«Форд» Алексея Ждановича сопроводили прямиком до Гоголевского бульвара.
— Он паркуется, Никита Михайлович, во дворе возле дома 6/2, — доложило Колосову наблюдение, — машину ставит на сигнализацию, вроде надолго зависнуть тут собирается. Здесь в подвальном этаже что-то вроде клуба или казино… Нет, это клуб авторской песни «Серебряные купола», вон вывеска… Он спускается, видимо, у него там с кем-то встреча.
Жданович действительно «завис» в клубе авторской песни. Было уже около двух часов дня, а «Форд» его все еще стоял в пыльном московском дворике без движения. А вот в центре движение снова пошло — после прогулки по Красной площади и обеда в ресторане Долгушин забрал свое «семейство» и…
— Взял машину со стоянки, направляется теперь вдоль Москвы-реки по Софийской набережной, — докладывало наблюдение. — Видимо, город показывает. Едут дальше. Свернули под Большой Краснохолмский мост на Зацепский Вал, сворачивают на Кольцо, теперь в переулок. Паркуются возле кинотеатра «Пять звезд». Он ведет их в кинотеатр, идем за ними.
Долгушин, видимо, решил развлекать своих спутниц до самого вечера — были взяты билеты сразу на два соседних по времени сеанса на фильмы «Троя» и «Знаки».
Колосов справился, как обстоят дела с капитаном Медведевым, но.., с ним все как раз было неясно. Следовало срочно выправлять ситуацию. Колосов собрался уже было давать команду на расшифровку одного из сотрудников, чтобы тот по удостоверению смог проникнуть в здание администрации порта и проверить на месте — где и у кого так долго может находиться капитан теплохода, как вдруг пришло новое известие с «Крейсера»:
— На причал приехало такси. Сходят с теплохода на берег Сокольская Варвара и Петр Сухой, — доложило наблюдение. — Садятся в такси, следуем за ними.
Колосов решил пока не пороть горячки с капитаном и дождаться результатов наблюдения за последним из четырех фигурантов — Сухим-Санычем, который всю первую половину дня не высовывал носа из своей каюты. Оказалось, что такси повезло его и Варвару в Тушино. Видимо, это была очередная поездка за продуктами.
— Не выпускайте их из вида, — распорядился Колосов. — Когда сделают покупки и вернутся к такси, доложите.
Быстрых известий из Тушина он для себя не ждал. Кто, скажите, сейчас делает свои покупки быстро? Но известия пришли почти моментально.
— Сокольская взяла тележку и прошла в торговый зал магазина, — докладывало наблюдение, — а Сухой остался возле касс у лестницы на второй этаж. Там промтоварные отделы на втором этаже, химчистка, фотоуслуги, букмекерская контора — он читает список наименований возле лестницы. Поднимается на второй этаж. Отдел по продаже батареек и… Вывеска «Граверные работы»…
— Что? Повторите, лейтенант, — Колосов сжал трубку. — Граверные работы?
— Да, что-то типа киоска, и сидит мастер-гравер. Сухой подходит к нему, что-то спрашивает. Они о чем-то договариваются. Он платит деньги и передает граверу какой-то пакет. Что нам делать?
— Держите его под наблюдением. Не упустите… Я сейчас же выезжаю к вам.
— А если он попытается покинуть магазин?
— Под любым предлогом помешайте ему до моего приезда.
Белым днем, темной ночью — на дорогах Москвы вечные пробки. Колосов мчался в Тушино на дежурной машине с сиреной, буквально рассекая грудью сплошной автомобильный поток. Нет, он не ожидал, что все получится так буднично — граверные работы, граверные… Это словосочетание имело для него сейчас совершенно особенный, почти сакральный смысл. Но он боялся, ах как он боялся все сглазить! В душе его терзали сомнения — уж слишком все было просто, слишком складно…
Колосова встретили на входе в магазин оперативники.
— Сухой на втором этаже. Покинуть магазин все это время не пытался.
— А мастер-гравер? — спросил Колосов.
— Гравер работает. Видимо, он получил срочный заказ.
Колосов поднялся по лестнице на второй этаж. Здесь было гораздо меньше народа. Зал был разделен на небольшие стеклянные павильоны. Колосов шел мимо павильонов, торговавших бытовой техникой, женской одеждой, обувью, компьютерными играми и посудой. Внезапно он увидел Петра Сухого — тот находился в павильоне, торговавшем ароматическими свечами и восточными сувенирами. Сухой стоял спиной к двери, рассматривая стеллажи, заваленные китайскими веерами, деревянными фигурками, глиняными горшочками для благовоний, ароматическими палочками и прочей дребеденью. Вот он глянул на часы и направился к выходу.
— Вести его, не трогать, — скомандовал Колосов.
Они вели его в толпе через весь магазин. Сухой подошел к ящикам-сейфам, где покупатели оставляли свои сумки. Колосов увидел Варвару Сокольскую — она ждала своего спутника возле тележки, доверху нагруженной продуктами. Сухой начал помогать ей перекладывать пакеты и свертки в полиэтиленовые сумки. За-кончив, он снова глянул на часы. Сказал что-то Сокольской и направился к лестнице на второй этаж.
Колосов не выпускал его из вида. Здоровый парень этот Саныч-Сухой. Если брать его здесь и если он окажет сопротивление… Куртка на нем объемная — возможно, под ней у него пистолет…
Саныч-Сухой подошел к киоску с надписью «Граверные работы». Мастер-гравер — интеллигентного вида старичок в очках — закивал: выполнен, выполнен ваш заказ. И протянул клиенту какой-то маленький предмет. Саныч наклонился, забрал вещицу и…
— Стой тихо, не оборачивайся, дернешься, положим на пол!
Саныч вздрогнул и, несмотря на жесткий приказ, обернулся — позади него стояли трое мужчин. Одного из них он узнал. Этот «узнанный» в мгновение ока перехватил его руку, не позволяя разжать кулак.
— То, что ты забрал сейчас у гравера, — твое? — тихо спросил Колосов.
— Я не понимаю… Вы что?
— Вещь, что у тебя в руке, — твоя?!
— Я не понимаю.., пустите, больно руку!
— Понятых сюда быстро, — скомандовал Колосов. — Протокол.
Один из оперативников привел в качестве понятых менеджера и охранника.
— Показывай, что там у тебя. Давай показывай, и без фокусов. — Колосов заставил Саныча показать, что он держал.
Это была металлическая пластинка-жетон знакомой квадратной формы, знакомого сплава — медь-олово, с маленьким круглым отверстием сбоку. Через отверстие был продет капроновый шнурок. На сияющей поверхности жетона была выгравирована короткая надпись.
— Мы из уголовного розыска, — обратился Колосов к встревоженному всем происходящим у его мастерской граверу. — Эту надпись на жетоне кто вам заказал?
— Вот этот молодой человек, — гравер кивнул на Саныча, удерживаемого оперативниками. — Подошел, попросил выгравировать. Я сказал, что будет готово примерно через двадцать минут. Вот и бумажка его, по которой я копировал.
Колосов забрал у гравера клочок бумаги, на которой были написаны шариковой ручкой буквы и цифры — те же, что теперь были и на жетоне: К72У№159.
— В машину его быстро, в управление. — Колосов завернул улику в носовой платок.
— Я не понимаю, что происходит? — крикнул Саныч. — По какому праву вы меня задерживаете?!
Здесь, в магазине, Колосов ничего не стал ему отвечать. Им предстояла долгая, как он думал в этот момент, долгая обстоятельная беседа. Такие беседы не ведутся в публичных местах.
Уже на выходе из магазина Колосов обратил внимание на большое цветное табло. Здесь, кроме рекламы товаров, высвечивалась температура воздуха, атмосферное давление, а также сегодняшняя дата. Колосов посмотрел на табло: сегодня на дворе было пятнадцатое сентября.
Глава 32. ПАВЛИН УЛЕТЕЛ
Согласно адресным данным, семья Сухих постоянно проживала в загородном доме в поселке Зюмино, что всего в десяти километрах от Окружной дороги. Катя сама получила эти данные, но, если бы не «драгоценный В.А.», ни в жизнь бы ни поселка в Одинцове, ни тем более нужного дома там не нашла. Как найти, когда кругом сплошные дороги, поселки и лес, лес, лес: желтое на фоне темно-зеленой хвои, бурое на фоне мокрого асфальта, прелое, грибное, влажное, дачное, тихое, умиротворенное, первобытное, чужое?
На работе Катя поставила начальство в известность лишь о том, что «продолжает собирать фактический материал для очерка по серийным убийствам» — на этот раз с выездом в район. Но куда, собственно, следовало ехать, она плохо себе представляла. Если бы не Вадик и если бы не Серега Мещерский…
Было шесть утра. В далеком Речном порту призрачный «Крейсер Белугин» совсем недавно пришвартовался у нулевого причала. Никто из его команды еще даже и не сошел на гостеприимный московский берег, а Кравченко, Мещерский и она, Катя, уже прибыли в пункт назначения. За рулем машины был Мещерский. Он снарядился как на маленькую войну. Кравченко, мужественно терпевший все неудобства травмы, вооружился японским биноклем последней модели и кротко шутил, стараясь расшевелить сонную и слегка потерявшуюся в этой лично ею же заваренной каше Катю. Она сидела рядом с Кравченко на заднем сиденье, крепко обнимая огромный термос с кофе, и видела за окном машины лишь утренний сырой туман да еще красную черепичную крышу особняка за высоким монолитным забором. Дом Сухих стоял в живописном уголке дачного леса, в стороне от шоссе. К нему вела новая бетонка. На расстоянии полукилометра виднелись крыши других загородных вилл.
— В доме спят. А нас так надолго не хватит, — заметил Мещерский. — Ну просидим тут. А эта мадам мачеха никуда с места не сдвинется. Тогда что же — и завтра тут торчать?
Спрашивал он риторически, но адресовался явно к Кате. Она помалкивала. Вчерашний план, такой ясный и простой в пылу ночного жаркого спора, сегодняшним утром представлялся ей уже совершеннейшей нелепостью. Собственно, и плана-то никакого не было. Они просто сидели втроем в машине в осеннем лесу на обочине дороги. Ждали неизвестно чего и кого. Кравченко потянулся с заднего сиденья, включил магнитолу — попал на какую-то молодежную радиостанцию. В салоне зазвучал голос Кирилла Бокова — нежная песенка «Не люби меня, я уже не твой». У Кати внезапно защипало в глазах. Можно прослушивать какие угодно диктофонные записи, опрашивать каких угодно свидетелей, думать что угодно про мотивы, про причины, про версии, озаряться гениальными оперативными догадками, но… Голос того, кого уже не было на этом свете, пел простенькую попсовую мелодию, незатейливые слова: «Нет, нет, не люби, я уже не твой» — и все как-то сразу уходило на второй план.
— Выключи, — попросила Катя.
Кравченко поискал другие радиостанции. В салон просочился Лещенко, потом Кикабидзе, затем Лайма Вайкуле, за ней какая-то никем не узнанная девочка с тоненьким голосом Чебурашки, потом Бутусов с песенкой про графа Наф-Нафа.
— Это оставить?
Катя не ответила. Ей было все равно. Они ведь приехали сюда не на пикник с музыкой.
В восемь часов ворота открылись, и на бетонку вырулил «Мерседес». Кравченко взял бинокль:
— Шофер и рядом с ним мужик — лысый, солидный, в очках. Хозяин дома чешет на службу. Пропускаем.
Прошел час, потом еще двадцать долгих минут. Катя налила всем горячего кофе. Господи, день только начался — и такая тоска. Как это люди в засадах, в секретах неделями, месяцами сидят?
Мимо медленно проехала «Газель» с надписью на кузове «Чистая питьевая вода», остановилась перед воротами, посигналила. Ворота открылись, и машина въехала во двор.
Прошел еще час. Катя искоса поглядывала на Кравченко и Мещерского. Они сидели с невозмутимыми каменными лицами. О, она отлично знала это выражение мужского лица! Они не вступали с ней в споры. В пререкания по поводу бесцельности этого мероприятия. Они просто стоически ждали, когда ее собственное терпение лопнет и она объявит: да, ребята, бред какой-то я придумала, сама теперь вижу — идиотский бред.
Катя постаралась взять себя в руки. А вот и не бред. Что бы там они ни говорили, ни думали про себя — ее место в данной сложившейся ситуации здесь. Возможно, что в этом доме, крышу которого еле видно из-за забора, проживает единственная на данный момент реальная, очевидная жертва, находящаяся в поле зрения убийцы. Кем бы он там ни был — пусть и не обязательно ее собственным пасынком. «А вдруг я не узнаю эту Алену Леонидовну Куницыну? Вот сейчас она выйдет из дома, а я ее не узнаю? — подумала Катя. — Ведь я ее видела всего один раз, там на теплоходе. И потом, может, она за эти дни снова сделала себе какую-нибудь операцию? Может, она вообще не дома, а где-то в клинике находится?»
— Внедорожник выехал, «Шевроле», — оповестил Кравченко. — Баба за рулем. Одна. Ну, Катеныш, гляди — она?
Катя схватила бинокль: глянцевый синий бок машины, лобовое стекло и… Нет, она узнала эту женщину. Сколько бы пластических операций в своей жизни та ни сделала, она все равно оставалась женщиной, которую, увидев раз, с кем-то спутать было просто невозможно.
— Это она, мачеха Саныча, — Катя подалась вперед. — Мы едем за ней.
И они поехали. Было уже начало первого, когда они припарковались вслед за машиной Алены Леонидовны в Москве в Спасо-Наливковском переулке по соседству с Добрынинской площадью возле трехэтажного современного здания, смахивавшего на аквариум в стиле хай-тек. Алена Леонидовна скрылась за его дверями. Мещерский вышел на разведку.
— Это филиал Института пластической хирургии и косметологии, — сообщил он, вернувшись в машину.
— Мама моя родная, я так и знал, — хмыкнул Кравченко.
Посидели в машине с полчаса. Затем решили действовать так — напротив канадский бар, слева в переулке — японский бар, справа — кафе. Один остается в машине на посту, двое других спокойно и ненавязчиво коротают время.
— Идите вы с Катей, — сказал Мещерский. — Я подежурю.
Кравченко японскую кухню не любил. В канадском баре было пусто. Никто не играл на бильярде, никто не заказывал стейка на углях. Бармен обрадовался им как родным. Катя подумала: а непыльная работенка, вместо того чтобы стучать по клавиатуре компьютера, сочиняя очередную криминальную нетленку для «Вестника Подмосковья», сидеть вот так с собственным мужем в этом канадском бейлисе, попивая кофе.
— Мне темное пиво, — распорядился Кравченко.
— Мне кажется — я опять ошиблась, — сказала Катя. — Не хотелось признаваться при Сережке… Кажется, из-за меня вы зря потратили день.
— Терпеть этого не могу. — Кравченко поднял стакан с пивом. — Ты же знаешь — вот этого самого твоего самоедства: зря — не зря, надо — не надо. Надо. Раз начали — доведем дело до конца. Сегодня. А завтра будет видно.
— Но сколько же можно вот так караулить, я сама теперь понимаю, что…
— Я бы на твоем месте не ныл, а позвонил этому твоему пинкертону, — хмыкнул Кравченко. — Ведь он тоже чем-то там занят. Тебе не интересно, как у него складываются сейчас дела с теплоходом?
Катя позвонила Колосову. Телефон не отвечал — в это самое время начальник отдела убийств как раз мчался в направлении Тушина, где оперативники вели Саныча-Сухого. Колосову было не до личных звонков. Он висел на рации. Катя дала отбой: на чем бы это записать — «драгоценный» впервые не психанул при таком вот ее звонке, более того — сам проявил инициативу. Это значило, что…
— Ты меня спрашивал, Вадик, а теперь я тебя хочу спросить: что ты сам думаешь обо всем об этом?
— Об убийствах?
— Об убийствах и о людях, которые у нас на подозрении.
— Тебе не понравится то, что я думаю, — ответил Кравченко.
— То есть?
— Если все действительно обстоит так с этими жертвами, как ты говоришь, то я бы.., я бы не стал ему мешать.
— Не стал бы ему мешать? — спросила Катя. — Убивать? Убивать их?
Кравченко молчал.
— Ты не видел, что он делает с телами, как убивает, — сказала Катя.
— Это не главный вопрос.
— Это не главный? То, как он убивает, — не главный вопрос? А что же тогда главный вопрос?
— Главный вопрос в том, как он стал тем, кем стал. Что его заставило так измениться.
— Ты так говоришь, словно знаешь, кто убийца.
— Я не знаю, кто убийца, Катя. В том-то все и дело — я не знаю. — Кравченко резко отодвинул от себя пустой стакан. — Это для меня и есть самая острая заноза. Иначе я был бы не здесь.
— А где бы ты был? — спросила Катя.
— Пойдем-ка в машину. Надо Сереге дать шанс утолить первый легкий голод, — хмыкнул Кравченко.
* * *— Так что это за предмет?
— Я не пойму никак, что вам от меня надо. За что меня арестовали? Разве я что-то у кого-то украл?
Разговор шел уже в управлении уголовного розыска на Никитском. Колосов обошел стол, остановился напротив сидевшего на стуле ощетинившегося Саныча. В кабинете собралась почти вся оперативная группа, участвовавшая в задержании фигуранта. На лицах всех сыщиков было написано ожидание близкой развязки. В тот момент почти ни у кого из присутствовавших не было сомнений в том, что убийца взят на одной из главных улик и вот-вот поплывет, поступательно признаваясь в содеянном.
— Я повторяю свой вопрос, гражданин Сухой: что за предмет вы сегодня днем передали мастеру-граверу для обработки? — повысил голос Колосов.
— А я не понимаю, какое вам до всего этого дело. С какой стати я должен вам отвечать. Не буду я вам отвечать до тех пор, пока мне вразумительно не скажут, за что меня схватили на глазах у всего магазина как какого-то урку, затолкали в ваш вонючий «газик» и притащили сюда!
— Вот это стало причиной задержания, — Колосов показал на лежавший на столе вещдок. — Мы требуем, гражданин Сухой, от вас конкретных объяснений вот по этому предмету.
— Да по какому предмету? Что за предмет? Что вы ко мне привязались из-за пустяка? — Саныч покраснел. — Я что, не имею права заказать граверу надпись на простой железке?
— На железке? Так вы, значит, сей предмет называете. Ладно, пусть будет железка. И что за надпись должна была быть на ней? По этой вот записке надпись? — Колосов продемонстрировал клочок бумаги, отданный гравером. — Это образец для копирования? Я спрашиваю, это образец, ну? Это ваш почерк? Вы это писали?
— Ничего я не писал. Вообще дурдом какой-то, — Саныч тряхнул мелированными, слипшимися от пота волосами. — А что, даже писать уже запрещается?
— Смотря что писать. Смотря где и с какой целью. И как это впоследствии использовать, — Колосов наклонился к самому лицу Саныча. — Думаешь, мы ничего не знаем? Думаешь, обошел нас? Думаешь, ты такой крутой, такой неуловимый, такой умный?