– Вы так говорите… будто это я один должен захотеть, – буркнул Ингвар наконец. – Это же она не хочет! Это же Вальгард отказался. С чего бы ему теперь передумать?
– Они передумают, – заверила Мальфрид. – Ранди говорил… он не открыл мне всего, но дал понять, что теперь в Плескове поведут иные речи. Отец уверен, что скоро им понадобится помощь, которую сможем оказать только мы. И они будут рады, если ты снова посватаешься. Ранди сейчас здесь, ты можешь сам с ним повидаться.
– Я обещал посодействовать решению этого дела, – вставил Олег. – Я ведь их родич и единственный в роду князь.
Ингвар бросил на него взгляд, означавший: «ты уже раньше постарался…»
– Я не мог идти войной на собственных родичей, чтобы принудить их заключить союз, который им не нравится, – понял его Олег. – Но теперь… я не знаю, честно говоря, что у них случилось, но если они настроены помириться, я готов помогать всеми силами.
– Я туда не поеду.
– Я поеду! – живо откликнулся Мистина, уже давно ждавший случая вставить слово. – Меня пошлите. Упрямые девушки – это по мне! Я знаю, как с ними обращаться! Клянусь, очень скоро ты наденешь это ожерелье ей на шею, когда настанет пора вручать свадебные дары. Да я уверен: она сама во сне видит, как бы вернуть эти камешки, которые ей дали поносить и отняли! Надеюсь, она не глупа – ведь только глупая девушка станет отказываться от такого счастья: сиденье королевы в Волховце и такое сокровище в придачу! Я имел в виду, – он подмигнул Ингвару, – что сокровище – это ты, мой князь!
Прошло четыре года с тех пор, как Эльга стала невестой князя Дивислава.
За это время мы ни разу его не видели, но вспоминали часто. Эльга в общем-то уже тогда могла выйти замуж, ее свадьбу можно было справить через год-другой, но Дивислав, помня, что годится ей в отцы, согласился подождать, пока она по-настоящему вырастет.
К тому же ей требовалось время на обучение всему, что должна знать княгиня зоричей и старшая жрица целого племени.
Тут уж речь не о поясках и рушниках, хотя и этого понадобится много!
Княгиня Велемира стала пользоваться помощью Эльги во время принесения жертв, новогодних гаданий, разных заклинательных обрядов – все это Эльге нужно было узнать.
Мы учились шить «божьи сорочки», которые надевают на капы в посвященные им велик-дни, и водить священное коло – на каждый случай по-разному.
Ведь князь – хранитель не только духа предков, но и всей их мудрости, поэтому мы терпеливо постигали свойства различных трав и кореньев: одни можно есть в голодные годы, если знать, как приготовить, другими красят пряжу, третьими лечат разные недуги, а четвертые служат для ворожбы и заклинания кудов. Всему этому учили в свое время и Вояну, которая, кстати сказать, за эти четыре года родила троих сыновей.
Нечего и поминать, что Эльга играючи постигала хитрые науки – ей все давалось легко. Но порой, если кто-то заводил разговор о ее будущем, она задумывалась, и на ее лице проступала тень недовольства.
Не думаю, чтобы ей не нравился жених. Даже если кто и намекал, что, дескать, не староват ли, она отвечала презрительным взглядом и говорила: «Да уж конечно, мне гораздо больше годится в мужья зрелый мужчина и князь, чем какой-то мальчишка, которому еще невесть сколько дожидаться своего наследства!»
А к Ульву конунгу теперь никто не поедет на свадебный пир – как бы тоже не накормил собачьим мясом, раз такие у него друзья.
Она, во всяком случае, собак жарить не умеет и учиться не станет!
Надо полагать, сам Ульв конунг, ее несостоявшийся тесть, тоже понимал, что с удачей у него не густо. Ведь говорят: за бесчестьем и беда тут как тут. Именно поэтому, как считал мой отец, и не случилось войны, которой наши старшие тогда боялись. Дивислав удовольствовался тем, что перехватил у своего врага красивую и выгодную невесту, а Ульв, получив назад ожерелье, понял, что ему сейчас не стоит испытывать свою удачу.
В землях кривичей и словен водворилось немирье: еще не война, но и прежние договоры уже не считались действующими.
Но война пришла совсем с другой стороны.
Я уже говорила, что мы жили за полдня пути от Плескова, возле Люботиной веси. Здесь находится брод, через который можно подойти к Плескову с запада.
После той войны с чудью, когда овдовела Домаша, а князь Судогость выдал ее за Вальгарда и нанял обоих братьев на свою службу, они осели в этих местах, чтобы охранять подступ к стольному городу. Здесь и раньше было поселение на мысу между Великой и ручьем, а наши отцы поставили усадьбу неподалеку от него, на другом берегу реки, возле брода.
С раннего детства помню грохот и крики, когда через брод водили лодьи торговых людей: весной по высокой воде, в иное время – на катках по берегу. Старейшиной в Люботиной веси был мой дед по матери – мой отец женился на дочери местного хёвдинга – и население ее наполовину состояло из моей материнской родни. Но если я начну о ней рассказывать, то никогда не доберусь до главного, так что об этом как-нибудь в другой раз.
Наши отцы по уговору между ними и князем были обязаны оберегать не только брод и Плесков, но и путь от Плескова до моря. В Плескове те, кто приходил с Ловати на речных судах, меняли их на морские – ведь дальше городов нет. Только озера, хвойные леса, в которых прячутся небольшие поселки чуди. Владения плесковских князей заканчиваются там, где из Чудь-озера вытекает река Нарова и движет свои воды на север, к морю. По берегам ее живут племена нарова и водь – до самого Варяжского моря.
И вот каждую зиму мой отец или Вальгард, по очереди, с половиной дружины отправлялись в путь до устья Наровы, посещая все прибрежные поселения.
Они не собирали дань, наоборот! Они сами устраивали пиры для старейшин наровы и води, дарили им полоски шелка, серебряные шеляги, красивые блюда, железные котлы. А все для того, чтобы те позволяли проезжать по своим землям торговым обозам из Варяжского моря в Чудь-озеро и обратно. Со старейшинами заключался и подтверждался договор: не грабить торговых гостей, позволять им охоту или подвозить припасы, помогать с починкой лодей или саней и с преодолением порогов на реке Нарове.
По Нарове шли уже на тех же судах, на которых потом выходили в море, поэтому тащить их через пороги было нелегким делом. В это время проезжающие были уязвимы для нападения, и важно было обеспечить им дружелюбие местных жителей. Разумеется, все проезжающие одаривали их и сами.
Прошлой зимой (через три года после нового обручения Эльги) стрый Вальгард привез из зимней поездки неприятную новость.
Нарова рассказала, что летом два или три торговых обоза были ограблены прямо в устье реки. Вальгард дошел до моря, чтобы выяснить дело, но старейшины наровы клялись, что они ни при чем. Те, что жили ближе к устью, поведали: летом там стояли три варяжских корабля – они и грабили проезжающих, а перед началом зимы ушли.
В Плескове надеялись, что такого больше не повторится.
Но на следующее лето торговых гостей стало гораздо меньше, причем поток уменьшился в обе стороны. На Готланде и в Бьёрко ходили слухи, что в устье Наровы устроился какой-то морской конунг, и об этом знают даже в Смолянске. Понятное дело, что почти никто не хотел туда ехать, все предпочитали лучше освоенный и охраняемый путь через Волхов и Ладогу. Говорили, что поедут, только если в Плескове им обеспечат охрану.
Но у нас не было столько дружины, чтобы провожать каждый обоз!
Князь Воислав был очень недоволен, а особенно тем, что все это шло на пользу нашему недругу – Ульву из Волховца.
– Похоже, это лето я проведу вне дома! – сказал Вальгард, однажды вернувшись домой из Плескова. – Князь хочет, чтобы я с дружиной сходил к устью и посмотрел, что за тролли там завелись.
– Но когда же ты вернешься? – с беспокойством спросила его жена. – Ведь осенью будет свадьба, за Елькой жених приедет…
– Надеюсь, к тому времени я вернусь. Это будет первая в моей жизни свадьба дочери, и я не хочу пропустить такое событие.
В середине травеня уже пора было ожидать первые обозы: вот-вот смоляне повезут на Варяжское море меха зимней добычи.
Отец Эльги вышел на лодьях с большей частью дружины и воями: всего у него было человек семьдесят. По высокой воде вниз по течению они могли достичь моря довольно быстро, особенно если на озерах повезет с ветром. Еще Вальгард взял с собой Аську: тому было уже семнадцать, он уже пять лет носил меч и привык сопровождать то отца, то дядю.
Он был возбужден перед отъездом: парню предстоял первый поход, где ожидалось настоящее боевое столкновение.
Я волновалась за брата, но старалась не показать виду: ведь для того он и рожден был мужчиной.
Я волновалась за брата, но старалась не показать виду: ведь для того он и рожден был мужчиной.
Хорошо помню, как мы их провожали…
И как Аська вернулся, тоже помню…
Дружина Вальгарда ярла остановилась на ночлег, не дойдя примерно полперехода до острова на реке Нарове, где, по уверениям местных, устроили свой стан викинги.
С вечера разразилась первая в этом году гроза.
Тугие струи дождя безжалостно хлестали землю, сбивая свежую листву; гремел гром, небо рвали пламенные всполохи. К ночи пробужденный Перун поумерил свою ярость, и под утро ливень сменился мелким моросящим дождем.
Третья стража выпала молодому дренгу по имени Репе – так мать-чудинка переделала данное отцом-варягом имя Рагинальд. Друзья-кривичи звали парня просто Репа.
Он поправил рогожу на голове и плечах.
Сырая одежда противно липла к телу. Дозорный плотнее прижался к стволу толстой ели, словно надеялся возле нее согреться. Глаза неудержимо слипались; несмотря на все усилия хранить бодрость, Репе то и дело проваливался в полудрему.
Шуршание дождя по молодой зелени заглушало прочие звуки ночного леса. Спать, спать…
Когда же Грим придет его сменять?
Копье, которое парень держал обеими руками, служило ему сейчас скорее подпоркой, чем оружием.
Дозорный не сразу понял, что его встревожило.
Железо звякнуло или вода с листьями зашуршали слишком громко?
То ли вообще приснилось?
Бывает же, что в полусне ясно слышишь звуки, которых точно не может быть.
Вот вроде опять…
Показалось?
Оторвавшись от дерева, Репе древком копья раздвинул еловые лапы – сейчас с них полведра воды ливанет за шиворот! – сдернул рогожу, чтобы лучше слышать, и высунул голову наружу.
За шиворот все-таки налило, ну и велс с ним. Что же это было?
Он приподнялся на полусогнутых ногах, изо всех сил всматриваясь в сырую темноту. Вроде снова звякнуло где-то справа за деревьями. Проклятый дождь, ничего не дает разобрать…
Торопливые шаги раздались совсем с другой стороны, хрустнула ветка.
Репе стал разворачиваться, перехватывая копье и открывая рот, чтобы закричать, но не успел. Тяжелое тело обрушилось на него, сбив с ног, готовый вырваться крик перешел в сдавленное мычание: чья-то мозолистая ладонь заткнула рот, а справа под ребра будто вбили ледяной гвоздь.
Раз. Затем еще!
Захрипев, Репе начал оседать; напавший резко запрокинул его голову и полоснул ножом по горлу. Затем осторожно опустил обмякшее тело на землю и негромко свистнул.
Из лесу крадучись стали выходить вооруженные люди; на многих были шлемы. Дружина морского конунга Оттара готовилась к броску.
Обдумывая впоследствии произошедшее, Торлейв, Асмунд и другие хирдманы легко догадались: у викингов наверняка были дозорные на порогах Наровы. Вероятно, кто-то из местных.
Если бы проявить догадливость вовремя!
Ведь ничего сложного: викингам следовало узнавать заранее, не идет ли к ним со стороны кривичей добыча или опасность. И пороги были самым удобным местом для дозорных: на их преодоление у любой дружины, а тем более торгового обоза уйдет целый день. Потом усталые путники встанут на ночлег – и сидящие в засаде получат целые сутки для подготовки к бою.
Викингам было даже необязательно нести дозор самим, рискуя быть замеченными.
Подойдут и местные. Роды наровы, жившие вдоль реки, на такое предательство едва ли были способны: иные из них поддерживали добрые отношения с плесковскими князьями уже не первое поколение и не стали бы их рушить ради пары ногат.
Но глубже в лес обитали и другие – готовые удавиться на ногату, поскольку видели серебро раз в десять лет.
И кто бы обратил внимание на очередного отрока с удочкой в челноке? А заприметив плесковскую дружину, отрок мог незаметно исчезнуть и передать весть «морскому конунгу», чтобы тот знал, где ночуют явившиеся по его голову.
Начало похода прошло гладко, ветер на озерах был попутный, и пороги миновали без потерь, только устали. Первая ночевка после порогов обошлась без происшествий; на следующий день ничего подозрительного дружина не заметила, и местные твердили, что, мол, кругом тихо.
Вальгард не сомневался в их желании помочь: уже много лет эти люди получали от плесковичей железные орудия и сбывали при помощи плесковских торговых гостей своих куниц. Здешние молодухи начали нашивать на праздничные наряды полоски разноцветного шелка и щеголять бусами из яркого стекла с «глазками», обожаемыми женщинами всего света уже тысячу лет.
После порогов, через переход, встали на ночлег.
Теперь до устья Наровы оставалось всего ничего, и назавтра дружина должна была достичь цели.
На всякий случай Вальгард велел разводить костры в низинке и загородить щитами, чтобы огонь нельзя было увидеть издали. Осторожность была не лишней: так и не удалось выяснить, где викинги и сколько их. Было очевидно, что не больше сотни: порядочное войско в этих местах не прокормить. В дружине Вальгарда людей было меньше, но он надеялся на внезапность.
На втором ночлеге после порогов Асмунд спал плохо.
Дождь ему особо не мешал – за время дозорных разъездов в этих же местах он привык спать под дождем, к тому же был одет в кожаную рубаху и укрыт плотным шерстяным плащом. Сестра Ута за зиму связала ему три пары высоких шерстяных чулок и все заставила взять с собой: теперь он мог переменить мокрые на сухие, а что еще надо в походном ночлеге для счастья?
До этого он участвовал только в одном военном походе: пару лет назад зимой – видно, голодно было – из дальних лесов вышла какая-то «дикая нарова» и тоже грабила торговцев. Тогда воевода Вальгард за двое-трое суток по следам нашел их гнездовья, и участь грабителей была предрешена: уж очень сильно они уступали хирдманам и выучкой, и качеством оружия. Почти все мужчины немирной наровы тогда были перебиты, два поселка сожжены, а уцелевшие жители проданы весной проезжающим на юг варягам.
Иное дело – сейчас.
При всем своем молодом задоре и убеждении, что «наша дружина – самая могучая, а наш вождь – самый доблестный и удачливый», Асмунд понимал: завтра им предстоит столкнуться с людьми, которые сделали битву своим ремеслом и потому готовы к ней всегда. А терять им нечего, кроме собственных голов, с которыми они простились заранее, когда объявили своим родным об уходе «в викинг».
Шевелились мысли: может, этих йотунов здесь уже и нет, может, они в это лето в другом месте промышляют? Тут все-таки не Дорестад и не Рёрик, особо не разживешься.
Ну а если они там…
Вот завтра и станет ясно: годится он, Асмунд, сын Торлейва, на что-нибудь путное или так, порыбачить выехал?
Все остальные уже спали, кроме дозорных по краям поляны, только Асмунд все ворочался. Ему досталось делить палатку с Колем: тот так храпел, что спать от него поблизости никто не соглашался, кроме Асмунда.
Но не храп мешал парню – к этому он был равнодушен, – а мысли о завтрашнем дне.
Может, его вообще убьют…
Но в свою скорую смерть Асмунду не верилось. И не потому, что он боялся: просто было у него предчувствие, что ему предстоит жить очень долго. Может, даже лет пятьдесят.
Но когда все началось, он уже спал.
Асмунд не помнил, как заснул, но проснулся в один миг. То есть скорее очнулся – уже стоя у входа в палатку, с шлемом в одной руке и мечом в другой. Копья были сложены снаружи, под щитами. Выходит, Асмунд сначала вскочил, схватил оружие и побежал, а только потом уже проснулся. Мелькнуло воспоминание: на самом деле его разбудил Коль, который вскочил первым, ринулся наружу и по дороге задел его голову ногой.
Но первым делом Асмунд осознал звук.
Раздавался рев рога, но незнакомый – это был не Разрушитель Мозгов, всем в дружине Вальгарда привычный. А потом послышался крик множества голосов – дикий вопль, будто из леса выскочила тысяча троллей. Асмунду не приходилось видеть настоящих берсерков, но он слышал от отца, что викинги часто подражают им – чтобы пугать противников.
В темноте чужого леса этот крик и впрямь нагонял жуть.
И еще казалось, что их целое войско и они повсюду!
Надо думать, дозорных викинги сняли заранее, потому что никто другой и не пытался разбудить дружину Вальгарда.
Сразу началась свалка.
Асмунд знал, что в жизни все бывает не так красиво, как в саге о битве при Бровеллире, но все же растерялся. В темноте шла непонятная суета, раздавались бессвязные крики, валились палатки и под ними дергались не успевшие выползти люди. Кто-то метался, кто-то падал, а Асмунд не мог даже разобрать: где свои, где чужие, кого бить?
Он успел нахлобучить шлем, но не мог даже завязать ремешки: руки были заняты мечом и щитом. Выглядывая из-за края щита, он замечал скользящие во тьме белые пятна – будто духи!