Сегодня утром Клавдия Захаровна как раз, по мнению Игоря, и была в таком боевом, склеротическом настроении и все порывалась рассказать внуку, пока тот завтракал, надоевшую всем в доме байку о том, как «той самой весной, когда никто из жильцов и носа не смел из квартир высунуть со страху», она и легендарная Настя-лифтерша — еще один персонаж бабкиного домашнего эпоса — задержали…
— Да кого, ба? — вяло интересовался Игорь. Он спрашивал это всякий раз, потому что не реагировать на бабкины сказки было нельзя. Бабка сразу же по-детски обижалась и бубнила, что он такой же, как все — бессердечный, пустоголовый остолоп.
— Да мы-то с Настей-лифтершей тогда решили — этот, мол, снова вернулся, душегуб-то наш, — сразу оживившись, повествовала Клавдия Захаровна. — Они ведь возвращаются иногда. Тянет их на место-то поглядеть, кровь тянет, зовет… А это не он был, слава богу, не тот. Того-то поймали потом, да не в Москве, а вроде в Казани… А у нас-то дело вон как было, слушай. Настя меня во дворе встретила, я с работы шла. Шепчет: беда, Захаровна. К Нюрке-то ломится кто-то в дверь, она мне через форточку кричала… А двери-то тогда тоже тьфу были, фанера. А Нюрка-то, соседка наша, одна жила, мужа схоронила, сына в армию проводила… Ну, я, значит, и говорю Насте-лифтерше: не иначе он вернулся опять. Бежим скорее в опорный. Тогда милиция-то была не то, что щас. Тоже никудышная, но все же…
— Ба, все, финита. Берем тайм-аут, лады? — Игорь доел завтрак и поднялся.
— Погоди, Игоречек, — Клавдия Захаровна сразу осеклась, засуетилась. — Да ты поел-то плохо, мало… А кофейку еще? Не хочешь? А на обед что будешь? Котлетки? А это.., ты не забыл, что я тебе вчера говорила? Паспорт-то твой где? Сегодня тут у нас паспорта меняют организованно. Пойдем, а то набегаемся потом.
— Ты сама идешь? — спросил Игорь.
— Конечно, а то кто же? Отец на работе, а матери разве можно там в духоте, в очереди…
— Ну, тогда заодно и мой скинь, лады? — Игорь зевнул. — А мне некогда, у меня, ба, дела.
Но бабке Игорь, как обычно, наврал. Делать ему было абсолютно нечего. И этот новый день, как и все прежние, надо было как-то убить.
Выйдя во двор, Игорь сначала закурил, затем подошел к отцовской «ракушке». Потрогал замок. Машины в гараже не было. Отец ездил на «Ауди» сам и Игорю, хотя тот неплохо водил, ключи не доверял. Ну что ж, это пока еще его право…
Хлопнула дверь подъезда, кто-то вышел. Игорь увидел девчонку-соседку с четвертого этажа. Звали ее Олькой, и была она совсем еще пацанкой, но… Волосы у нее были густые и какие-то кукольные, что ли, — кудрявые, рыжие, яркие, как огонь. Ее просто нельзя было не заметить, хотя особо хорошенькой она и не была. Так себе — бледненькая, курносенькая, сероглазая, вся в веснушках. Правда, тело у нее было уже вполне сформировавшимся. Она не была худышкой, как одноклассница Ритка Мальцева, и в топ-модели явно не годилась. Но смотреть на нее было ничего, даже приятно. Как-то они ехали вместе в лифте, и эта Олька явно нарочно расстегнула куртку. И он успел заметить, что грудь у нее уже будь здоров — округлая, упругая, как у женщины. А ведь это самое в НИХ главное. А то ведь на досках и в гробу успеешь належаться…
Девчонка-соседка тоже его заметила. И остановилась. Она была в красной коротенькой курточке, клетчатых брючках и с рюкзачком — тоже клетчатым, в тон. Сегодня она вышла из дома одна. А ведь обычно, как он успел заметить, ее даже в школу, словно принцессу на горошине, отвозила на машине ее модная мамаша. Но сегодня девчонка была одна. И он подошел к ней. И сказал:
— Привет, чего ж сегодня без конвоя?
Она смотрела, краснея, смущалась. А он в упор разглядывал ее с высоты собственного роста — надо же, совсем пацанка, классе в седьмом, наверное, учится. А волосы — как костер, и тело — крепкое, упругое.
— А, сегодня ведь паспорта меняют, — продолжил он разговор. — Мать твоя, наверное, в ЖЭК пойдет, да?
— Да, кажется, — ответила Оля Тихих. — А у меня сегодня первого урока нет. У нас учительница болеет. Химичка.
— Значит, не торопишься? — спросил он небрежно, свысока. — Хочешь, я тебя провожу?
— Ты? Меня?
Он усмехнулся снисходительно: ой, девчонки, все вы одинаковы. Даже такие вот смешные, рыжие маленькие пацанки…
Они вышли из арки. Оля Тихих направилась было к остановке, но Игорь поймал ее за рюкзак, потянул к себе легонько.
— Эй, — шепнул он. — Ты ж вроде не торопишься?
— Но как же.., мы опоздаем?
— Ну и что с того?
Она остановилась в нерешительности.
— Пива хочешь? — спросил ее Игорь.
— Не знаю, я его не люблю.
— Значит, хочешь, — усмехнулся он. Девчонка все больше и больше начинала ему нравиться. Она не была строптивой и дерзкой, не грубила, не огрызалась в ответ. Она совсем не была похожа на Ритку Мальцеву, которая, чуть что не по ней, так могла послать, уши бы завяли. У этой Ольки-соседки и предки были не чета предкам Ритки Мальцевой. И вообще, хотя с виду она была сущей малолеткой, в ней было что-то такое… — У тебя парень есть? — спросил он ее прямо.
— Нет. А у тебя… — она несмело взглянула на него. — У тебя есть.., девочка?
— Девочка? — он хмыкнул. — Мои девочки, Олечка, все давно знаешь уже где? Ладно, не буду портить такую славную детку.
— Я не детка, — она вырвала у него руку, которую он уже крепко держал в своей.
— Да ладно, не гони волну, — он улыбнулся, призвав на помощь все свое обаяние. — А ты красивая. Правда-правда. Рыжая, как белка. Рыжик… — Меня в школе рыжей все зовут. Не обидно, но все же.., а я не рыжая, я светлая шатенка. А у тебя… Игорь, — она снова несмело заглянула ему в глаза, — какие у тебя волосы?
— У меня? — Он потер ладонью бритую макушку. — Да фиг их знает, темные, обыкновенные. Твои все равно лучше. Как золото.
Он стянул с нее вязаную шапочку, запустил руку в тугой шелковистый ворох волос.
— На сегодня школа отменяется, — шепнул он ей прямо в ухо и коснулся враз пересохшими губами нежной, порозовевшей от холода мочки. — Погуляем, Оль, а?
* * *А на шестом этаже в квартире под номером двадцать в это утро тоже встречались двое. Алла Гринцер приподнялась с подушки, потянулась к лампе. Сумерки в комнате. Диван у окна, скомканные простыни. Олег Алмазов лежал рядом, ровно, спокойно дышал. Спал? Алла так и не зажгла лампу. Нет, не надо света. Пусть в этой комнате за плотно задернутыми шторами продолжается ночь. Их ночь, проведенная вместе.
Но все это было не так. На самом деле они украли для себя всего два часа. Два коротких часа, и не ночи, а серых утренних сумерек.
В половине седьмого Алла выскользнула из своей квартиры, объявив матери, что она.., срочно торопится в музучилище на генеральную репетицию.., на конкурсное прослушивание! Алла выскочила из квартиры, вошла в лифт, доехала до первого этажа (чтобы все выглядело вполне правдоподобно), а затем пешком поднялась на шестой. Алмазов ждал ее.
Вчера поздно вечером он позвонил ей. По его голосу Алла поняла: он пьян. Алмазов выпивал не часто и не редко, как все нормальные мужчины — после работы, с друзьями, в бане, на футболе. Он садился за руль своей битой «девятки» в любом состоянии, врубал музыку, врубал пятую скорость и мчался по ночному городу.
Алла тысячу раз говорила ему, чтобы он не смел этого делать, но учить Алмазова чему-то и запрещать ему что-то было совершенно бесполезно.
А вчера он позвонил ей в полночь и заявил, что он все решил и что если она немедленно не придет к нему — сейчас же, сию же минуту, то он.., пустит себе пулю в лоб.
Алла знала: у Алмазова есть пистолет. Он возил его с собой в машине, говоря, что при его нервной работе (а он инспектировал АЗС своей фирмы часто и в ночное время) оружие не помешает. Пистолет однажды он продемонстрировал Алле с чисто мальчишеским бахвальством — оба-на, какие мы крутые! Но у нее, правда, сразу возникло подозрение, что это всего-навсего зажигалка.
Но высказывать свои догадки вслух она не стала. Он ведь был такой… Он был сущий мальчишка. И когда она вспоминала о той бездне лет, что разделяла ее с ним (тринадцать — это ведь самое ужасное, самое роковое число), на душе у нее скребли кошки.
Порой она со страхом думала: как же она будет жить потом, когда все это закончится и Алмазов ее бросит? Когда ослепление страсти, жар крови пройдут, он отрезвеет и увидит все то, что с самых первых мгновений их романа видела и осознавала она — пропасть в тринадцать лет, что их разделяла, его неуемную, неукротимую силу, молодость, кипучую жажду жизни и ее усталость, горькую печаль, нежность, боль и не оставляющее ни на миг чувство предрешенности всего происходящего.
Вчера Алмазов просто напился. Это бывает с мужчинами. Он твердил ей по телефону, что есть вопросы, которые женщины не решают в силу своей слабости. Их, эти вопросы, в силу своей натуры должны решать только мужчины. И что лично для себя он уже все решил. И что, если она сию же минуту не сделает свой выбор, не поднимется к нему на шестой этаж, объявив всем — матери, любопытным сплетникам-соседям, прохожим на улице, этим глухим кирпичным стенам, звездам на небе, которых все равно ни черта не видно, — короче, всему свету, что это навечно, навсегда.
Вчера Алмазов просто напился. Это бывает с мужчинами. Он твердил ей по телефону, что есть вопросы, которые женщины не решают в силу своей слабости. Их, эти вопросы, в силу своей натуры должны решать только мужчины. И что лично для себя он уже все решил. И что, если она сию же минуту не сделает свой выбор, не поднимется к нему на шестой этаж, объявив всем — матери, любопытным сплетникам-соседям, прохожим на улице, этим глухим кирпичным стенам, звездам на небе, которых все равно ни черта не видно, — короче, всему свету, что это навечно, навсегда.
Что она остается с ним, потому что у них — любовь. Если она не сделает всего этого через минуту, через две минуты он, Олег Алмазов — слово мужчины, — застрелится как «тот самый бедный фраер из ее любимого рассказа».
Алла Гринцер с трудом поняла, что Алмазов столь образно толкует ей о персонаже повести Куприна «Гранатовый браслет».
Алмазов немного утихомирился только тогда, когда Алла клятвенно пообещала ему, что она придет к нему утром. «Завтра все равно нам всем в ЖЭКе меняют паспорта, — твердила она. — Олег, ты же сам говорил, что отпросился с работы. И у меня утро свободное. Значит, у нас будет достаточно времени, чтобы побыть вместе, все обсудить».
То, что в их сумасшедший роман вмешивается такая проза, как паспорта, было, конечно, смешно и дико. Но что же было делать?!
Алмазов сказал, что будет ждать ее всю ночь. И он действительно ждал. Когда в половине седьмого утра она позвонила в дверь его квартиры и он открыл, она увидела в коридоре у самого порога — подушку, его автомобильную куртку, недопитую бутылку красного вина и… Ну конечно, его пистолет!
Алла нагнулась, чтобы раз и навсегда убедиться, что это только зажигалка, игрушка. Но Алмазов поддал пистолет ногой, отшвырнув его куда-то в глубь коридора. Вскинул растерявшуюся Аллу на руки и понес на диван. Он не произносил ни слова, но она, заглянув в его лицо, вдруг испугалась, что могла в это утро опоздать. В глубине души она еще надеялась, что все это — вздор, пьяный дебильный мужской розыгрыш, но он вдруг разрыдался совершенно не по-мужски, а по-детски. И она поняла, что ночной пьяный морок у него еще не прошел.
Целый час из двух отпущенных им скупердяйкой-судьбой часов счастья и близости Алла успокаивала и уговаривала Алмазова. А еще короткий час они любили друг друга. Алмазов не отпускал ее до тех пор, пока они совершенно не изнемогли.
Время истекло, и пора было вставать, пора было расставаться. Но Алла все медлила и не зажигала света. Не надо, чтобы он видел ее лицо сейчас. Утренние чахоточные сумерки. Может, хоть они сохранят иллюзию того, что не существует разницы в тринадцать лет и этих предательских морщинок в уголках глаз тоже не существует…
— Если ты думаешь: он спит как бревно, то я не сплю, — сказал Алмазов.
— Еще раз устроишь такое — пьянку, пистолет.., так, я тебя убью, — пообещала Алла, прижимаясь к нему. — Ну что на тебя такое нашло, Олег?
— Я жить без тебя не могу, вот что. Прихожу с работы домой, сижу тут, как… Только прислушиваюсь — играешь или нет ты на этом своем чертовом рояле. Я не могу без тебя, понимаешь? Я все решил.
— Ну что ты решил?
— Давай свой паспорт, — Алмазов протянул руку.
— Да ну тебя…
— Давай, говорю.
Она поднялась, сдернула с дивана простыню, закуталась в нее. Ее сумка валялась на ковре. Ее из-за матери пришлось взять с собой (она ведь уходила на занятия в музучилище — училка, бедная училка!). Алла порылась в сумке — сколько же вещей ненужных, сколько разного хлама. А это еще что такое? Она достала черную коробочку. Как это-то попало в сумку? Наверное, по ошибке сунула, когда собиралась в спешке.
— Там у тебя что? — спросил Алмазов. — Леденцы или мое фото?
Алла открыла черную коробку и высыпала ему на голую грудь карты: бубновый король, дама, десятка, девятка, туз… Алмазов не глядя взял карту.
— Туз, — объявил он. — Точно туз. Червовый. Значит, сердечко, любовь до гробовой доски.
Алла улыбнулась, забрала карту, швырнула пустую коробку на диван. Достала из сумки свой паспорт. А карту тихонько сунула на дно. Это действительно был туз. Туз пик.
— Гадаете, значит? — Алмазов забрал у нее паспорт и положил его себе под подушку. — На меня? Это хорошо. Это окрыляет.
— Олег, я должна тебе серьезно сказать…
— Слушай, что я тебе серьезно скажу. Сейчас иду, меняю нам обоим паспорта. А завтра, максимум послезавтра одеваемся, наряжаемся и маршируем.
— Куда? Ну куда мы маршируем, глупый?
— В загс, на Грибоедова. Там, говорят, только первый брак регистрируют. Значит, это нам вполне подходит. То-се, дворец, мраморная лестница, свечи, марш Мендельсона… У тебя будет шляпа и такая сеточка…
— Вуаль?
— Ага, и я ее подниму и…
— Паспорта месяц придется ждать, а то и больше.
— Чушь, — Алмазов махнул рукой. — Дам денег паспортистке. Еще на дом принесет с пламенным приветом.
— Олег, я старше тебя, я намного старше тебя. Я боюсь, это будет… Это будет ужасно, пошло, смешно. И что о нас скажут люди, соседи? Что мама подумает?
— Елки-палки! — Алмазов ударил кулаком по дивану. — Тебе сорок лет, что же ты все на мать-то свою оглядываешься? — Он внезапно осекся, увидев, как изменилось ее лицо. — Ну вот.., ну, конечно… Во сморозил… Алла, я…
Она отстранилась, поднялась, начала одеваться.
— Уходишь? — спросил Алмазов.
— Ну, мне же надо на работу, — ее голос был спокоен. — И я тебя очень прошу, Олег, не устраивай мне больше по ночам таких пьяных концертов.
— Может, мне и совсем устраниться? — спросил он. Алла быстро, молча одевалась. Уже в дверях она вспомнила, что ее паспорт и любимые старинные карты в черном футляре так и остались у Алмазова, но возвращаться она не стала.
* * *Планы Кати на утро в оперативном плане были вполне тривиальны: узнать, есть ли новости. Свидерко обещал ознакомить ее с какой-то дополнительной информацией по одному из жильцов, которая, впрочем, как он сам честно признался, после обнаружения денег и признания Герасименко сразу отошла на второй план.
Однако Катя так не считала. Но каковы бы ни были в то утро ее собственные намерения, все срочно пришлось менять…
Она готовила себе завтрак, попутно терзаясь сомнениями — стоит или не стоит по совету Мещерского звонить «драгоценному В.А.». Машинально она поглядывала в окно, чтобы удостовериться, что обычный ритуал утреннего исхода жильцов ничем не нарушен, как вдруг увидела нечто такое, что сразу же заставило ее забыть про вскипающий в допотопной медной турке кофе.
Катя увидела Олю Тихих. А рядом с ней Игоря Зотова. Они стояли у подъезда, разговаривали, затем вместе направились к арке. Оля Тихих шла быстро, Зотов-младший шел неторопливо, вразвалочку. Поймал ее за школьный рюкзак, остановил, притянул к себе, шепча что-то на ухо.
Катя ринулась в комнату за своим театральным биноклем, впопыхах позабыла, куда его сунула, а когда наконец разыскала и вернулась, вооруженная окулярами, смотреть уже было не на что. Оля Тихих и Зотов-младший покинули двор. Кате стало тревожно. Вроде бы и не было ничего такого особенного во встрече двух подростков, но… «Знают ли ее родители, что она общается с этим бритоголовым? — подумала Катя. — И вообще что случилось? Девочку ведь каждый раз в школу отвозит мать?»
Ей вспомнился Зотов. Да, этот парень, даже несмотря на отсутствие шевелюры, вполне мог понравиться сверстнице. Но дочка Тихих была еще ребенком. Зотов не был ни ее сверстником, ни одноклассником и в товарищи для игр не годился. Такой здоровый парень, да еще подозреваемый в убийстве…
Катя отметила время — удивительное дело, девять ровно, а жильцы… Из подъезда, точно меховые колобки, выкатились, оживленно о чем-то судача, Надежда Иосифовна Гринцер и Клавдия Захаровна Зотова. Гринцер шла, тяжело опираясь на палку, Зотова семенила рядом. Поддерживая друг друга, они направились через двор к улице Алабяна. Почти следом появились супруги Васины. И тоже двинулись вслед за пенсионерками. Затем, спустя какое-то время, Катя увидела Аллу Гринцер — та почти бегом пересекала двор в направлении Ленинградского проспекта. Ее сумка-торба болталась на боку, коричневые полы незастегнутой дубленки развевались по ветру. Прошло еще минут пять, и из подъезда чинно, не спеша вышли Станислав и Евгения Тихих. И тоже направились через двор к улице Алабяна.
Катя спешно оделась, хлебнула горячего кофе и решила выйти на улицу, проверить, куда именно так резво с утра пораньше устремляются фигуранты. То, что на углу улицы Алабяна дислоцируется местный ЖЭК, она помнила, однако знаменательное событие — организованный «надомный» обмен паспортов, столь живо всколыхнувший все население четвертого корпуса, — из ее памяти ускользнуло.
Катя спустилась во двор, готовая, как следопыт, преследовать дичь, как вдруг…
Словно пушка, снова грохнула железная дверь подъезда. Появился Олег Алмазов. Он не поздоровался с Катей, даже не заметил ее. Перепрыгнул три обледенелые ступеньки крыльца и ринулся через двор. Катя еще более заинтересовалась происходящим и тоже заторопилась. Вид Алмазова встревожил ее не меньше, чем знакомство Оли Тихих с Игорем Зотовым. Алмазов явно был сильно возбужден и, похоже, зол на весь белый свет. От него за версту несло спиртным, и на работу он явно не собирался. Куда же он так летел?