Вполне логично предположить, что Дэвид Селзник не поддержал бы такого подхода к съемкам, и в связи с этим возникает вопрос, сравним ли вклад продюсера в фильмы Хичкока со вкладом сценаристов. Неизвестно. Но совершенно очевидно, что для создания «хичкоковского фильма» одного Хичкока было недостаточно.
7 О боже
«Да, конечно, – восклицает один из персонажей «Веревки», – Ингрид Бергман! Она типичная Дева… Такая милашка!» Видимо, именно такой была реакция Хичкока, поскольку он уже решил сделать актрису центральной фигурой второго фильма для компании Transatlantic. «Под знаком Козерога» разительно отличается от «Веревки». Это историческая мелодрама, действие которой разворачивается в Австралии в 1831 г. Хичкок всегда говорил, что ненавидит костюмные постановки, поскольку не может представить, как персонажи ходят в туалет или зарабатывают деньги, но в данном случае ради Бергман он пошел наперекор своим вкусам. Актрисе предназначалась роль пьющей жены преуспевающего человека (в исполнении Джозефа Коттена), бывшего каторжника, ставшего землевладельцем. Естественно, их взаимоотношения гораздо сложнее. И по доброй традиции, заложенной в фильме «Ребекка», в сюжете не обошлось без коварной экономки.
Хичкок, как обычно, начал работать над сценарным планом нового фильма еще во время съемок «Веревки», в феврале 1948 г. в Калифорнии; закончив черновик, к концу марта он отправился в Англию, где организовал съемки в Elstree Studios. Сценарист Хьюм Кронин, к которому обратился Хичкок, вспоминал, как они встречались для обсуждения сценария в офисе Сидни Бернстайна в отеле Golden Square в Сохо. Уже на этом этапе возникли трудности. Хичкок заявил, что хочет использовать технику непрерывного плана, которую применил в «Веревке», Кронин считал это ошибкой, но не осмеливался возражать режиссеру. Кронин подтверждает воспоминания других о том, что Хичкок часто мыслил образами, не задумываясь о действии, которое их соединит; его интересовали скорее подробности или сцена, чем целостность всей истории.
У Хичкока имелись свои сомнения относительно сценария. Впоследствии он говорил, что обратился к Кронину, «потому что он ясно мыслит и четко выражает свой замысел на бумаге. Но ему не хватало опыта сценарной работы». По свидетельству Кронина, однажды утром Хичкок «вдруг откинулся на спинку стула, нахмурился, как рассерженный ребенок, и объявил: «Этот фильм будет провальным. А я иду на ланч». И с недовольным видом вышел из комнаты. Внешняя невозмутимость Хичкока иногда изменяла ему; во время подготовки к съемкам его настроение могло резко меняться.
Центральной фигурой оставалась Ингрид Бергман, и впоследствии Хичкок утверждал, что сделал фильм ради нее. «Я искал тему, которая подходила бы ей, – говорил он, – а не мне». Он даже настаивал, что именно Бергман убедила его взяться за этот проект. «С тех пор я понял, что на Ингрид лучше смотреть, чем слушать ее». Но это могло быть просто удобным предлогом; у Хичкока была привычка винить в своих ошибках других людей. Не подлежит сомнению, что его привлекала перспектива увести Бергман из голливудских студий и привести в Англию как свою звезду; режиссер представлял, как они вместе спускаются по трапу самолета навстречу вспышкам встречающих фотографов. Впоследствии Хичкок назвал свое поведение «глупым и ребяческим»; он ошибся в оценке того, как повлияет на бюджет фильма огромный гонорар Бергман, и в целом уделял ей больше внимания, чем другим исполнителям.
Но действительность оказалась менее приятной, чем его мечты. С самого начала актриса возражала против техники непрерывного плана: она видела «Веревку», и фильм ей не понравился. Усталость и тревога, которые мешали актерам в «Веревке», начали сказываться и на ней. Конфликты были неизбежны. Хичкок и Бергман могли полчаса спорить из-за какой-либо сцены. «Ладно, Хич, – говорила она. – Пусть будет по-твоему». «Это не по-моему, Ингрид, – отвечал он. – Это правильно». Однажды Бергман даже расплакалась – первый, и единственный, раз за всю карьеру. В другой раз бурные препирательства режиссера и актрисы на съемочной площадке окончились тем, что Хичкок просто ушел. Бергман, стоявшая к нему спиной, этого не заметила и продолжала изливать свое негодование.
У Бергман имелась своя версия инцидента. Она писала подруге, что «камера должна была следовать за мной целых одиннадцать минут, а это означало, что мне приходилось репетировать целый день, причем стены и мебель сдвигались, освобождая место камере, и, разумеется, сделать это быстро было невозможно. Тогда я все высказала Хичу. Как я ненавижу эту его новую технику. Как я страдаю и проклинаю каждую секунду, которую нахожусь на съемочной площадке… Малыш Хич просто ушел. Не сказал ни слова. Ушел домой… О боже». Когда актриса впадала в отчаяние, он говорил ей: «Ингрид, это всего лишь кино!» Скорее всего, так Хичкок пытался успокоить ее. Патриция Хичкок, вспоминая эти споры, заметила: «Честно говоря, с отцом невозможно спорить».
Проблемы множились. Перед самым началом съемок персонал Elstree объявил забастовку, и, хотя конфликт удалось уладить, атмосфера оставалась напряженной. Быстро движущаяся камера оставила глубокую вмятину на стене студийного павильона. Как вспоминал оператор-постановщик Джек Кардифф, «мы репетировали целый день, а снимали на следующий. Хорошо записать звук было невозможно – никак не удавалось избавиться от шума. Электрический кран с грохотом разъезжал по съемочной площадке, словно танк под Севастополем». Поэтому диалоги записывались в отсутствие камеры. Однажды камера наехала Хичкоку на ногу, сломав ему большой палец. Коттен рассказывал в письме домой, что на съемочной площадке чаще всего звучал вопрос: «Что дальше?» Однажды сам актер попал в неловкую ситуацию, достойную миссис Малапроп[3], когда в присутствии Хичкока пошутил над названием фильма.
В интервью Трюффо Хичкок сказал, что законченный фильм «не представляет собой ничего особенного». Но он ошибался. Это великолепно сделанная картина с непрерывными планами Ингрид Бергман, которые придают сюжету дополнительную силу и эмоциональность. Впоследствии она сама признавалась, что техника Хичкока помогла ей. Режиссер оказался прав, доверившись ей, – правда, доверие пропало, когда у нее начался роман с Роберто Росселини. Пренебрежительные замечания, которые он позволил себе, вероятно, обусловлены обидой и гневом.
Фильм «Под знаком Козерога» вышел в прокат в сентябре 1949 г. Несмотря на все опасения, критика была доброжелательной, однако кассовые сборы оказались скудными. Английская Guardian жаловалась на «невыносимую скуку на экране», а журнал Hollywood Reporter назвал работу Хичкока «грубой, очевидной и зачастую глупой». Без направляющей руки Дэвида Селзника режиссер якобы сбивался с пути. Подобные отзывы очень расстроили Альму, которая помогала писать сценарий. Говорили, что она непрерывно плакала.
Провал фильма привел к банкротству компании Transatlantic Pictures, которая вскоре попала под внешнее управление. Хичкок, чувствуя опасность, искал надежное убежище. Он уже договорился с Джеком Уорнером и в начале 1949 г. подписал контракт на четыре фильма сроком на шесть с половиной лет; его гонорар составлял около миллиона долларов. Вероятно, Уорнер был неприятным человеком, но он предоставил своему новому работнику свободу действий, и Хичкок испытывал к нему благодарность.
Со своим следующим фильмом Хичкок решил действовать наверняка. Никаких непрерывных планов, никакого цвета. Период экспериментов закончился. «Страх сцены» (Stage Fright), как и предполагает название, был ироническим триллером; снимать его планировали в Лондоне. Достоинством его можно считать и актерский состав – Джойс Гренфелл, Аластер Сим, Майлз Маллесон, Сибил Торндайк словно специально были выбраны для того, чтобы напоминать о популярных комедиях студии Ealing. «Звезды» фильма – Ричард Тодд, Майкл Уайлдинг и Джейн Уаймен – не оставили особого следа в истории кино, но Марлен Дитрих в характерной роли роковой женщины произвела неизгладимое впечатление и на Хичкока, и на зрителей.
Фильм был основан на рассказе Селвина Джепсона «Бегущий человек» (Man Running), опубликованном двумя годами раньше и названном – справедливо или несправедливо – идеальным «материалом для Хичкока». Молодая актриса соглашается помочь знакомому мужчине, обвиненному в убийстве мужа звезды эстрады, с которой у мужчины был роман. Пока все в порядке. Обвиняемый, ударившийся в бега, – выигрышная для Хичкока ситуация.
Хичкоки, вернувшиеся на Белладжо-роуд в Бель-Эр, помнили о своей неудаче с Elstree Studios и принялась за работу над сценарием фильма «Страх сцены». Они также обратились за помощью к автору рассказов и драматургу Уитфилду Куку, пьеса которого «Вайолет» (Violet) с Патрицией Хичкок в главной роли двадцать три дня продержалась на Бродвее. Сама Патриция тоже сыграла в «Страхе сцены» маленькую роль. Ходили слухи о тайном романе Кука и Альмы, но если это и правда, то отношения тщательно скрывались. Они были добрыми друзьями и соавторами – и скорее всего, этим дело и ограничивалось.
Весной 1949 г. Хичкоки и Кук отплыли в Лондон, чтобы работать, если можно так выразиться, на месте. Они уже закончили предварительный набросок сценария на 113 страниц, снабженный диалогами и углами съемки. Ричард Тодд вспоминал, что, когда его пригласили в отель Savoy, где остановились Хичкоки, он был поражен энтузиазмом супругов. Хичкок объяснял ему: «Понимаете, мы делаем это, потом делаем то, и происходит это, потом происходит то», а Альма при этом «все время насвистывает».
Однако на съемочной площадке Хичкок был, как всегда, дисциплинированным и целеустремленным. Он просил первого помощника режиссера расставить актеров по местам, а затем исчезал в своем кабинете и возвращался только перед самым включением камеры. «Хичкок, – говорил Тодд, – был очень сдержанным человеком, холодным и профессиональным». По словам Дитрих, «он пугал меня до полусмерти. Он точно знал, чего хочет, чем я восхищаюсь, но я никогда не была уверена, правильно ли я сыграла». Ей не стоило беспокоиться. Она принадлежала к тому типу женщин, с которыми он сразу же чувствовал себя свободно – был искренним, иногда сквернословил, не боялся ее сексуальности до такой степени, что шутил над ней. Дитрих настаивала, чтобы с ней рядом всегда находился ее астролог, и завела роман с исполнителем главной роли, Майклом Уайлдингом, как на съемочной площадке, так и вне ее. Шум, доносившийся из гримерок, не всегда удавалось игнорировать. «Марлен профессиональная звезда, – заметил Хичкок. – Она также профессиональный оператор, художник-постановщик, монтажер, костюмер, парикмахер, гример, композитор, продюсер и режиссер». В минуту откровенности Дитрих так описала Хичкока своей дочери: «…странный маленький человечек. Мне он не нравится. Не понимаю, почему все считают его великим. Фильм плох – возможно, при монтаже он и делает свой знаменитый «саспенс», но явно не во время съемок».
А вот отношения с Elstree Studios у Хичкока явно не сложились. Он писал Джеку Уорнеру, который укрывался в Бербанке, что «у них довольно грубые люди… Я не хочу беспокоить вас грязными подробностями… Мне с ними разбираться, и единственное, что я должен, – предоставить вам картину… А в целом, Джек… Как только я закончу съемки и сделаю черновой монтаж, то упакую все пленки и уберусь отсюда к чертовой матери».
«Страх сцены» – это упущенные возможности. У фильма отсутствует естественный, ровный ритм. Съемки шли в мире лондонских театров, и под руководством Хичкока фильм стал театральным как по тону, так и по стилю. Персонажи скрываются под разными личинами и играют разные роли, многие сцены задуманы как мелодраматические, лондонские улицы напоминают декорации, и все не такое, каким кажется. Невиновность скрывающегося от преследования, о чем заявлено в самом начале, оказывается ложью. Это сбивает с толку зрителей и до самого конца препятствует созданию саспенса. Виртуозно сыгранные сцены, в том числе Аластером Симом и Джойсом Гренфеллом, не стыкуются друг с другом.
В фильме бросается в глаза искусственность диалогов. «Это не реально, это как в театре… шторы, Джонни, раздвинь шторы… ты актриса, ты играешь роль». Несмотря на то что это скорее комедия или фарс, а не триллер, фильм выглядит несколько неуклюжим. Обозреватели приняли «Страх сцены» достаточно равнодушно, а один критик назвал фильм «беспорядочным». Тем не менее, по общему мнению, в фильме после экспериментов с «Веревкой» и «Под знаком Козерога» виден «настоящий» Хичкок.
Хичкоку не терпелось вернуться в Калифорнию, однако по возвращении выяснилось, что заняться ему нечем. С сентября 1949 г. по весну 1950 г. он семь месяцев пребывал в подвешенном состоянии: ни сюжетов для обдумывания, ни требующих внимания сценарных планов, ни актеров, за которыми нужно охотиться. Для Хичкока это было настоящей пыткой.
Мучаясь от безделья, в финансовом плане он тем не менее чувствовал себя вполне комфортно. По любым меркам Хичкок был богатым человеком. Ему принадлежали два дома, причем один из них – очень большой. Он владел землей и акциями, получал доход от вложений в нефть и в скотоводство. Хичкок почти ежедневно проверял состояние своих инвестиций. Кроме того, режиссер решил привести в порядок свои виноградники в Санта-Крус и обратился за помощью к виноградарям. Он делил время между своим домом в Бель-Эр и участком над заливом Монтеррей, обедал в самых известных ресторанах в окрестностях своих домов.
Хичкок устраивал званые ужины для близких друзей, непременной составляющей которых были обильные возлияния. Иногда его удавалось уговорить показать «танец живота», нечто вроде примитивного стриптиза, или другие трюки и проделки, свидетельствовавшие о сдержанном характере, готовом вырваться из-под контроля. Он построил винный погреб в доме на Белладжо-роуд, а также холодильник в рост человека для хранения своих многочисленных деликатесов. Кинокритик Пенелопа Гиллиат рассказывала: «Помню, как однажды он показывал мне свою кухню на Белладжо-роуд. Идеальная чистота. Никаких кукурузных хлопьев на полу. Настоящая пустыня для тараканов. Он открыл дверь, и оттуда вырвался холодный воздух. Это была холодильная камера – целая комната. Я видела окорока и говяжьи полутуши, висевшие на крюках, словно шубы богатой женщины, которые на лето убрали в гардеробную. Хичкок вежливо пропустил меня вперед. Я колебалась, представив, как за мной захлопывается дверь. Он знал, о чем я думаю, и я знала, что он знает».
Хичкок уже много лет был серьезным, хотя и непрофессиональным коллекционером произведений искусства. Он предпочитал французское искусство начала века, и в доме на Белладжо-роуд висели работы Утрилло, Дюфи и Модильяни, а также три картины швейцарца Пауля Клее. «Меня не интересует содержание, – говорил Хичкок. – Меня интересует метод. Я бы сравнил себя с художником-абстракционистом. Мой любимый художник – Клее». В доме над заливом Монтеррей он повесил гравюры Томаса Роулендсона. Художник увековечил Лондон в виде гротеска и фарса – самого Хичкока можно было назвать выдающимся представителем этого направления XX в. Тот факт, что он повесил гравюры XVIII в. в Северной Калифорнии, свидетельствует о его истинных предпочтениях.
Как бы то ни было, у него появилась возможность заняться сценарием. Весной 1950 г. он прочел недавно опубликованный роман Патриции Хайсмит «Незнакомцы в поезде» (Strangers on a Train) и поручил своим агентам, не называя его имени, выкупить права на экранизацию этого первого романа писательницы. Права обошлись в 7500 долларов, о чем Хайсмит впоследствии сожалела. Хичкока привлекла двойственность. В поезде двое мужчин договариваются обменяться двумя убийствами – и этими «двумя» Хичкок подчеркивает, что «у всего есть противоположность, неразрывно связанная с ним… и всегда где-то в мире есть противоположный вам человек, словно невидимая ваша часть, и он ждет в засаде». Все прочитанное Хичкоком у По и Уилки Коллинза могло подвести его к этой мысли. В своем кинематографическом мире он всегда размышлял о возможностях двойников, дуализма и раздвоения.
Хичкок отмечал, что поначалу «не мог никого найти для работы» над сценарием. «Мой первый набросок показался всем таким плоским и сухим, что они сочли его никуда не годным». Его агенты обратились к Дэшилу Хэммету, но из этого ничего не вышло. Затем Финли Макдермид, редактор сценарного отдела Warner Brothers, предложил не менее известное имя. Следовало соблазнить этим проектом Раймонда Чандлера. Писателя заинтересовала возможность работать с Хичкоком – и, вне всякого сомнения, жалованье в размере 2500 долларов в неделю. Он встретился с режиссером, а затем отправился к себе домой в Ла-Холью с романом Хайсмит, сценарным планом Хичкока, пачкой писчей бумаги и секретарем.
Сотрудничества не получилось. По условиям контракта Чандлер никуда не ездил, и Хичкок был вынужден приезжать к нему сам. Однажды, когда Хичкок с трудом выбирался из лимузина, послышался голос Чандлера: «Смотрите, как этот толстяк пытается вылезти из машины». Чандлеру не нравились многословные обсуждения сценария, или, как он их называл, «ужасные упражнения в пустой болтовне», и он отвергал предложения Хичкока. «Ну, если вы сами можете закрутить это дело, – говорил он режиссеру, – при чем тут я?» Кроме того, писатель считал роман «Незнакомцы в поезде» «довольно глупой историей».
Тем не менее Чандлер закончил второй вариант, но теперь жаловался на отсутствие режиссера. Он писал Финли Макдермиду, что «этот сценарий написан без единой консультации с мистером Хичкоком… даже без единого телефонного звонка. Ни слова критики или одобрения. Тишина. Все время полная тишина… Я нахожу это довольно странным. Я нахожу это довольно жестоким. И почти беспримерно грубым». И еще он жаловался на то же, что и другие писатели: «Он всегда готов пожертвовать логикой действия (если таковая существует) ради оптического эффекта или настроения». Разрозненные сцены затем следовало встраивать в существующий сюжет. Иногда это было просто невозможно, и сюжет низводился до череды действий или эпизодов, в которую в последний момент могло быть добавлено все, что угодно.