Она проснулась с дико колотящимся сердцем и привкусом крови во рту. Привкус бывал и прежде — в последние годы у нее начали кровоточить десны, и она без устали посещала лучших дантистов, опасаясь пародонтоза.
Сон она тут же выбросила из головы. Все это было лишь миражом подсознания, отражением той ненормальной ситуации, в которой она жила в браке с Александром Кузьмичом. Впрочем, что лукавить? Она отлично знала, на что шла. Этого брака она добивалась с завидным упорством. Положение жены такого состоятельного и влиятельного человека давало ей все, что составляло главную цель ее жизни, — комфорт, свободу, деньги и полную возможность, дальнейшего совершенствования своей внешности.
Внешность свою Алена Леонидовна боготворила и ненавидела. Изменения, сулящие омоложение, подправляющие штрихи, устранявшие недостатки природы, вечная погоня за каким-то призрачным недосягаемым идеалом — были ее манией. Единственной настоящей отрадой. И вечным проклятием. Такой уж она родилась. Стремление к совершенству внешности, к изменению было неотделимо от нее, как желание пить, есть, заниматься сексом, справлять естественные надобности. Всегда, сколько она себя помнила, она относилась к своему лицу и телу как к глине, из которой надо лепить все новые и новые прекрасные формы. Первую пластическую операцию лица она сделала в двадцать лет и едва не умерла на операционном столе. Но страх смерти не остановки ее — напротив, появилось какое-то новое странное чувство свободы и жажда все повторить, испытать все снова и снова. С тех пор на протяжении почти восемнадцати лет Алена Леонидовна почти регулярно ложилась под нож пластического хирурга.
В эту субботу она отправилась на машине из своего загородного дома в Одинцове в Москву, в Спасо-Наливковский переулок, где в новом здании из стекла и стали располагался филиал знаменитого на весь мир Института пластической хирургии и косметологии доктора Франклина Лебовски. Вот уже на протяжении нескольких месяцев Алена Леонидовна проходила в институте курс общеукрепляющих омолаживающих процедур для лица и тела. В два часа у нее была назначена консультация у одного из ведущих хирургов института — доктора Маршана.
Раздеваясь перед зеркалом в ожидании косметолога, Алена Леонидовна придирчиво разглядывала себя — легкий загар, покатая линия плеч, подтянутый живот, упругие ягодицы — пластические операции пошли ей на пользу. Две операции по липосакции тоже. Результаты сносные, но… Сейчас ведь в медицине каждый день что-то новое, передовое. И это невозможно не попробовать, не испытать. Как-никак близится уже сорокалетний рубеж, и отсечь его — убрать растяжки, кожистые складки, лишний жир — может лишь скальпель хирурга, эта волшебная палочка, дарящая мучительное, ни с чем не сравнимое удовлетворение.
Алена Леонидовна вспомнила, как однажды давно она пришла в одну пластическую клинику и… Хирург-косметолог была женщина, и она отказала ей тогда в повторной операции на лице. Не только отказала, но и посоветовала пройти курс реабилитации у местного психолога. Алена Леонидовна подслушала разговор по телефону: косметолог обменивалась мнением со своим коллегой-профессором: «У пациентки патологическое пристрастие к хирургическим вмешательствам, это психическое расстройство. Ее надо серьезно лечить, а не оперировать. Ставить ее в план на операцию сейчас, при ее нынешнем психическом состоянии, — это брать на себя лишнюю ответственность».
Алена Леонидовна больше никогда в эту клинику не обращалась. А сказанное про «патологию» постаралась забыть. Эти врачи — что они понимают? Им всюду мерещатся сплошные психозы и патологии.
Сеанс начался с маски для спины с самонагревающейся грязью и обертывания с каолином. Алена Леонидовна отдавалась рукам косметолога, знавшего свое дело, с упоением. Она знала: еще большее наслаждение ждет ее впереди — там, у врача, когда он объявит со своим смешным французским акцентом: «Ну что же, все анализы в порядке. Вы готовы к операции?» Она вспомнила, что она испытывала прошлый раз, когда они обсуждали ее операцию по пластике живота. Доктор Маршан детально рассказывал ей и показывал на мониторе компьютера, где именно в зоне бикини он сделает ей тот единственный надрез, с помощью которого будут удалены все лишние, накопившиеся в ее теле жировые отложения, а затем будет срезана плоть и за счет этого смоделирован совершенно «девичий» плоский живот и аккуратный пупок. Алена Леонидовна помнила, как она очнулась тогда после наркоза — этот «живот» был у нее уже шестнадцатой по счету «пластикой», и каждый раз ощущение от испытанного было все более жгучим, все более возбуждающим. Даже если это была действительно мания, что же… Ради такой мании стоило быть женщиной. Стоило рождаться на свет! Каждая женщина — мазохистка в душе, особенно когда это касается возможности любыми доступными способами, вплоть до физической боли, скинуть год-другой… Да здравствует мазохизм, да здравствует страсть к хирургическим вмешательствам — пластике, липосакции, проколам, подтяжкам, пересадкам кожи, имплантации силиконовых баллончиков в надрезы, сделанные вокруг сосков! Да сгинет беспощадное время, сгинет отвисшая задница, изуродованные целлюлитом ноги, сгинут второй подбородок и распухшие щиколотки!
Расслабленное, покрытое невидимыми глазу шрамами многочисленных операций тело Алены Леонидовны щекотали теплые пузырьки целебной грязи. После коллагенового обертывания занялись пилингом лица. Какое же это наслаждение — такой тщательный уход за собой…
— Вы записывались к доктору Маршану на консультацию по поводу повторной эндоскопической биоимплантации? — Голос сестры вернул Алену Леонидовну с небес на землю. — После ванны и ароматерапии вам придется подняться на четвертый этаж. Доктор Маршал сменил приемную.
Сегодня должны быть готовы все предварительные анализы, думала Алена Леонидовна. В прошлую консультацию ассистент доктора Маршана объяснял ей суть этой «эндоскопии» — скальпель хирурга рассекает грудную мышцу под соском, и в разрез вставляются новые современные имплантаты взамен…
— Ванна не слишком горячая? — Косметолог растворил в ванне Алены Леонидовны смесь душистых масел. — Какого чая вам принести?
— Зеленого с мятой, — попросила умиротворенная Алена Леонидовна.
Ровно в назначенное время она переступила порог приемной доктора Маршала. Доктор, молодой, бритый наголо, приветствовал ее улыбкой. Но его улыбка сразу же сменилась сухим профессиональным выражением.
— Ну как, доктор? Когда вы займетесь мной? — весело спросила Алена Леонидовна. Доктор Маршан, хоть и приехал из Парижа, говорил по-русски свободно, так как был наполовину русским по матери.
— Значит, вы хотите снова оперироваться? — спросил он.
— Вы же знаете — это необходимо, — Алена Леонидовна отчего-то вдруг занервничала.
— Прямой необходимости нет, уверяю вас.
— Доктор, прошел приличный срок и… Я чувствую — надо. Я уже далеко не девочка. Вы понимаете — с возрастом требования к внешности только растут. Я уже не испытываю прежнего удовлетворения результатами прошлых операций. Нужно стремиться к совершенству, разве не так?
— Нужно, кто спорит, — доктор возражал мягко. — Но всему есть свой предел. Это у вас по счету будет уже семнадцатая операция.
— Шер в Америке сделала пятьдесят.
— У Шер, наверное, очень выносливый организм, да и нервная система…
— С моей нервной системой все в порядке, — резко перебила его Алена Леонидовна. — На что вы вообще намекаете?
— Я ни на что не намекаю.
— Вы тоже хотите сказать — я одержимая?
— Вы женщина. Прекрасная, смелая женщина, — доктор Маршан был наполовину француз. — Тем не менее как врач я обязан предупредить вас о риске, возрастающем с каждой новой операцией. И потом, прежде чем ложиться на повторную биоимплантацию, вам придется пройти курс лечения.
— Лечения? Что я должна лечить?
— У вас анализы не в порядке. Сахар повышен, — ответил Маршан. — Пока еще никаких признаков диабета нет, но… Вас кровоточивость десен в последнее время не беспокоит?
Алена Леонидовна кивнула.
— Вот видите. Придется все привести в норму, пройти лечебный курс.
— Но как же я буду, доктор? Ведь моя грудь…
— У вас великолепная грудь. Но если вас что-то в ней снова не устраивает, мы это исправим, — доктор говорил добрым, успокаивающим тоном. — Не волнуйтесь, мы встретимся вновь, как только показатели ваших анализов будут приемлемыми. — Но как долго я должна лечиться?
— Мы проконсультируемся со специалистами, — доктор был истинный профессионал и даже за очень большие деньги, которые ему платили за операцию, не желал своим капризным психически неуравновешенным клиентам, помешанным на пластике, вреда. — Это займет какое-то время, зато мы избежим возможных осложнений.
Покинув приемную, раздосадованная Алена Леонидовна тут же полезла в сумку за сигаретой и зажигалкой. В институте по части курения законы были либеральны — здесь вообще считали, что с некоторыми, пусть и вредными, маниями клиентов не стоит даже и бороться — пустая трата времени и взамен никакой благодарности.
Глава 27. КОЛЛЕКЦИЯ ЛЮБОВНИКОВ
Сломанные ребра друга Вадика и плачущая Катя — для Сергея Мещерского в выходной день это было чересчур драматично. Никто не подозревал, что самый больной в мире вдруг резко восстанет с дивана и отправится наперекор здравому смыслу и собственному здоровью исполнять свой профессиональный долг путем возвращения работодателю Долгушину «Форда», беспечно брошенного на стоянке у гостиницы «Россия».
Но, взирая с жалостью на бледное от боли, однако исполненное решимости и упрямства лицо друга Вадика, Мещерский лишь украдкой вздыхал и помалкивал в тряпочку. Он видел друга Вадика насквозь и понимал, с чего это тот вдруг так резко начал демонстрировать характер. Ларчик открывался просто: Катя всего только один день подежурила у ложа болезни, а на другой недвусмысленно дала понять, что ей надо работать. До вечера она торчала на том самом проклятом теплоходе, да еще с Никитой Колосовым… Хороший парень Никита, но вот беда — с другом Вадиком у них полнейшая заочная, «заглазная» несовместимость. А в результате — такое же «заглазное» соперничество. И вот уже друг Вадик, закипев душой как чайник, дает понять Кате, что он в ее опеке не нуждается и уже вроде как вполне здоров. Даже может ехать на этот теплоход — прибежище убийцы. «Неужто и правда там, на „Крейсере“, — убийца?» — думал Мещерский. Он испытывал какую-то странную растерянность. Была б его воля — он вообще бы от всего этого устранился, но… Он был верным другом. А потом, как истый оптимист, он верил — тучи рассеются, все подозрения выяснятся, кумиры останутся кумирами, поэты — поэтами, просто хорошие люди — просто хорошими людьми, а убийцу в конце концов найдут — где-нибудь там, далеко, и, конечно же, не среди тех, о ком он столько думал все эти последние дни.
— Заберем тачку и туда, — командовал Кравченко. Они ехали на машине Мещерского. Самому Кравченко было трудно держать руль. — Я в «Рождественское» шефа своего возил, дорогу помню. А там по берегу поедем, найдем это корыто плавучее и… Ну, в общем, потолкуем там с ними.
Мещерский со всем соглашался: да, да, о йес! А что еще оставалось делать? В душе он жгуче завидовал другу Вадику: Катя плакала сегодня из-за него. Плакала! Эх, если бы вот так кто-то переживал за него, Мещерского, он бы… Он бы умер, наверное, от счастья. А потом воскрес и совершил бы великий подвиг. Эй, где у вас тут убийцы-маньяки, подать их сюда, мерзавцев! Я из них суки-яки, японский городовой, сделаю! Он косился на Кравченко — черт, а у него тоже такое зверское выражение в глазах, словно и он грезит о чем-то подобном.
— Ну и рожа у тебя, — не удержался он. — Ты это.., того, брат. Ты там, пожалуйста, не очень. — Чего не очень? — буркнул Кравченко мрачно. «Форд» со стоянки они забрали. Перебазировались в него. Рулил снова Мещерский. До «Рождественского» худо-бедно домчались, а вот далее на сельских кривых дорогах заплутали. Заправились на бензоколонке, отловили каких-то местных, непуганых — где у вас тут причал? И наконец после скитаний вслепую выехали на шоссе к водохранилищу. С высокого берега открывался потрясающий вид. Кругом, куда ни кинь взгляд, была вода, вода, окаймленная багряно-желтой каймой лесов. Кричали чайки. Внизу у причала стоял знакомый теплоход. Каким же он казался маленьким и невзрачным на этом просторе!
Спустились, остановились, посигналили. Никто не отреагировал на приветствие — палубы пусты. Трап, правда, опущен. Поднялись по трапу и уже на борту столкнулись с Санычем. Отдуваясь, он волок «башенку» картонных коробок с пивом.
— Здорово, а где все? — спросил Кравченко. — Я вашу машину назад пригнал. Где Виктор Палыч? Где капитан ваш?
— Аристарх в сауну отчалил — суббота же. Он каждую субботу любит париться, где бы мы ни стояли, бани находит, — ответил Саныч. — Виктора тоже нет, но он скоро подъедет. Ты.., тебя ведь Вадим зовут? Ты подожди его. А ты что же, из больницы дера дал? Жданович говорил, что ты в Склифосовского с переломом.
— Сросся перелом, — Кравченко держался прямо, словно аршин проглотил, — сгибаться ему было больно. — Кстати, а сам-то Алексей Макарыч где? Мне с ним поговорить надо, а у него телефон молчит.
— Да здесь он. Эх ты, охрана — босса потерял. Здесь он, явился не запылился. Вчера поздно вечером. Сына своего домой назад отвез и… — Саныч покачал головой. — В общем, он нервы успокаивает. Ты уж к нему сейчас не лезь, Виктора дождись. И это.., что хотел спросить, — он вдруг запнулся. — А тебя уже милиция допрашивала?
— Насчет убийства Бокова? — Кравченко показывал, что он осведомлен и открыт. — Угу, звонил какой-то хмырь, мент.
— Они вчера тут у нас были. Целый десант, — сообщил Саныч. В тоне его сквозило презрение. — Такой хай подняли. А ты тоже хорош — Витька так на тебя рассчитывал, а ты теперь Ждановича даже отмазать по-человечески не сможешь.
— А чего мне его отмазывать? Ты что же, считаешь, это он Бокова прихлопнул? — спросил Кравченко.
Саныч крепче обнял «башенку» пивных коробок.
— Ничего я не думаю. Больной ты, что ли, — к словам цепляешься? Лучше помоги донести до холодильника.
— Сам донесешь. Мышцы тренируй, а мне тяжести пока поднимать доктор запретил. Где это вы так отоварились?
— В супермаркете на Дмитровке, — Саныч поморщился. — Все утро на эту ерунду угробил, девчонки наши попросили помочь. Жратвы привезли — вагон. У нас тут только попугаи Маруськины по килограмму бананов в день уминают.
Мещерский в разговор не вмешивался, скромненько стоял у борта. Смотрел на воду. И отчего-то так хотелось плюнуть в эту серую, мерцающую солнечными бликами глубь. Саныч потащил коробки с пивом вниз, в трюм. Хлопнула дверь, и на палубе вновь воцарилась тишина.
Мещерский пошел на корму. Черт… Почему кругом такое сонное царство, если рядом действительно убийца-маньяк? Тут милиции должно быть полно, спецназа. А может, он здесь уже, только глазу невидим — скрывается в засаде? Он огляделся кругом — покой, чистота, вода, осень. Дымком тянет откуда-то с берега. Кто-нибудь на пикник приехал, шашлыки жарят… Мещерскому вдруг захотелось немедленно позвонить Колосову, доложить ему — вот, я тут, на теплоходе, и спросить.., а что, собственно, спросить? Как вести себя? С кем?
— Ты ко всей этой лабуде слишком всерьез относишься, Лилька, — услышал он голос Варвары, доносившийся из открытого окна кают-компании. — И чего ты Аристарха отшиваешь, не пойму я. Мужик он классный, такое тело, как у него, еще поискать. С ним в Питере Женька Сальникова жила. Всеми подробностями со мной делилась. В постели он сто очков двадцатилетнему даст. Хочет он тебя, видно, до смерти. А ты все кобенишься. А чего? Ну не любишь его — да кто про любовь-то говорит, какая, на хрен, любовь? Ради здоровья. У тебя вон мужика-то сколько уже не было? А, отворачиваешься. Так и засохнешь без полива, фиалка ты наша нежная на залитом солнцем поле… Так бы с ним удовольствие получила, да и опыт дополнительный. В таких делах, Лиля, как соблазнение, опыт прошлый — первая подмога. А у тебя опыта нет или почти нет. Не права я?
— Права, как всегда, — ответила Лиля. Голос ее был невеселым.
— Ты вот Леху Ждановича как собачонка все сторожишь. Страдаешь из-за него. А не подумала — может, не глянешься ты ему? Не нравишься такая вот, упертая, инертная? Ну, положим, будет момент — напьется он, контроль над собой потеряет, сжалится и затянет тебя в койку. Попробует тебя всю такую правильную, цельную, чистую — попробует и выплюнет. Не по вкусу ты ему будешь, что тогда, а? Сейчас тебе больно, а тогда во сто крат больнее будет, девочка. Ты меня больше слушай, я ради твоей же пользы стараюсь, учу тебя, — Варвара усмехнулась. — Что нам власть над мужиками дает? Красота? Красота не у всех. Только две вещи — запомни: молодость и опыт. Ты молодая, ладно… Но Леха-то на молодость твою не клюет. Значит, не это его привлекает. А что же тогда? Я тебе так скажу: жить надо начинать как можно раньше. И мужиков почаще менять. Опыта надо набираться, искусство оттачивать. Разве секс — не искусство? Но я даже не про секс. Я про наш опыт бабский в глобальном масштабе… Ой, кто к нам летит на огонек? Что, тоскливо без нас? И дзэн уже не спасает?
— Я мешаю? — Мещерский, стоявший у борта, услышал в кают-компании голос Саныча. Видно, тот покончил с погрузкой и искал компании.
— Тебе тоже полезно послушать, парниша. А то ты у нас все в гуру метишь, а сам вон уже зеленый весь от воздержания… У тебя хоть девушка-то есть, а?
— Отстань, — буркнул Саныч.
— Нет, конечно. Кулак свой собственный — он намного слаще.
— Да иди ты!