчашки. Ты же не крестоцветная блошка, ты большой. Но это — у меня. А Фриц — и садовник барона — биодинамисты. Не держат ни никодуста, ни никотин-сульфата. Они пользовались в саду настоем табачных листьев. Который жучков больше отпугивает, чем травит. Это и подавно надо заливать в человека через шланг, чтобы вот так на него подействовало — сразу.
— Я знаю, что никотин обнаружен в бокале и в плевательном ведерке, — сообщил я, размышляя, не выдаю ли секрета.
— Ты много знаешь, Сергей, — ответил Альберт, глядя на меня с сочувствием. — Я всегда думал, что ты не похож на винного писателя. Не буду задавать вопросов. Лишь бы это помогло. Да. Так вот, Фриц сказал мне, что в бокале нашли чистый никотин. А его еще надо было сделать, химически, нужна лаборатория. Ее в замке не обнаружили. Они там ищут сейчас какого-то служащего, кто вынашивал тайное зло против менеджмента или хозяина, но чтобы это доказать…
Я молчал, оглядывая пустой зал и начиная понимать, что здесь что-то не так.
— Альберт, — сказал я, наконец, — что с твоим кафе? Ты его закрыл? Я, признаться, иногда обедаю. Поужинать я собирался поближе к Зоргенштайну, но обедать…
— А! — вскинулся он. — Очень хорошо. Так-так. Сейчас ты получишь очень хороший хлеб, его делает сосед, он открыл пекарню, когда я начал возрождать винодельню. Где вино, там и хлеб, да? И еще я тебе дам неплохую колбасу. А вечером мы пойдем вон туда, за холм, в ресторан.
Я заметил бы, что он довольно умело обошел вопрос насчет кафе. Но сейчас меня волновало другое:
— Каким вечером, Альберт? Я думал, что проведу ночь в самом замке, или же там есть городок поблизости. Значит, мне скоро ехать.
Альберт пошевелил складчатыми щеками, и я вспомнил о шарпеях.
— Тогда тебе придется спрашивать разрешения у полиции, которая опечатала половину помещений в замке. Не дает работать Фрицу. Он говорит — очень странно, сколько там полиции, странно даже для убийства. Но не более странно, чем человек из России, который задает вопросы… Да.
Ну, это Альберт просто не знал, в чем дело. Конечно, там полно какой угодно полиции. Включая весьма особую.
— Поезжай рано утром, — посоветовал он мне. — А я мог бы позвонить Фрицу. Ведь тебе от меня именно этого и надо, правда?
— Мне было надо, — сказал я, — вот что: совет, где купить прочные канаты и железные крючья, ботинки с резиновой подошвой и все прочее для штурма замка. Ну и нанять пять-шесть рыцарей в полной броне. А уходя, я взорвал бы весь замок к чертям, так что еще взрывчатка нужна. Хотя Фриц — это гораздо, гораздо лучше.
— Га-га-га, — мрачно проговорил Альберт.
Итак, ночевать здесь? Я был очень рад такому повороту событий. А кроме того, я все равно собирался сделать где-нибудь остановку на пару часов, потому что…
— Альберт, у тебя есть Интернет?
— А у кого его нет? Значит, так. Ты будешь жить в «польском отеле», есть отличная комната. Интернет там внизу. Или я пущу тебя к себе в офис.
Мне не надо было спрашивать, что значит «польский отель». По всей Европе урожай винограда собирают подчас кочующие из страны в страну школьники, студенты, кто угодно — это модно, это часть их европейской жизни. Сборщикам не очень-то платят, зато кончается уборка урожая всегда праздником, с неумеренным питьем и музыкой, танцами босоногих девиц в чане с виноградом и всем прочим — притом что давить виноград ногами мир закончил полвека назад, мы живем в эпоху несравненной чистоты продукта.
У Альберта же в хозяйстве вообще работают почти только поляки, по дешевке, и они же зовут друзей из Польши в сентябре на уборку урожая. Живет вся эта публика в чем-то, приспособленном из старого каменного сарая, и не сомневаюсь, что там неплохо. Не считая того, что при уборке урожая народ спит в кроватях, стоящих рядами.
— Сколько звезд, Альберт? И сколько возьмешь?
— Много, много, Сергей. Возьму обещание, что, когда приеду в Россию, ты, ты, ты — покажешь мне свой дом. Хорошо?
— Как же я не догадался? Конечно, хорошо. Отлично.
Я знаком лично, наверное, с парой десятков виноделов — имеется в виду, что они знают, кто я такой, откуда и что о них написал. И с удовольствием со мной болтают. Но Альберт — особый случай.
Впервые мы приехали к нему с Мануэлой и фотографом в том самом сентябре ноль первого года, Мануэла затем получила мой репортаж — десять журнальных страниц, с иллюстрациями, главами, одна из которых называлась «Вино в мягких тапочках», другая — та самая — «Традиционалисты и хулиганы». Нашла переводчика. Перевела репортаж целиком для своего институтского начальства (чья любовь ко мне с тех пор не знает границ) и заодно послала Альберту. Альберт вывесил распечатанную главу в рамочке в офисе.
А через пару лет я снова оказался в Германии и подговорил сопровождающих — уже не Мануэлу, не помню кого — завернуть к Хайльброннеру. И купил у него всего одну бутылку, потому что вкус этого вина мне снился.
«Хайльброннер блан». Гранд-этаж.
Секретная смесь минимум трех белых сортов. Акация, гречишный мед, отцветающий боярышник, намек на сладость, звук скрипок из приоткрытых дверей маленькой сельской церкви где-то на холмах, тихое женское «ах» в приоткрытом окне. Лучшее, что может дать белая Германия.
Как-то не было случая сказать — у меня есть ребеночек, очень милый, тогда ему — то есть ей — было десять лет. В один из воскресных вечеров — воскресенье есть традиционный детский день разведенных пап — я налил ей в большой круглый бокал что-то около столовой ложки хайльброннеровского шедевра.
Она крутила бокал в пальцах и погружала туда нос минут, наверное, пятнадцать. Мы долго обсуждали то, что ей там унюхалось. Потом она осторожно сделала глоток и сказала:
— Папа, у тебя очень хорошая работа. Она нужна.
После чего пообещала, что никогда больше — «больше», вот как? — не будет пить всякую копеечную дрянь, которой развлекаются школьники как раз начиная с ее возраста.
Она поняла, что такое вино.
А с Альбертом, который был тронут моим визитом, мы тогда поговорили о всяких пустяках, включая то, как он унаследовал от отца полностью разрушенное хозяйство.
— Он просто не мог им заниматься, приехал из плена, надо было браться за любую работу… — начал объяснять он. И я даже как-то сразу не сообразил спросить: из какого плена?
— Как это — из какого, — недоуменно пожал он плечами. — Восточный фронт. Он был танкистом, потом сидел в плену у вас, в России. Строил дома в Москве. Потом вернулся, в пятьдесят шестом. Женился снова, скоро родился я.
— Строил дома в Москве? А какие дома? В какой части Москвы? — спросил я, и Альберт поднял на меня взгляд, услышав что-то в моем голосе.