Потом оказалось, что викинги повязали себе на рукава белые тряпки, чтобы во тьме отличать своих.
Вальгард со старшими хирдманами тоже обсуждали возможность напасть ночью, но отказались от нее: в месяц травень еще слишком темно, а они слишком плохо знали местность.
Враги сделали этот выбор за них.
Единственное, что Асмунд сообразил сделать, – это встать спиной к дереву, чтобы хоть обезопасить себя сзади.
И тут до него долетел крик:
– Ко мне, люди Вальгарда! Все ко мне!
У Асмунда отлегло от сердца. В битве главное – знать, где твой вождь.
Потом раздался знакомый звук – боевой рог по прозванию Разрушитель Мозгов, собирающий дружину к вождю.
Асмунд кинулся туда. Справа блестела река, на песке чернели лодки.
Воевода ночевал в лодке и теперь стоял перед ней – уже в шлеме, будто в нем и спал.
И кричал без передышки:
– Ко мне! Все ко мне!
Трудно сказать, многие ли сумели расслышать его в таком шуме. Но хуже всего было то, что викинги его тоже слышали. Разумеется, при Вальгарде имелись телохранители: они и ночью спали вокруг него, а сейчас были на ногах. И первыми встретили нападавших.
Из тьмы выскочил кто-то с белой повязкой на рукаве; Гардар полоснул его мечом по животу, и тот упал с воплем. За спиной у Вальгарда и его людей была река, но возле лодок викинги значительно превосходили их числом.
Асмунд бежал изо всех сил.
Поскользнулся в грязи, упал, но не выпустил оружия, боясь в темноте потом не найти. Поднялся, опираясь на щит. Ноги разъезжались, в этот миг он был совсем беспомощен и представлял собой легкую жертву, однако темнота в этот раз его спасла.
Когда он утвердился на ногах, звуки драки раздавались уже почти вплотную.
Судя по шуму, сражались три-четыре десятка человек. На фоне речной воды он различил знакомый силуэт Вальгарда с наполовину разбитым щитом. Тот рубил направо и налево, как бешеный! Слева от него бился Гаут; но не успел Асмунд его толком разглядеть, как тот уже упал.
Вальгард не замечал, что его бок остался открытым. Но Асмунд теперь знал, куда ему встать. Скользя по грязи и больше всего на свете желая лишь не грохнуться еще раз, он устремился к родичу-воеводе.
И вдруг, прямо у него на глазах, Вальгард упал.
Асмунд сперва подумал, что вождь тоже поскользнулся. И лишь чуть погодя осознал, что в тот миг рядом с ним что-то блеснуло.
И словно развеялись чары: Асмунд осознал, что уже некоторое время орет во все горло, но сам себя не слышит. Кто-то из викингов стоял к нему боком – он ясно видел белую повязку на рукаве. Заметив Асмунда, тот развернулся и рубанул мечом; парень присел, пропуская удар сверху, как тысячу раз делал во время упражнений, и так же безотчетно, заученным движением ударил в ответ над плечом. Противник завалился, Асмунд перепрыгнул через тело и наткнулся на своих.
Кого-то волокли на руках в лодку, Асмунд сообразил: это Вальгарда несут, он же ранен.
До слуха донесся звук Разрушителя Мозгов: трубили «все назад».
– Отходим! – что есть мочи орал Лейв. – Все назад! Все в лодки!
Успевшие добежать до вождя спешно выстроили «стену щитов» и стали пятиться к лодкам.
Раненого Вальгарда уже унесли.
Асмунд не замечал, что вошел в воду, пока не наткнулся спиной на что-то высокое и твердое – это оказалась лодка.
Держа перед собой меч и щит, он прикрывал товарищей, пока они толкали лодку на глубину, и пятился в воду. Смутно виднелись перед ним фигуры викингов, он не решался повернуться спиной к берегу и даже не слышал, что ему кричат; в конце концов его взяли за плечи и втянули в лодку.
Она тут же отплыла.
Только теперь Асмунд опомнился и выпустил щит. Руки были как деревянные, но раньше он этого не замечал. Рядом втаскивали через борт еще кого-то из своих. Викинги не преследовали их, и потрепанная плесковская дружина на веслах двинулась обратно, вверх по течению Наровы. Шли всю ночь, осторожно продвигаясь вперед: все равно было не видно, где можно пристать. Лейв, оставшийся за старшего, рассчитывал утром найти помощь в каком-то из знакомых селений: обиходить и перевязать раненых, в первую очередь – Вальгарда.
Но к утру, когда стал виден берег и появилась возможность выбрать место и причалить, вождю помощь была уже не нужна.
Пока они плыли во тьме, он скончался от полученной раны.
В тот день случилось столько всего, что когда я об этом вспоминаю, мне кажется, это был не один день, а целая вереница дней.
С утра мы с другими моими сестрами, которые из Люботиной веси, ходили выбирать березку. Про выборы Лели даже разговору не было: все знали, что это будет Эльга.
Во-первых, она была самая красивая – и у нас в усадьбе, и в Люботиной, и даже в Плескове. А во-вторых, она дохаживала в девках последнюю весну: осенью ее увезут в Зорин-городок. И я поеду вместе с ней, у нас давно так было уговорено.
Пожалуй, тогда я впервые осознала, что это последние в нашей жизни весенние венки. Пять лет, с тех пор как надели поневы, мы приносили сюда цветы, но через год мы будем очень далеко от нашего Варягина… и от Великой, и от Русальего ключа, и от Ладиного камня…
А что нас ждет там, на том берегу нашей будущей жизни?
В первый день в наших краях березку только выбирают, но еще не наряжают. А после этого ходят к Русальему ключу и Ладиному камню и везде оставляют венки.
Рассказывают, что русалки зиму спят в ключе, а как проснутся – на белый свет выходят. Поэтому перед тем как наряжать березы, девушки ходят всегда к ключу и там в первый раз кладут венки и красные яйца.
Из рощи мы все пришли с двумя венками: один на голове, другой в руках.
Берег Великой – известковый, обрывистый, и ключ вытекает прямо из него, сбегая вниз множеством прядей. Наверное, его потому и зовут Русальим, что похож он на распущенную девичью косу.
Мы встали по сторонам – нас было много тогда, десятка два, все, кто есть в нашем Варягине и в Люботиной веси. А Эльга пробралась на камень прямо посреди потока. И мы стали «будить русалок», как это называется. Эльга первая запевала, а мы подхватывали, хлопали и притоптывали на месте, будто пляшем и русалок приглашаем, но пока тихонько – они же еще не резвые спросонья.
Потом все мы раскладывали свои венки на камнях среди воды и вокруг, и Эльга снова пела первая, а за ней остальные:
И тогда в первый раз можно было из Русальего ключа умываться.
Мы все и умывались: были в одних сорочках, косы расплели, как будто тоже были русалками; вода холодная, по рукам течет, сорочки все мокрые, потом зябко…
Я и сейчас помню, какая веселая жуть пробирала нас от прикосновения этой воды: не от холода, а от чувства, что мы умываемся русалочьим духом, растворенным в ней, что теперь они невидимо будут жить в нашей крови, пока мы не проводим их неделю спустя. Плескали водой друг на друга: дескать, Вострянка плохо умывается, вон, на лбу грязно…
И русалочий дух тут же давал себя знать: становилось весело, хотелось озоровать, бегать!
Мы и бегали – гонялись друг за другом, валяли по траве. Наверное, со стороны мы выглядели точно как русалки. Визгу было да хохота – мать говорила аж в Варягине слышно.
Потом мы шли на тот берег, где Люботино. У нас еще оставалось по одному венку, а их в этот день носят к Ладиному камню. Ладин камень – большой, вросший в землю валун, серый, с белым зерном, человеку по грудь высотой. Мы всегда обводили его кругом и тоже пели:
И клали свои венки на камень: считалось, что Лада возьмет их и даст взамен жениха.
И только мы тогда положили свои венки, как кто-то закричал:
– Смотрите, гости едут!
Мы обернулись: по реке, сверху, плыли три или четыре лодьи и уже совсем приблизились к броду.
А мы-то – едва одеты, разлохмачены, мокрые да веселые…
– Это к нам женихи едут! – закричала Громница, и все так и покатились со смеху.
Нам тогда все было смешно.
А еще кто-то крикнул:
– Прячься!
И все мы гурьбой кинулись за камень прятаться. Забились кое-как, одна на другой, едва поместились, кто не поместился – легли на землю: в наших промокших рубашках среди известняка и травы не видно. И смеемся, давимся, как дети малые, друг друга унимаем…
– Прячься!
И все мы гурьбой кинулись за камень прятаться. Забились кое-как, одна на другой, едва поместились, кто не поместился – легли на землю: в наших промокших рубашках среди известняка и травы не видно. И смеемся, давимся, как дети малые, друг друга унимаем…
Только Эльга не стала прятаться – встала сбоку от камня и стоит: тоже в одной сорочке, влажные волосы почти до колен…
Не знаю, почему они тогда не пристали к Варягину, к нашему берегу, а высадились со стороны Люботино.
Гостей было десятка два, и мы сразу увидели, что это не торговцы: товаров при них никаких не было, только пара мешков, видимо, с припасами. Мы этих людей не знали, но вид у них был вполне мирный, да и Люботина весь близко, поэтому мы не испугались. В теплое время мы часто видели проезжающих, иногда и у нас кто-то останавливался, мы привыкли к чужим людям и не боялись.
Приехавшие остались у лодей, а три человека направились к нам мимо брода. Мы уже знали, чего хотят: пойдут в Люботино просить помощи, чтоб провели лодьи через брод.
По дороге им надо было миновать нас, и довольно скоро мы увидели пришлых вблизи.
Я смотрела тайком из-за плеча Эльги и уже различала лица, когда они сами увидели Эльгу…
Это зрелище Мистина, сын Свенгельда, запомнил на всю жизнь.
Даже годы спустя оно ясно стояло у него перед глазами, но только он уже не верил, что действительно это видел: настолько оно не вязалось с тем, к чему он привык впоследствии.
Вдали виднелись крыши какого-то поселения, но поблизости не было ни одного человека. Только высокий широкий камень, на нем груда какой-то зелени, а сбоку, будто только что вышла из этой зелени – или из самого камня! – стояла русалка.
Густые влажные светлые волосы окутывали ее до колен, и Мистина даже не сразу понял, есть ли на ней что-нибудь из одежды. Пристальный ее взгляд был устремлен прямо на него с задорным вызовом и ожиданием.
А ответить на этот вызов он, обычно не лезущий за словом в кошель, в этот миг не смог бы. От одного вида русалки захватило дух: будто нечто огромное, потустороннее глянуло ему в душу и лишило воли.
Это были чары.
Ведь люди говорили: если встретишь русалку, она зачарует и убьет…
И у Мистины, у того, кто должен был лучше всех знать все, что касалось этой женщины, осталось впечатление: она не родилась от обычных родителей, а одним теплым днем поздней весны просто вышла из камня, вынырнула со дна реки…
Выпорхнула невидимым облачком из ключа в каменистом берегу, где дремала всю зиму, и приняла облик стройной юной девы с распущенными русыми волосами до колен и озорными зеленовато-голубыми очами.
Мистина шагнул назад, выхватил меч и выставил его перед собой, надеясь, что водяная дева испугается острого железа. Двое хирдманов, которых он взял с собой, ничего не поняли, но сделали то же.
А русалка взглянула на их оторопелые лица и расхохоталась.
– Ох, вы и смелы, добры молодцы! – сказала она, и от звука ее голоса Мистина немного опомнился. – На меня одну с тремя мечами идете! А нет вам спасения! Все ко мне!
Она взмахнула рукой, и из-за ее спины показалась вторая русалка: пониже ростом, с рыжевато-русыми волосами, в такой же мокрой сорочке и какой-то травой в волосах. А потом еще, и еще…
Трое мужчин попятились: девки выскакивали из-за камня со всех сторон, одни выпрыгивали откуда-то снизу, будто из-под земли. Они выстраивались перед камнем – все мокрые, лохматые, подпоясанные какими-то зелеными жгутами – упирали руки в бока и принимались хохотать над растерянностью пришельцев.
Этот хохот заливал душу безумием; больше всего хотелось отступить и сбежать, пока не поздно.
Уже в глазах мелькали зеленые пятна, и Мистина осознал, что напрасно не послушал людей, которые не советовали ему путешествовать по незнакомым местам в Русалью неделю.
Но откладывать дело он не хотел: и без того сколько времени потеряно…
Князь Олег и его княгиня все же уломали Ингвара снова посвататься к прежней невесте.
В ту же зиму, как встал санный путь и на север, к Ладоге, отправился зимний обоз, Мистина уехал с ним в Волховец, на свою собственную родину. Там была похоронена его мать, умершая незадолго до отъезда в Киев маленького Ингвара и его воспитателя Свенгельда с сыном и дружиной. Прежде чем продолжать дело, нужно было обсудить его с Ульвом конунгом. Торговый гость, его доверенный человек по имени Ранди Ворон, советовал это самым настоятельным образом.
– А где твой отец? – увидев Мистину, Ульв конунг поднял брови. – Он жив?
– Надеюсь.
Мистина понимал, что для своих лет, к тому же будучи неженатым, берется за слишком большие дела, но ума и веры в себя ему было не занимать. Наоборот, многие люди старше годами и обремененные семьей казались ему глупыми детьми – так мало они были способны видеть дальше собственного носа, и седина ничуть не улучшала их зрения.
– Он пока остается в Пересечене, чтобы уличи сидели тихо и выплачивали что положено. А сюда Хельги конунг отправил меня. Надеясь, что с таким делом, как сватовство к упрямой девушке, я как-нибудь справлюсь.
– Девушка была еще слишком юна, чтобы решать что-то сама. И, думаю, сейчас тебе придется иметь дело с ее упрямой родней.
– Послушай, конунг! Я молод и неопытен, но понял, что сейчас этого брака хотят люди, имеющие вес. Этого хочет Хельги конунг – особенно его жена, – чтобы им не пришлось отправлять к тебе своего единственного пока сына. Этого хочешь ты, если я верно понял Ранди Ворона. С такой поддержкой я сумею уломать упрямую родню хоть великанши, или я вообще ни на что не гожусь. Я не спрашиваю тебя, почему ты так хочешь этого брака. Я спрашиваю о другом. Ранди намекнул, что спустя несколько лет родня девушки пожалела, что расторгла прежнее обручение, и готова его возобновить. Почему, как думаешь?
Ульв конунг помолчал.
Он, вероятно, ожидал этого вопроса, но ответил не сразу, а сначала пристально взглянул в лицо Мистине, словно хотел убедиться, что этому человеку можно доверять.
Но его отец, Свенгельд, уже лет тридцать оправдывал доверие Ульва, да и сын его выглядел неглупым. Рослый, уверенный – просто мачта с дерзкими глазами. Знатный род всегда даст о себе знать, даже если ваш предок был лишь младшим сыном конунга, к тому же побочным.
– Допустим… – начал Ульв, задумываясь над каждым словом, будто для него это было такой же загадкой, как для слушателя, – допустим, я слышал от торговых гостей о беде, постигшей плесковского князя. Говорят, в устье реки Наровы, впадающей в Восточное море, появились морские конунги и грабят проезжающих, чем причиняют ему печаль и убыток. В нынешний йоль моя жена гадала по рунам, и руны предрекли: этим летом несчастья будут продолжаться. А у Вальгарда ярла не так много войска, чтобы с этими разбойниками можно было справиться. Руны не обещали ему ничего хорошего, и нас это весьма огорчило. Поскольку плесковский князь не захочет лишиться доходов и доброй славы, ему понадобится помощь. Не думаю, что эту помощь ему окажет князь Дивислав, которого они выбрали в мужья этой девушке…
– Эльге, дочери Вальгарда, – подсказал Мистина, выяснивший у киевского князя все, что тот знал о своей плесковской родне.
– Да. Так ее зовут, – кивнул Ульв. – А значит, они благосклонно отнесутся к предложению помощи от другого лица, если оно будет им сделано своевременно. Я рад, что ты приехал и готов взять это дело на себя, хотя я думал, признаться, что этим займется сам Хельги конунг. Это ведь он уже восемь лет водит меня за нос, не желая прислать ко мне моего собственного внука, будто думает, что я тут съем его… – с досадой добавил конунг.
– Он поручил мне передать родным девушки, что, согласившись на этот брак, они окажут ему большую услугу. Ну и кое-что, в чем будет выражаться его благодарность в случае согласия.
– А что он обещал тебе? – Ульв понимал, что этот парень ничего не станет делать просто так.
– Если я помогу достать невесту для твоего сына, он обещал найти другую, не хуже – для меня. А поскольку мой материнский род не ниже любого другого королевского рода, то Хельги конунг взял на себя весьма непростое обязательство.
– Что-то я не помню королей по имени Мистина… – проворчал Ульв.
– Мое полное имя – Мстислав. У князей Рёрика такие имена достаточно известны.
– Мы… поговорим об этом, – будто через силу кивнул Ульв, уловивший намек на свою младшую дочь Альдис, но не слишком жаждущий выдавать ее за своего же человека. – Когда условие будет выполнено.
Мистина молчал, глядя на него.
Он получил ответ на тот вопрос, с которым приехал.
Конечно, мудрая королева Сванхейд умеет гадать по рунам и норны открывают ей судьбу, которую готовили смертным. Вот только Мистина был уверен, что норна, нарезавшая жребий Вальгарда ярла, сидит сейчас перед ним – невысокая ростом, немолодая, бородатая и избегающая прямо смотреть в глаза…