Она говорила на северном языке, как было принято в Волховце, хотя знала и словенский. Олег же поначалу говорил только по-словенски. В Киеве, где он родился и рос, северный язык не был в ходу, и даже от деда он никогда его не слышал. Но за шесть лет он выучился языку своих далеких северных предков, который постоянно звучал вокруг.
Мальфрид принесла с собой горящую лучинку и зажгла масляный светильник. По избе разлился тусклый желтый свет.
Молодая женщина поставила светильник на ларь у лежанки: стала видна медведина, прикрывшая бревенчатую стену, резные по северному обычаю столбы кровати, подушки, для которых она сама собирала минувшей осенью коричневые початки рогоза, наволочки и настилальники – лен для них она спряла и соткала еще до замужества. Ее мать, Сванхейд, не уставала радоваться, как легко и дешево в Гардах можно достать лен: в одежде из него ходят все подряд селяне, в то время как в Северных странах это могут себе позволить только состоятельные люди, а остальные вынуждены довольствоваться кусачей шерстью.
– Что там такое? – Олег повернулся и заморгал, щурясь на свет и прикрывая глаза рукой. – Корова заболела?
– Нет.
Мальфрид села рядом с ним на лежанку. От ее овчинного кожуха пахло зимним холодом и хлевом, румяное от стужи лицо было непривычно серьезно.
– Это намного важнее. Там пришел один человек, рыбак… Он сказал: вчера к нему пришел его зять и рассказал… с юга идет обоз из Кенугарда, и там люди, которые едут к тебе. Они говорили… Это сказал тот рыбак, а ему – его зять… Якобы на том берегу уже все знают…
– Ну, так в чем дело? – Олег сел, удивленный таким длинным запевом.
– Они говорят, что умер твой дед, Одд Хельги! – решилась наконец Мальфрид и замолчала, давая ему время осмыслить новость.
Теперь он понял, почему она зашла так издалека.
Весть была слишком важна, чтобы вот так сразу ее принять. То, о чем болтают рыбаки и жители прибрежных весей, еще не обязательно правда, это может быть досужий слух, пущенный болтливыми торговцами, но все же…
Олег потер лицо ладонями, провел по коротким темно-русым волосам. В общем, ничего удивительного: дед был очень стар, мало кто живет так долго. С каждым новым годом вероятность его скорой смерти повышалась, хотя, как ни странно, если кто живет слишком долго, все привыкают к мысли, что он так и будет существовать бессрочно, словно время о нем позабыло. А когда Марена вдруг приходит за таким вот зажившимся стариком, это поначалу удивляет больше, чем смерть молодого.
Он не видел деда очень давно: шесть лет, почти треть всей своей жизни. Олег Киевский не качал внучка на коленях: у него были другие заботы. Поэтому сильнее скорби было смятение; взвился целый вихрь мыслей о переменах, которые эта смерть принесет ему, Олегу-младшему.
Он поднял глаза и взглянул на Мальфрид. Она смотрела на него внимательно и выжидающе, готовая отнестись к случившемуся так, как он скажет.
Мальфрид выросла у него на глазах, он с отрочества привык к мысли о браке с нею и не имел причин жаловаться. Высокая, крепкая, ему под стать, дочь Ульва обладала округлым скуластым лицом и настолько светлыми бровями и ресницами, что их почти не было видно на белой коже. Только весной, как выглянет солнышко, лицо ее принимало ярко-розовый оттенок спеющей брусники, и тогда беловато-золотистые брови и тонкая полоска таких же волос, видная из-под покрывала надо лбом, сияли солнечными лучиками. А глаза, обычно серо-голубые, становились ярко-синими, как цветущий лен.
Про нее не скажешь, что красавица, но Олег был не из тех, кто льстится на красоту. Почти с детства, едва узнав, что этот рослый неразговорчивый подросток – ее будущий муж, Мальфрид твердо решила, что у них общая судьба, и намеревалась остаться верной ей до конца. Они мало общались, хоть и виделись каждый день, но Олег всегда чувствовал ее молчаливую поддержку и был за нее благодарен. В свою очередь, он готов был во всем поддержать ее и ни словом не попрекнул молодую жену за то, что вот уже почти два года после свадьбы она все еще ходит «пустая». Мать ее отличалась плодовитостью, супруги были еще молоды, и Олег верил, что многочисленное потомство у них впереди.
– Если едут люди… – начал Олег. – Что за люди, тот рыбак не сказал?
– Он же их не знает. Но он сделал такое лицо… – Мальфрид попыталась изобразить некую важность на собственном личике: выпучила глаза и подняла брови. – Надо думать, это знатные люди. Хёвдинги.
– Это у них называется бояре, – отрешенно поправил Олег, будто пытался вернуться мысленным взором на свою далекую теплую родину. – А еще – нарочитые мужи.
– Я знаю, – по-словенски ответила Мальфрид, словно хотела дать ему понять, что готова жить среди людей, говорящих только на словенском языке.
– Если это бояре, то, наверное, их послало вече. Я надеюсь, что так. Но если нет… если вече хотело кого-то другого, но не сошлось во мнениях… если окажется, что мне нужно отстаивать свои права…
Олег обдумывал все возможности, не зная, к какому решению придет.
– Но ты же будешь их отстаивать?
– Разумеется! – Олег словно спохватился, вспомнив, что сомнение ему не подобает. – У деда не было мужчин-наследников, кроме меня, а если он и успел обзавестись еще ребенком, то это может быть совсем родишка…
– Мой отец тебе поможет! – уверенно сказала Мальфрид.
– Само собой! – Олег усмехнулся, видно было, что он мысленно готовится к предстоящим трудностям. – Не зря же он меня кормил шесть лет – не чтобы в овраг метнуть! Вели подать умыться.
Он откинул одеяло на куньем меху и взял с приступки вязаные чулки.
– Я выну тебе одежду получше! – Мальфрид метнулась к ларю. – Вдруг они уже сегодня будут здесь!
Большой обоз, пришедший с юга, на Ильмене разделился: разошлись по своим местам люди из Будгоща, обоих варяжских городцов, из Словенска на речке Прости. Поэтому новость о том, что с обозом едут нарочитые мужи из Киева, имеющие дело до Олега, Предславова сына, Олегова внука, разлетелась по берегам Ильмень-озера быстрее птицы. Старая чадь городцов и селений взволновалась: гордость мешала им явиться к Ульву без приглашения, но сильнее было желание узнать, с чем приехали киевляне и что будет дальше.
Зато без раздумий явился хозяин городца Варяжска – Ветурлиди ярл. Он был младшим братом Ульва конунга, и Варяжск перешел в их владение не так давно, лет десять назад. До этого там сидел Сигфус конунг, которого в словенской округе звали Синеусом. Сигфус был из людей Одда, который оставил его здесь, отправляясь на юг, и потому пользовался большим влиянием. Таким, что однажды попытался занять более выгодное место – Волховец. Но боги были не на его стороне, и старый Сигфус сложил голову вместе с дружиной, а в Варяжске водворился Ветурлиди сын Хакона. Одду в Киеве тогда было не до этой свары – других забот хвататло, – и он подтвердил мирный договор с Тороддовыми наследниками, оставив за ними главенство в Приильменье.
Признавал его и Гуннар ярл, сидевший в третьем варяжском городце – Ярилине.
Когда обоз – в него входили и ладожские купцы, которым предстояло ехать дальше вниз по Волхову, – дополз до Волховца, здесь все было готово к приему. Даже баню затопили, едва заметив вереницу саней на льду вдалеке.
Никто не набрасывается на гостей с расспросами на пороге, поэтому Ульв и его жена лишь приветствовали приехавших, и сразу челядь отвела коней в конюшни, людей – в баню и гостевые избы, а товары перенесли в клети.
Явились гости и в избу Олега.
Выйдя к воротам посмотреть на приезжих, он сразу увидел несколько хорошо знакомых лиц: кто-то помахал ему с лошади, еще кто-то – от саней.
– Яримка! – Олег устремился к всаднику. – И ты здесь! Остряга! Ох, Длуга, да неужто ты?
У него сильно забилось сердце: появление этих людей никак не могло быть случайным и подтверждало дошедшие слухи.
– Идем все ко мне! – позвал он. – Много ваших здесь? Мала! Малоня! – Он огляделся, выискивая жену. – Смотри, кто здесь! Это родня моя киевская! Мы их к себе возьмем!
– Ну ты и здоровый вырос… – невольно охнул Ярим, щуплый молодец с хрящеватым носом, от изумления забыв даже поздороваться.
Он запомнил Олега обычным подростком, лишь чуть выше него, а теперь перед ним стоял великан с широкими плечами и темной бородкой, обрамлявшей подбородок, но оставлявшей пустое место под нижней губой – точно как у его отца, Предслава Святополковича. Разумеется, за шесть лет бывший отрок должен был сильно измениться, но такого волота киевляне увидеть не ожидали. Ярим, старше Олега на год, рядом с ним казался мальчишкой.
Вскоре гости уже топали на рогоже перед дверью, а челядь обметала веничками снег с их одежды и обуви.
Мальфрида ждала в избе, прижав руки к груди.
Впервые ей предстояло увидеть кого-то из родичей мужа – людей, с которыми ей суждено прожить всю дальнейшую жизнь.
Она едва сообразила послать слуг топить собственную баню и собирать на стол. Хорошо, что она приготовилась к прибытию гостей заранее!
И вскоре Олег, довольный, оживленный и улыбающийся, уже знакомил ее с прибывшими, которым она, как хозяйка, по очереди подавала приветственный рог.
– Здравствуй, князюшка! – наперебой приветствовали Олега сводные братья, подмигивая: они не стали говорить о главном с порога, но и не пытались сохранить тайну, которая тайной уже не была.
– А ты молодец – княгиней обзавелся, да какой красавицей! – одобрил Честонег, глядя на разрумянившуюся Мальфрид.
К приезду гостей она оделась в светло-зеленое верхнее платье и зеленый шерстяной хенгерок, отделанный сверху и снизу полосами огненного шелка. Между позолоченными застежками из серебра висели два ряда бус – стеклянных, тоже зеленых, и серебряных, тонкой работы златокузнецов. На голове ее красовалось белое шелковое покрывало, вышитое золотом.
Молодая хозяйка едва находила слова для гостей – помогала только выучка. А сердце билось, едва не выскакивая от волнения. Ей были приятны и похвалы незнакомой родни мужа, и то, что ее уже называли княгиней. Пусть всего лишь дома, почти в шутку, но эта шутка означала, что впереди именно то будущее, которое предвидел ее отец, отдавая дочь за Олега Моровлянина.
Для всех новость была объявлена вечером, на пиру.
Городец и посад перед ним были застроены обычными для словенских земель избами, но для дружины и приема гостей еще Тородд конунг выстроил грид: помещение длиной в полсотни шагов, с тремя очагами посередине и помостами вдоль стен, к которым приставлялись столы на козлах. Точно такие же воинские палаты, рассчитанные человек на сорок – пятьдесят, стояли по всем викам Варяжского моря: в Бьёрко, в ютландской Хейтабе и даже в Кенугарде у Одда Хельги. На широких помостах хирдманы днем сидели, а ночью спали, в ларях под ними хранили свои пожитки. Оружие каждый вешал над своим личным местом – сообразно положению в дружине. На стенах висели звериные шкуры, знаменуя успехи хозяев на охоте и заодно уберегая сидевших от сквозняков. Между ними красовались старые изрубленные щиты с помятыми умбонами, оставленные на память о победоносных битвах. Длинные копья скрещивались над головой хозяина, придавая ему сходство с самим Одином, которое довершали две большие собаки, лежащие у ног.
Ульв конунг занимал почетное сиденье у длинной стены, вокруг него расположился его брат Ветурлиди с сыновьями. Напротив, на втором почетном месте, сидел Олег в окружении киевской родни.
В один день все изменилось: из заложника он превратился в ровню хозяина-конунга, столь же полноправного правителя державы. К тому же куда более пространной и могущественной.
Любому гостю этого дома сразу стало бы ясно, что хозяин является владыкой торгового пути, соединяющего весьма отдаленные земли. Тех, кто всю жизнь носил только полотно, сотканное руками своих женщин, и ел из глиняной посуды, вылепленной их же руками, убранство грида поражало и казалось принадлежностью скорее того света, чем этого. По здешней посуде так сразу и не скажешь, что она из глины: большие и малые блюда, кувшины и чаши были покрыты разноцветной глазурью и пестрели ярче цветов на лугу – сине-зеленой, желтой, белой красками. Многие были расписаны цветными птицами, быками, рыбами, чудными крылатыми чудовищами, растениями и узорами. На столах перед хозяином, его родичами и почетными гостями сверкали кубки из серебра – узорные, с драгоценными камнями. Да и сами хозяева и гости в нарядных одеждах напоминали ярких птиц: едва ли не на каждом был кафтан из шерсти, крашенной в яркие цвета, с отделкой из греческого или хвалынского самита: с узорами в виде кругов, крестов, парных птиц или зверей, смотрящих друг на друга. В этом доме будто бы жил целый мир, полный чудес и сокровищ далеких стран, о каких жители обычных весей даже не подозревали.
В просторном помещении, отапливаемом открытыми очагами, было прохладно, пока не надышали, и гости сидели в шубах и кафтанах на меху: куньем, лисьем, а сам Ульв – собольем, привезенном по Волжскому пути.
Киевляне, конечно, такую роскошь видели у себя дома, однако богатство хозяина и на них произвело впечатление.
Сам Ульв конунг выглядел не слишком внушительно: невысокий ростом, хотя жилистый и сильный, с рыжеватыми волосами и почти рыжей бородой, он бы потерялся рядом с младшим братом Ветурлиди – крупным, полным, с буйными темно-русыми волосами и длинной бородой, – если бы не сидел выше всех. Его неприметная внешность была обманчива: это был человек умный, предусмотрительный, упорный, умеющий во всех случаях защитить свою выгоду. Иной на этом бойком, прибыльном, но и опасном месте и не усидел бы, не сумел бы удержать в руках нити, что опутывали десятки словенских и чудских поселений до самого Белоозера.
– Послали нас люди киевские, – начал Честонег, после того как хозяин поднял кубок за богов и за здоровье прибывших, – объявить тебе, князь Ульв, что умер князь наш – Олег Вещий.
– Весьма печальная новость. – Ульв, уже знавший о важном событии, почтительно наклонил голову. – Это был достойный человек, мудрый и могучий правитель, прославленный воин. А главное, велика была его удача! Мы выпьем сейчас за то, чтобы в палатах Одина он получил достойное место, а еще за то, чтобы потомки унаследовали удачу этого человека!
Рабы, в основном чудины, побежали вдоль столов, чтобы вновь наполнить кубки гостей. К самым почетным подошли с кувшинами сама фру Сванхейд, ее дочь и племянницы.
Все посмотрели на Олега-младшего – единственного наследника Одда Хельги.
Судя по его виду, он не должен был обмануть ожиданий и посрамить деда. Благодаря высокому росту и могучему сложению, тяжеловатым, хотя и вполне правильным чертам продолговатого лица с высоким прямоугольным лбом, говорившим об уме и твердом нраве, он казался старше своих двадцати лет. Внутренняя тревога придавала ему мрачноватый вид.
Глядя на этого человека, никто не посчитал бы его слишком молодым для княжьей шапки.
Для пира Мальфрид выдала ему совсем новый кафтан на меху, который шила еще с лета: зеленой фризской шерсти, отделанный на плечах, груди и подоле широкими, в две ладони, полосами светло-зеленого шелка с коричневым узором, а поверх него на груди были нашиты узкие поперечные полоски ярко-красной шелковой тесьмы с тонким тканым узором. Это был хазарский обычай, как и сами кафтаны, однако в последнее время такие носили многие из числа руси и в Гардах, и в Северных странах. Подпоясан Олег был узким кожаным ремнем с позолоченными хазарскими бляшками, которым его перед отъездом из Киева в присутствии всех нарочитых мужей наградил дед – тем самым объявляя внука своим прямым и первым наследником. Благодаря этому поясу киевские бояре – полянин Честонег, варяг Стемир и полухазарин Себенег – приехали к Олегу через половину земель, обитаемых людьми славянских языков.
Мальфрид с большим посеребренным рогом в руках подошла и встала возле мужа: то ли готовая услужить ему, то ли показывая, что у него есть все права взрослого женатого мужчины.
– И порешили нарочитые мужи киевские и вся лучшая чадь назвать новым князем нашим Олега, Олегова внука, Предславова сына, – продолжал Честонег. – Такова была воля покойного князя нашего.
– Рад это слышать! – вслед за всеми Ульв конунг устремил взгляд на зятя. – Не сомневаюсь, Полянская земля не пожалеет об этом. Но чтобы все было по закону, мы должны услышать от тебя, Хельги, рассказ о твоем роде и предках.
Олег поднялся, держа в руках рог.
Мальфрид торопливо пододвинулась и долила ему пива, которое предстояло выпить за предков.
– Род моего отца идет из Великой Моравии, – начал Олег. – Пять поколений назад первым ее князем стал Моймир, повелитель моравов, чехов, лужичан, нитран, вислян и иных племен. После него правил племянник его Ростислав, а тот передал власть своему племяннику – Святоплуку. У Святоплука, моего деда по отцу, было трое сыновей, между которыми разделил он свою землю. Мой отец, князь Предслав, был из троих младшим, он построил город во имя свое – Преслав. Когда же пришли на землю ту бесчисленные орды угров, в битвах с ними пали двое братьев моего отца, а сам он, еще отрок, с матерью своей княгиней Святожизной бежал в Русскую землю, в Киев, и принят был дедом моим, Олегом Вещим, с любовью. Там отдал князь Олег ему в жены дочь свою, от супружества сего я и родился. Сыновья деда ушли к богам раньше него самого, и другого мужского потомства у него не осталось.