Современную форму ее общественного устройства, при всем желании, нельзя называть демократией в полном смысле этого слова, и далеко не только потому, что она не соответствует формальным западным критериям. Да господь с ними – мы ведь, хоть и европейское, но совершенно не западное общество и вряд ли им будем, потому что наша культура отличается от западной целым рядом весьма существенных элементов.
Но, помимо формальной демократии, у нас нет и содержательной. В самом деле: где реализация мнений общества? Да что там мнения – даже интересы общества, с которыми справляются простейшие диктатуры, и то не реализуются! Все эти разговоры про модернизацию – просто разговоры, а дел-то нет. А разговоры про борьбу с коррупцией? С коррупционерами борьба есть, а с коррупцией нет: такое ощущение, что это внутривидовая конкуренция за передел финансовых потоков!
А ведь модернизация по сравнению с интересами повседневного выживания является интересом более высокого порядка в том числе и потому, что она вбирает и объединяет в себе более приземленные, повседневные интересы.
Простой пример: значительная часть населения России живет в ветхом жилье, а некоторая часть, официально менее процента, – и вовсе в аварийном. Это жилье нельзя восстановить по технологиям 1960-х годов: не хватит ни цемента, ни гастар– байтеров, ни денег. Значит, его надо делать по современным технологиям, а это и есть модернизация.
Таким образом, модернизация – это лозунг, но за этим лозунгом стоят потребности. И, соответственно, за отказом от модернизации стоит последовательный и осознанный отказ от этих потребностей.
Когда в Советском Союзе говорили про построение коммунизма – это был лозунг, но за ним стояли совершенно конкретные вещи. В частности, если вы были в состоянии дойти до кассы, то получали свои 90 рублей и на эти 90 рублей могли жить – просто как член общества. А сегодня и жилье нужно, и чтобы гречка не подскакивала в цене в два раза, но в системе управления нет никого, кто мог бы воплотить в жизнь простейшие интересы огромных масс населения.
Единственное настоящее приобретение, которое дали реформы представителям российского среднего класса, – возможность иногда не платить хамам и иногда не общаться с ними.
Потому что с инспектором ГИБДД – никуда не деться – приходится общаться, и с представителями ЖКХ тоже.
Но в некоторых сферах, например продукты, одежда, – это действительно возможно, и это немножко греет сердце. Банк можете выбрать – пойти не в Сбербанк, а в другой банк.
Только это не демократия, потому что касается управления личным бытом, а не всем обществом.
Кроме того, открою забывшим или слишком молодым большую тайну: при социализме тоже можно было не голосовать, не вступать в партию, не слушать радиопередачи, не общаться с пропагандистами. И если вы вели себя тихо и жили с фигой в кармане, то КГБ к вам не приходил: он занимался теми, кто фигу из кармана доставал.
Принципиально важно, что наша страна действительно развивается так же, как мир. У нас все происходит одновременно с миром, только немного по-своему. Это не всегда значит, что плохо. Что-то хуже, что-то лучше. В нашей стране тоже были демократические периоды, и Запад знал тоталитарные времена и чудовищные диктатуры. Мы привыкли ужасаться Ивану Грозному, но этот человек помнил всех, кого убил (кроме, разумеется, карательного Новгородского похода): на Западе в то время таких руководителей было немного.
Это не значит, что мы плохие, – нет. Мы просто немного другие.
Западные ценности – это замечательно. Мы должны стремиться к тому, чтобы добиваться западного комфорта, западной безопасности, западного уважения друг к другу. Но мы должны и понимать, что инструменты, которыми мы это будем реализовывать, будут чуть-чуть иными – просто потому, что иными по сравнению со стандартными западными обстоятельствами являемся и мы сами.
* * *Теперь пришло время сказать о главной проблеме демократии. Не российской – общемировой.
Мы все привыкли издеваться над лозунгом германского империализма «Пушки вместо масла», забывая о том, что формула любого технического развития звучит очень похоже: «Станки вместо масла». Это отказ от сегодняшнего потребления ради потребления завтрашнего. Чтобы инвестировать нечто в завтрашний день, нужно это нечто отобрать у сегодняшнего потребления. Нормальный человек – ни бедный, ни богатый – на это не пойдет. И демократия традиционная, нормальная, в которой решения принимает именно этот человек, блокирует технологическое развитие, если нет прямой угрозы жизни.
Во время холодной войны технологический прогресс развивался буквально под дулом пистолета. Обе демократии – и социалистическая, и буржуазная – развивались по этому принципу. И поэтому они обеспечили технологический прогресс. Как только пистолет убрали – технологический прогресс резко затормозился.
И мы видим сегодня Соединенные Штаты Америки: это самое развитое в социальном отношении общество мира, самое передовое. И когда они пытаются возобновить технологический прогресс – мы видим, что они при этом поневоле ограничивают демократию. То есть американское нынешнее общество, возможно, есть некоторая постдемократия, а не демократия в том виде, в котором они ее экспортируют.
Одно из самых ярких проявлений постдемократии – изменение характера общественного управления и его институтов. Среди последних, например, мы совершенно неожиданно, с омерзением и ужасом, но без возможности каких бы то ни было сомнений, обнаруживаем и такое явление, как терроризм.
Терроризм как новый инструмент управления
Прежде чем углубляться в разговор о терроризме, необходимо дать ему определение, четко указать его основные квалификационные признаки. Их всего три.
1. Принуждение управляющей системы или общества в целом к тем или иным действиям.
2. Осуществляемое при помощи насилия или реальной угрозы насилия.
3. В нарушение действующих правовых норм или распространенных обычаев. Иначе актом террора может быть представлено любое требование соблюдения закона, обращенное к руководителю. Наподобие того, что у нас сейчас многие называют «экстремизмом» и даже оформляют по Уголовному кодексу.
Телефонный звонок о якобы заложенной в школе бомбе является актом терроризма: это воздействие на управляющую систему (как минимум на директора школы) угрозой насилия в нарушение действующих правовых норм. А, скажем, американская (формально интернациональная) интервенция в Корею в 1950 году или удар по Ираку в 1991 году, осуществленный на основе решений ООН, террором не является, хотя жертв было неисчислимо больше.
Орудийный расстрел религиозной секты вместе с женщинами и детьми, произведенный в США в рамках действующего законодательства, пусть даже и искаженных, не может быть признан актом террора. А выстрел из пневматической винтовки в окно чиновника или бизнесмена, принявшего неправильное, с точки зрения стрелка, решение, – да.
Фраза «кошелек или жизнь» – не акт терроризма, ибо в ней отсутствует ключевой элемент – воздействие на управляющую систему или значительную часть общества в целом. А взятие заложника неудачливым грабителем с требованием выпустить его из кольца полицейских – да.
Теперь очень неприятные, но важные вещи. Даже геноцид – не террор, если не направлен на принуждение управляющей системы или общества в целом к тому или иному действию. Если кто-то поставил свое желание уничтожить целый народ или целую социальную группу, не принудить его к чему-нибудь, а просто уничтожить, – это не террор. Это геноцид, это хуже.
А вот локальный превентивный удар по объектам на территории чужого государства или даже простая угроза его нанесения, если он проводится в нарушение международных правил, не могут быть квалифицированы иначе, как терроризм. То, что американцы сделали с Ираком в нарушение международных правил, – юридически терроризм. «Вбамбливание Югославии в каменный век» в 1999 году юридически должно быть признано актом государственного и, более того, межгосударственного терроризма. Это принуждение общества, его управляющей системы к определенным действиям в нарушение международного права.
Очень существенна разница, которая не всегда учитывается, между угрозой якобы уже подготовленного акта насилия и угрозой, из которой следует необходимость подготовки этого акта. Например, анонимный телефонный звонок о том, что тот или иной объект уже заминирован, – это терроризм. А то, что в случае чего он будет заминирован, – шантаж. Угроза терроризмом, но не террор сам по себе.
Это нужно проговорить, потому что у нас террористом могут обозвать просто человека, который не так посмотрел, не так двинулся и повернулся.
И конечно же, нужно вспомнить многовековую историю этого явления. Самых больших успехов добивались террористы раннего Средневековья: их успехи просто недостижимы для современных последователей. Например, в 929 году нашей эры исмаилитская община Бахрейна разорила Мекку, перебила паломников и похитила главную святыню ислама – черный камень Каабы. И только через двадцать три года она вернула его обратно. Даже 11 сентября не может сравниться с этим деянием.
Первый же «старец горы» в сельджукском султанате, знаменитый Хасан Сабах, в конце XI века и вовсе нашел способ разрушить не социальную, но более того, этническую систему. Он направил убийц на самых талантливых и самых энергичных эмиров, место которых занимали потом, естественно, менее способные, а то и вовсе бездарные, сластолюбцы, себялюбцы, тупицы. И эти последние способствовали действиям исмаилитов, потому что знали, что кинжал убийцы будет открывать им путь на вершину власти. А им самим, в силу их тупости и ничтожества, ничего не грозит. В результате за полвека такого целенаправленного геноцида сельджукский султанат превратился в бессистемное скопление небольших хищных княжеств, которые жрали друг друга, как пауки в банке, – достижение, о котором современные террористы не могут даже мечтать.
И если продолжать эту линию, то следующий этап величайших достижений террора, если можно так говорить, – это послевоенная Италия, где при помощи террористов впервые была широко применена стратегия поддержания напряженности в обществе. Запугивая общество применением этой стратегии, удалось не допустить к власти левых, удержать их на подступах к власти.
Ведь итальянские коммунисты активно воевали с фашизмом и пользовались огромной поддержкой в обществе. Они наиболее гибко адаптировали коммунистические идеи к реалиям итальянского капиталистического общества. Еврокоммунизм – итальянское изобретение. И они имели реальные шансы прорваться к власти, в отличие от Франции, где действовал фактор де Голля.
Однако поддержанием высокого уровня напряженности, в том числе и террористическими актами со стороны формально левых (хотя доказано, что под их маркой действовали многие правые организации), удалось не допустить коммунистов к власти. Они входили в коалиционные правительства, но не более того.
Следующий этап – сегодняшний. Развитие СМИ породило «терроризм в прямом эфире», или информационный терроризм. Он опирается на полномасштабное использование возможностей современных СМИ, за счет которых его воздействие на общественное сознание усиливается качественно. При этом происходит переход от террора против элиты к террору против беззащитного населения, которое своим страхом и недовольством парализует систему управления и вынуждает ее осуществлять желательные для террористов действия (так, террористические акты на железных дорогах в Испании в 2004 году усилили недовольство участием испанских войск в интервенции НАТО в Ираке и вынудили ее правительство вывести свои войска из этой страны).
Это феномен информационного общества. В нашей стране, например, в начале XX века революционный террор достиг такого масштаба, что террор называли «русским способом решения проблем». Убивали чиновников, великих князей, простых полицейских… Но этот террор был направлен на представителей власти. Если вы не шли в городовые, вы могли чувствовать себя в относительной безопасности.
Феномен «терроризма в прямом эфире» направлен на всех. Его цель – сломать волю общества. И здесь террористам раздолье, потому что представитель элиты худо-бедно защищен. А вот обычные граждане беззащитны: как правило, их никто не охраняет.
Межнациональный и межконфессиональный терроризм с этой точки зрения представляется частным, хотя и весьма болезненным, случаем – в частности, для нас.
Это способ сломать врага, который воспринимается как представитель чужой конфессии, чужого народа и чужой цивилизации. С другой стороны, террористы часто сознательно провоцируют ответный удар по представителям своей этнической или религиозной группы, чтобы увеличить количество обиженных и количество мстителей, создав себе таким образом социальную базу.
Это тактика, опробованная еще в рамках партизанской борьбы, герильи в Испании против армии Наполеона.
* * *Исключительно важным фактором современного этапа развития терроризма, о котором принято тактично молчать, но приходится говорить, потому что в феномене 11 сентября он проявился наглядно и убедительно, – является участие спецслужб.
Прежде всего, часть террористических структур создавалась спецслужбами во времена холодной войны для дестабилизации противника без угрозы войны ядерной. Это делали американцы – вероятно, и наши. В Италии работали западные спецслужбы. Террористы – это спецназ, который осуществляет диверсии без угрозы возмездия для организаторов, потому что они формально ни при чем.
Когда холодная война закончилась, произошел естественный выход этих структур, ставших ненужными, из-под контроля «материнских» спецслужб. Борьба с международным терроризмом силами этих спецслужб малоэффективна, потому что создает угрозу разоблачения создававших их спецслужб. Например, Талибан вместе с героиновыми лабораториями, обеспечивающими ему финансирование, создавался совместными усилиями представителей спецслужб США и Пакистана. Они не могут поймать лидеров Талибана и представить их гражданскому независимому суду, потому что те просто расскажут о своих западных партнерах.
Схожий пример – современная дестабилизация российского Северного Кавказа.
Думаю, ни для кого не секрет, что первая война в Чечне была провалена не только потому, что демократы не умели ничего и не хотели. Одна из причин – потребность коррумпированных сил в нашем руководстве именно вот в такой Чечне, которая, как Молох, пожирала бы русские судьбы, но была бы превращена в территорию, через которую можно чем-то незаконно торговать – может быть, оружием и наркотиками. В территорию, на восстановление которой можно списывать любые деньги и раскладывать их по карманам. Список таких желаний можно продолжать бесконечно.
По одной из версий, которая существует, чудовищно неграмотная, безумная подготовка танковых колонн, которые входили в Чечню, а потом в Грозный, была таковой просто потому, что нужно было сжечь старые танки под видом новых и потом их списать. Был такой журналист Холодов. Он писал, что наши доблестные генералы продали налево чуть ли не 16 тыс. танков. Понятно, что к числу приписали лишний нолик, а то и два, но, похоже, какие-то операции такого рода он имел в виду. Похоже, за это он и был убит.
На Северном Кавказе чудовищный уровень местной коррупции, который всегда был очень высок, соединился с федеральной коррупцией. Результат – подлинная социальная катастрофа. Общеизвестно, что в Дагестане платят взятки за то, чтобы сына взяли в армию, – там это единственный способ вырваться из абсолютной безысходности.
Помимо коррупции, причина бед Северного Кавказа – аграрное перенаселение. Много детей, а работы нет. И чем хуже обстоят дела со стабильностью, тем меньше работы. Потому что никто не хочет туда ехать: страшно. Инфраструктура приходит в негодность, потому что нужны квалифицированные люди, чтобы ее обслуживать и восстанавливать, а их нет. Разрушается система подготовки кадров, убегают учителя, врачи. Туристы туда не поедут даже в кошмарном сне. Чем выше нестабильность, тем меньше денег: это – спираль, закручивающая социальную катастрофу.
Происходит стремительная архаизация общества. Уже, насколько можно судить, суды шариата появились.
На это накладывается внятная работа по дестабилизации при помощи терактов, разжигания религиозной и этнической вражды. Общая ненависть, поднимающаяся к России, направлена на нее как на управляющую систему, неспособную нормализовать ситуацию.
Результат – безысходность. И в этой безысходности действительно экстремистские идеи находят широкий отклик и порождают разгул терроризма. Мы видим, сейчас поднялась новая волна. Горько сознавать, что этому способствовали неправильные административные решения.
В свое время федеральные округа были созданы, чтобы юридическую и правоохранительную системы вывести из-под контроля губернаторов на более высокий уровень. Естественно, такой контроль неформален, но он существует. На основной части территории России так и произошло: вывод из-под руководителя регионов перевел указанные структуры под федеральный контроль.
Но, когда создали отдельный Северо-Кавказский округ, в который вошли республики Северного Кавказа, все пошло иначе. Насколько можно судить, в силу определенной однородности этих республик, везде прошла или быстро идет дерусификация, то есть вытеснение, изгнание русского населения, – в лучшем случае, этническая чистка. Она захлестывает и пока еще «русские» регионы – прежде всего Ставропольский край, а также Краснодарский край и Ростовскую область. В результате, насколько можно понять, вывод юридической и правоохранительной систем на уровень округа привел к возникновению некоей общекавказской и внефедеральной системы. Это не тот Кавказ, о котором грезили чеченские бандиты, но что-то напоминающее начало 1990-х годов. Это производит очень тревожное впечатление.