«А, ведь, в нём, родимом, веса будет – до беса! И летит сей камушек – прямо на разбойничью избушку!», – возликовал внутренний голос. – «Сейчас, как тарабахнет! Только держись, лихие разбойнички…».
Голос не ошибся – тарабахнуло очень прилично и качественно. Звука, по причине ушных затычек, слышно не было, но над избушкой – в лучах заходящего солнышка – встало плотное облако серо-жёлтой пыли. Стреноженные лошади заполошно, смешно подбрасывая вверх задние ноги, рванули в разные стороны.
«Неплохо, братец, совсем неплохо!», – одобрительно хохотнул усталый внутренний голос. – «Рядом девчонки прыгают, радуются, кричат что-то. И пусть прыгают, мартышки легкомысленные. Ты, только, не расслабляйся преждевременно…».
Серо-жёлтое облако постепенно рассеялось, опадая на землю мельчайшей взвесью. Стало понятно, что разбойничья изба наполовину разрушилась – одна из стен разлетелась в щепки, три другие угрожающе скособочились, а крыша, и вовсе, завалилась внутрь строения. На белый свет из развалин стали выползать-выпрыгивать испуганные люди. Над правым боком избы показались ярко-оранжевые языки пламени.
«Топящуюся печку, понятное дело, своротило с фундамента. Вот, оно и загорелось…», – прокомментировал проницательный внутренний голос, после чего скомандовал: – «Пора, братец! Продолжаем представление! Выдай-ка нам – соло!».
Гарик набрал в лёгкие побольше воздуха и – что было мочи – истошно заорал:
– С вами, подонки грязные, говорит Илья Муромец! Главный богатырь земли русской! Так и растак вашу матушку! Слышали, небось, обо мне, поганцы? Всех порешу, корявые! Никого не пощажу! Головёнки оторву и разбросаю по кустикам ближайшим…. Повторяю для идиотов – Илья Муромец!
Завершив вступительный монолог, он принялся метать вниз, особо и не прицеливаясь, большие камни и толстые брёвна, не забывая – время от времени – громко напоминать, что является легендарным русским богатырём.
«Всё получилось!», – радостно объявил внутренний голос. – «Вон же он, правее избы. Не сдержался, родимый, слабину проявил. Вот, и попался на крючок…».
Приостановив процесс «бомбардировки», Гарик внимательно посмотрел в указанном направлении. Там, метрах в пятидесяти от развалин, на земле сидел козлобородый тщедушный мужичок. Вот, он – поочерёдно – вставил что-то в уши, старательно потряс головой, после чего засунув в рот несколько пальцев, и принялся усердно надувать щёки.
– Ха-ха-ха! – племенным жеребцом в самом соку заржал Гарик. – Дурак ты, Соловей! Причём, законченный…. На Илью Муромца твой поганый свист совсем не действует! Ни грамма! – для подтверждения этого тезиса метнул вниз тяжеленное дубовое бревно. – Понял, глупый уродец? Ха-ха-ха! – добавил уже (не слыша себя) в полголоса: – А все твои верные подельники, наверняка, потеряли сознание. Когда бы они успели – в этой шумной катавасии – вставить в уши затычки?
Козлобородый разбойник, убедившись в бесполезности своих действий-усилий, торопливо вскочил на ноги и, опираясь на уродливый костыль, бойко засеменил прочь. Густые кусты у подножия холма чуть заметно дрогнули, между ними – на краткий миг – промелькнула серая тень.
«Лишь бы у Глеба рука – в самый ответственный момент – не дрогнула», – подумалось. – «Первая кровь, она, как известно, самая трудная…. Ага, а пожар-то не желает разгораться! Тухнет – прямо на глазах! Это очень даже кстати…».
Гарик быстро оделся, поправил на кожаном поясе ножны с мечом и жестами велел девчонкам спускаться с холма, естественно, держась за его широкой спиной. Напоследок грозно погрозил пальцем, мол: – «Не сметь – без отдельной команды – трогать ушные затычки!».
Спуск с холма – в обход крутого косогора – занял минут десять-двенадцать. Бледный и растрёпанный Глеб – с окровавленным мечом в правой руке – вышел им на встречу и, вымученно улыбнувшись, указательным пальцем левой руки демонстративно прикоснулся к уху.
Понятливо кивнув головой, Гарик оперативно избавился от самодельных «беруш» (туго скатанных полос льняной ткани), и поинтересовался:
– Что там у нас с Соловьём? Мёртв?
– Мертвее не бывает, – бесцветным и слегка подрагивающим голосом ответил Глеб. – Свистеть отсечённой головой – очень трудно. Практически невозможно…. Я, это…. И всех остальных татей, пребывавших в бессознательном состоянии, прикончил. Ну, ради пущего порядка и дополнительной перестраховки…
– И правильно сделал. Как там нас учат мудрые и прозорливые голливудские блокбастеры? Мол: – «Всех поверженных врагов – в обязательном порядке – надо безжалостно добивать, делая контрольный выстрел в голову. Если, конечно, не хочешь получить в спину – под пятое ребро – чем-нибудь острым…». Так что, дружище, не переживай. Меч, кстати, оботри от кровушки…. А поблевать-то – поблевал?
– Так, самую малость…
– Ребята, пошли, освободим пленных! – вмешалась, радостно улыбаясь, Катерина. – Обрадуем земляков!
– Стоп, ни с места! – велел Гарик. – Кто – два часа тому назад – нас клятвенно заверял, мол: – «Если поможете, то я на всё готовая…»? Мол: – «Обещаю сделать всё, что скажете…»? Кто обещал, я спрашиваю?
– Ну, я…
– Не нукай, не запрягла! Мы – по твоей просьбе – разобрались с местными бандитами-разбойниками? Что молчишь? Изволь отвечать!
– Разобрались, – потерянно подтвердила Катя. – Что я теперь должна делать? Приказывайте! Я данное слово держу…
Понимающе переглянувшись с Глебом и Алевтиной, Гарик принялся размеренно и вдумчиво излагать диспозицию предстоящих действий:
– Вы, девицы-красавицы, сейчас следуйте к зданию местной бани. Солнце уже вплотную подобралось к линии горизонта, совсем скоро стемнеет. Надо подумать и о комфортном ночлеге. Вот, я и предлагаю – заночевать в баньке. Приберитесь там хорошенько, прикиньте, где будут располагаться спальные места, наберите из колодца чистой водицы…. Ты же, Глеб, внимательно пошарь в развалинах разбойничьей избушки. Вдруг, обнаружишь съестное и какие-нибудь достойные напитки? Ещё попробуй отыскать чистые матрасы-одеяла. Наверняка, не всё сгорело. Только правая сторона избы слегка обуглилась…. Я же пойду освобождать наших незадачливых «кузнецов». Им, бедолагам, ещё предстоит ловить разбежавшихся лошадок…. Вопросы, пожелания?
– Может, баньку – чтобы спалось лучше – протопить немного? – спросил Глеб.
– Не стоит, ночи, судя по всему, здесь тёплые…. Ну, храбрые волонтёры, чего стоим? Кого, спрашивается, ждём? Быстренько разбежались по вверенным объектам!
Он подошёл к массивной пещерной двери, щедро оббитой широкими полосами железа, и недовольно поморщился – в чугунных массивных скобах наблюдался здоровенный амбарный замок.
– Вот же, умельцы фиговы отыскались! – возмутился Гарик. – На дворе стоит дремучий двенадцатый век, а они и надёжные замки уже научились мастерить…. Ну, оно и понятно – в общих чертах. Времена-то нынче стоят вороватые, так их растак. Приходится беспокоиться о сохранности добра, в том числе, и наворованного…. Что теперь делать? Идти обыскивать карманы трупов? Вдруг, нужный ключик, испачканный кровушкой, отыщется? Только время терять…
Подобрав с земли подходящий булыжник (килограмм на пятнадцать), он тремя могучими ударами сбил замок, отбросил камень в сторону и широко распахнул дверь. В свете заходящего солнца хорошо были видны тела связанных людей, выложенные в ряд недалеко от входа.
– Кто из вас, любезные мои, будет кузнецом Василием, носящим прозвище «Потап»? – громко спросил Гарик, стараясь говорить солидным начальственным басом. – Молчим, славяне? Ну-ну…. Меня зовут – Илья Муромец. Слыхали о таком богатыре? Я искренне рад…. Итак, все разбойники мертвы, а легендарный Соловей Разбойник лишился буйной головушки. Довольны, чай?
– Дык, не полагается так, – раздался робкий голосок. – Ты, Илья свет Иванович, должен был крепко связать Соловья, приторочить к седлу своего коня богатырского и отвесть на двор княжеский…
– Молчать! Кому это я – чего задолжал? А? – от души возмутился Гарик. – Моё право – богатырское! Хочу – казню, хочу – милую…. Моду, понимаешь, взяли – богатырей учить уму-разуму. Совсем разбаловались и последний стыд потеряли! Вот, я вас – ужо…. Так кто из вас будет – кузнецом Потапом? Последний раз спрашиваю, морды упрямые! Если будете и дальше играть в молчанку, то развернусь и выйду из пещеры вон. Сами выбирайтесь на свет Божий, мать вашу…
– Ну, я Потап, – мрачно откликнулось крайнее тело.
– Ну, баранки ярмарочные усердно гну, – беззлобно передразнил Гарик. – Слушай сюда, кузнец знатный! Сейчас я освобожу тебя от пут, оставлю ножик рядом и уйду. Остальными пленниками сам займёшься…. На улице горит дельный костёр и дров имеется в избытке, так что, нормально переночуете. Лошадки ваши разбежались, испугавшись шума от моей битвы с Соловьём, но, думаю, отыщете. Если, конечно, постараетесь…. Со съестным, извиняйте, но ничем помочь не могу. Сам голодаю. Советую хорошенько пошарить в этой просторной пещере. Может, и найдёте чего путного – из разбойничьих припасов. Если обнаружите деньги, злато-серебро и прочие материальные ценности, то смело, без всякого зазрения совести, забирайте себе. Разрешаю…. Что ещё? Я с верными соратниками заночую в местной баньке. Запрещаю – подходить к ней близко! Нельзя, чтобы вы видели мою физиономию! Истинную благородную личину, то бишь…. Дело тайное, секретное, княжеское. Сами должны понимать, не маленькие, чай. Увижу кого поблизости – уши оторву, а потом вобью в чёрную земельку – по самое темечко. Уж, не обижайтесь, земляки…. Понятно излагаю?
– Чудно ты, Илья Иванович, говоришь, – уважительно откликнулся Потап. – Но я уловил суть…. Всё исполним! Спасибо, век не забудем твоей услуги, будем помнить и благодарить вечно. Жёнам и детишкам поведаем – о подвиге твоём славном….
– Не стоит благодарностей, – перебил кузнеца Гарик. – Нам, русским богатырям, подвиг совершить – раз плюнуть.… Да, кстати, не в службу, а в дружбу. Похороните, пожалуйста, татей убиенных. А то мне недосуг, умаялся чуток. А отрезанную голову Соловья Разбойника можете и с собой прихватить. Покажете на ярмарке народу русскому – в назидание…
Разрезав толстые верёвки на щиколотках и запястьях Потапа, Гарик бросил нож (трофей из древних славянских времён!) на каменный пол рядом с кузнецом и покинул пещеру. Закат уже догорал, на благословенный Мещёрский край медленно опускались тёмно-сиреневые сумерки, в крохотном слюдяном оконце бани приветливо подрагивал светло-жёлтый огонёк.
«Как кушать-то хочется!», – пожаловался внутренний голос. – «Давай-ка, братец-богатырь, поспешай! Если ребята разжились свечкой, то и съестное, наверняка, отыскали…».
В просторном предбаннике было светло, благодаря горящему свечному огарку и неказистому масляному фонарю. А, вот, запашок стоял – насквозь неприятный. Гарик почувствовал, как нос непроизвольно сморщился и начал мелко-мелко подрагивать – в ожидании «чиха».
– Это от фонаря, – хмельно блестя глазами, понятливо пояснила Аля. – У славянских народов – одиннадцатого-четырнадцатого веков – было принято заполнять масляные фонари барсучьим жиром. Гадость страшная и очень вонючая…. Ничего, милый, принюхаешься через пару-тройку минут. Ты же у меня, чай, не потомственный граф в десятом колене? Типа – с голубой кровью в венах и артериях? Не, точно не граф! Графья, они все хилые и до неприличия субтильные из себя…. Хи-хи-хи!
– Апчхи! – не сдержался Гарик и притворно нахмурился: – А вы, благородные «путешественники во Времени», уже успели заложить за воротники?
– Есть немного, – покладисто согласился Глеб. – Я в развалинах обнаружил много полезного. Смотри, мы тут из не струганных досок оборудовали что-то вроде обеденного стола. Имеются и серебряные чарки, и деревянные ложки. Есть чугунок с ещё тёплой гречневой кашей, несколько кусков вяленого лосиного мяса и копчёные «ножки Буша». То есть, ножки – явно – птичьи, только не куриные. Больно, уж, велики…. Может, гусятина? А ещё отыскалась приличная баклажка – литров на пять-шесть – со славной медовухой. Градусов пятнадцать алкогольных будет…. Тебе наливать?
– Он, шутник философствующий, ещё спрашивает! А это что такое? Хлеб? Давайте! Я ужасно соскучился – по чёрному хлебу…. Да, медовуха – что надо, хороша! Пододвиньте-ка поближе чугунок с гречей…. Где моя большая деревянная ложка?
Екатерина, сонно моргая и слегка покачиваясь, поднялась на ноги и объявила:
– Всем спокойной ночи, извините, глаза слипаются…. Глебчик, проводи-ка меня на спальное место….
– Сейчас, радость моя! – откликнулся Глеб. – Только прихвачу с собой кусок мяса и чарку с медовухой. Вдруг, ночью одолеют голод и жажда?
Когда Катя и Глеб скрылись за низенькой почерневшей дверью, Аля пояснила:
– Они будут спать в банном отделении, мы там с Катей прибрались немного, слегка очистили полки и стены от копоти. А мы с тобой, милый, здесь расположимся, в предбаннике. Составим всё это, – показала рукой на импровизированный стол, – в сторонку, а на пол постелем мохнатую медвежью шкуру, вон она лежит, свёрнутая в рулон.…Наверное, это очень оригинально и романтично, – загадочно и чуть смущённо улыбнулась, – расстаться с девственностью на медвежьей шкуре двенадцатого века…. А зачем – с философской точки зрения – мне её (девственность, а не медвежью шкуру), сейчас беречь-охранять, а? Мы попали в такую заковыристую и странную переделку, где можно погибнуть в любой момент…. Тьфу-тьфу-тьфу! Стук-стук-стук! Обидно будет умереть, так и не попробовав – этого самого…. Э-э-э, не суетись, торопыга! Я пока не готова…. Плесни-ка, лучше, ещё медовушки! До самых краёв наливай, Казанова рязанский…
Поздней ночью Гарику показалось, что через их с Алей тесно-переплетённые ноги кто-то аккуратно переступил. Потом чуть слышно скрипнула входная дверь…
«Ерунда, не обращай внимания!», – посоветовал разомлевший внутренний голос. – «Есть – на данный конкретный момент – и более важные, а главное, бесконечно-приятные дела…».
Утром, когда вокруг уже вовсю скакали весёлые солнечные зайчики, в слюдяное окошко предбанника кто-то постучал.
– Ой, я же голая! – запаниковала Аля. – Игорёк, не открывай дверь! И Глеб с Катей пусть пока посидят в банном отделении. Впрочем, Глеб храпит, как колхозный трактор…, – перешла на тревожный шёпот: – А, вдруг, мы ночью – вместе с банькой – «переместились» в двадцать первый век? Может, это сам министр Сергей Шойгу прибыл на наши поиски?
Стук настойчиво повторился.
– Набрось пока мою вотолу, – посоветовал Гарик и, оперативно влезая в широкие штаны, громко объявил: – Уже иду! Подождите минутку. Сейчас, только наготу прикрою…
Он отодвинул массивную щеколду, отворил дверь и, выглянув наружу, вежливо поздоровался:
– Приветствую вас, уважаемая Екатерина Андреевна! Нагулялись? Не подскажете ли, а какой век у нас нынче на дворе? Двенадцатый? Или же двадцать первый?
У порога смущённо переминалась с ноги на ногу Катя – бледная, умытая, тщательно-причёсанная.
«Какое у неё…решительное и одухотворённое выражение лица!», – удивился внутренний голос. – «Не к добру это, братец! Помяни моё слово. Сейчас, очевидно, нам преподнесут внеплановый (или, наоборот, плановый?) сюрприз…».
Из-под руки Гарика вынырнула заспанная Аля, облачённая в длинный и широченный славянский плащ, и принялась сыпать вопросами:
– Где ты была, Катюха? Может, что с животом приключилось? Крутит? Это, наверное, от не до конца прожаренной лосятины…. А что у тебя с глазами? Блестят – как весенние дождевые капли…
– Можно подумать, что твои глазёнки не блестят, – понимающе усмехнулась Катерина. – Значит, подружка закадычная, тебя можно поздравить с переходом на взрослый уровень? Поздравляю и желаю огромного счастья! У вас с Гариком – видно невооружённым взглядом – обязательно всё сладится…. А я, вот, пришла попрощаться.
– Как это – попрощаться? – опешила Аля. – Ты решила…
– Да, я решила остаться в этих Временах. В двадцать первом веке меня ничего не держит. Ты же знаешь, что я сирота, живу у тётки и чувствую, что это ей в тягость…. Оказалась я здесь и тут же почувствовала – воздух-то родной, сердечко щемит. А тут ещё и Вася…. Мы с ним уже обо всём переговорили. Осенью обвенчаемся. Я ему детишек – Бог даст – нарожаю…
– А как же Глеб? – напомнила Аля. – Может, разбудить его?
– Не надо, пусть спит. Зачем тревожить хорошего человека? Передайте ему – мои глубочайшие и искренние извинения…. Впрочем, за что извиняться? Ну, была между нами жаркая любовная интрижка, переспали несколько раз, получили взаимное удовольствие, не более того…. Всё равно, ничего серьёзного у нас не получилось бы. Он – питерский нищий общажник, я – московская приживалка. Рассыпалось бы всё, как карточный домик. Любовная лодочка, как говорится, разбилась бы о быт. Вернее, о непреодолимые бытовые проблемы…. Честно говоря, у меня к Глебчику не было серьёзного чувства. Так, баловство одно плотское…. Ладно, родные мои, давайте – обнимемся на прощанье. Меня уже ждут, пора трогаться в путь. К вечеру обязательно надо добраться до Рязани…. Что, ребятишки, носы повесели?
– Вычитание – очень печальное математическое действие, – вздохнула Аля, – Ну, очень грустное…
Глава двенадцатая Александр, сын Данилов
Внутренний голос Гарика с Алевтиной не согласился и, нагло ухмыльнувшись, заявил: – «В некоторых случаях «вычитание» имеет сугубо положительное и позитивное значение. Вот, например, совсем недавно на одну целомудренную девственницу стало меньше. Причём, по её собственному и непреложному согласию-желанию…. Что же в этом печального и грустного? Наоборот, совершенно замечательное и прогрессивное – на мой вкус – действо…».
Катя, кивнув на прощание головой и смахнув с длинных ресниц одинокую слезинку, ушла. Вскоре с той стороны донеслись сухие щелчки кнутов, недовольное лошадиное ржание и противный скрип колёс.
– Что будем делать? – тихонько спросила Аля и тут же повысила голос. – И не надо – так – на меня смотреть!
– Как – так?
– Похотливо, вот как!
– Почему – не надо? – подозрительно прищурился Гарик. – Тебе это неприятно?
– Ну…. Приятно, пожалуй. Просто…
– Продолжай, продолжай!
– Во-первых, Глеб может проснуться в любой момент…
– А, во-вторых?
– Во-вторых, я стесняюсь, – покраснев, призналась Аля. – Одно дело ночью, в темноте. А сейчас-то – белый день…. Не сердись, любимый, я перестроюсь. Со временем, конечно…. А вообще, всё было здорово! Мне, честное слово, очень понравилось. Особенно – в третий раз…