До этого момента старшина молчал, опустив голову. Только тут он поднял голову, облизнул губы. Странным голосом сказал обреченный человек:
— Пожалейте…
— Пожалеть? А ты нас пожалел, когда на самогон изюм гнал? А ты свое государство и свою армию жалел, когда разложением тут занимался?
Молчание.
— Нет! Ты никого не жалел! Ты ни нас не жалел, ни Устава. Приговариваю тебя к высшей мере социальной защиты.
На том и закончился суд: Васильев даже формально не спросил ничего у Кагана и Ивана. Торжественно, строго обратился Васильев уже к Пете:
— Товарищ Кац, вы закончили писать протокол?
— Заканчиваю…
— Как закончите, подпишите и сдайте на подпись членами Ревтройки. А сами направляйтесь на богослужение наших союзников. Переведите им, что преступный старшина передается им в качестве жертвы. Ваша задача — присутствовать при использовании жертвы и доложить мне о результате.
С самого дня сдачи экзамена Петя жил как в удивительном сне. В этом сне могло быть совершенно все, что угодно, как в приключениях Шерлока Холмса, героев Джека Лондона или в сказках Корнея Чуковского. Теперь стало еще более удивительно. У Чуковского посуда убежала от нерадивой Федоры, Крокодил проглотил солнце… А тут вот человека по решению Тройки передавали для принесения в жертву… Это даже не «Остров сокровищ»!
Судя по звукам труб, звону и возбужденным крикам, тибетцы уже начали службу. Опять же — одно дело знать, что в буддистском богослужении надо создавать как можно больше шума, чтобы привлечь внимание божества. Одно дело об этом читать, слышать на лекциях и рассказывать преподавателю на экзамене. Другое дело — наблюдать и слышать, как колотят в бубны и в медные тарелки, трубят в трубы и шумят буддисты на своем богослужении.
Точно так же одно дело знать, что у тибетцев сохраняется шаманизм в пределах и в рамках буддизма. Что у них шаманские практики — часть веры. А совсем другое — видеть, как тибетский буддистский святой пускается в пляс, потрясая бубном.
Расслабленный старец совершенно преобразился: изменились даже походка, осанка. Оскаленное в экстазе, раскрасневшееся лицо лоснилось от пота, пегие от седины волосы живописно разбросались по плечам. Судя по ударам колотушкой в бубен, силушкой Бог старого шамана не обидел. Колотя в бубен, старик выкрикивал что-то… Петя понимал хорошо если каждое пятое слово. Вроде бы старик сообщал, что он — божество Гунгус-Гэгэн, что он помощник Восьми Ужасных, то есть божеств — защитников буддизма. Что он, Гунгус-Гэгэн, сейчас мчится над страной, где происходят всякие страшные дела, и собирается расправиться со всеми врагами истинной веры.
Внимательно, серьезно смотрели на него тибетцы. Стихли трубы и барабаны, никто не бил в медные тарелки. Люди хотели привлечь внимание божества? Вот привлекли, вот оно сейчас упруго плясало и выло, вселившись в только что бессильного, расслабленного старика. Наблюдение за ним и стало теперь буддистским богослужением. Даже Пете этот плясавший казался другой личностью, совсем не тем стариком, которого он видел еще днем. Невольно плыла дикая мысль: может, и правда в деда кто-то вселился?!
Петя переводил… вернее, Петя произносил по-тибетски, что было велено ему Васильевым. Радостные крики стали ответом. Связанного старшину ввели… верней, втащили в комнату его же собственные подчиненные. Красноармейцы сразу же ушли, склоняя головы. Новые дикие вопли. Множество рук схватили старшину… Никогда Петя не видел и даже не думал, что увидит такого жалкого, растерянного выражения.
Тибетцы вопили и прыгали, волокли старшину; тот упирался, но ничего не мог поделать против десятков вцепившихся рук. Пете стало жутко среди этого множества обезумело пляшущих людей. Голова кружилась от ненормальности всего происходящего, от перегара скверного местного пива, запахов немытых с рождения тел, кислого терпкого пота, от нехватки кислорода, от духоты.
«Святой старец» танцевал по кругу, вскидывал к небесам совершенно нечеловеческое, лишенное всякого рассудка лицо. Он опять что-то выкрикивал, — Петя еле различал отдельные несвязные слова. Но, видимо, крики бесноватого оказались вполне понятны окружающим. Со старшины срывали одежду; привели его со связанными за спиной руками. Теперь вязали старшину и по ногам. Несколько человек навалились на него, извивающегося, потащили к возвышению перед иконами. Только теперь Петя до конца понял, зачем в этом месте так возвышается пол. Петя поймал абсолютно трезвый, но совершенно безумный взгляд убиваемого старшины.
В руке у «святого» блеснул нож. Старец попробовал лезвие… По пальцу потекло, но ему не понравилось. Святой, или «вселившееся божество», что-то выкрикнул. Несколько человек метнулись, протянули ему свои ножи. «Святой» вскинул левую руку, на большом пальце попробовал один… другой… По большому пальцу и по ладони густо текло.
Трудно сказать, как бы отреагировал на эту сцену тот Петя, который несколько дней назад пришел на свою кафедру сдать трудный экзамен. Он и сам не мог оценить, до какой степени изменился интеллигентный питерский мальчик за эти считаные несколько дней. Нынешний Петя ничему не удивлялся, ничего не считал невозможным и любую сцену был в состоянии выдержать.
Не то чтобы спокойно… скорее, в состоянии полной прострации смотрел Петя, как с криком навалились тибетцы, растягивая человека на возвышении, как выгнулось вдруг его тело… И как «святой» с огромной силой вскрывал эту выпяченную грудь распластанного человека. Нож шел неровно, застревал на костях, кровь фонтаном хлестала на руки, на лица державших. Впервые Петя услышал звук, издаваемый самим старшиной: вой несчастного в какой-то момент почти перекрыл многоголосый возбужденный крик. И оборвался, когда «святой старец» сунул руку в грудную клетку что-то еще сделал ножом… Вот он вырвал, показал всем окружающим еще сокращавшееся сердце. Опять кто-то дунул в трубу, другой ударил в медную тарелку. Все заплясали, запрыгали.
По эту какофонию, под вопли буддистского «богослужения» Петя видел своими глазами: стоя в луже жертвенной крови, старец стал пожирать еще бьющееся, рефлекторно подергивающееся сердце. Он жрал, кровь стекала по лицу, в этот момент ставшему окончательно похожим на страшные буддистские иконы.
Стараясь не смотреть на то, что лежало в нескольких шагах, Петя пошел прочь. Никто и не думал удерживать. Ноги подламывались, он опять задыхался до черного тумана перед глазами. Приходилось опираться на стенку. По дороге в склад Петя вынужден был присесть на ступеньку. Взрыв жутких воплей позади заставил его пойти дальше, найти бутылку водки. Рука тряслась… Петя с размаху ударил ребром ладони по стене. Вроде помогло, дрожь стала слабее. Еще ударил… Дрожь почти совершенно прекратилась. Тогда Петя одним рывком влил в себя добрую треть бутылки. Руки тряслись, но не сильно, бутылка почти что и не звякала о зубы.
Петя постоял, отходя, ощущая горячий поток водки внутри. Ноги переставали подламываться, руки дрожать. И дыхание восстановилось. Васильев обещал, что через двое суток горной болезни не будет? Вот ее и не стало; водка действовала как на уровне моря. Кажется, ему велели доложить? Тем более вопли утихли. Пока он сидел тут в оцепенении, отхлебывал водку, тибетцы уже расходились; не стало ни «музыки», ни криков.
Петя еще вышел, постоял на холоде… На самом настоящем морозе: солнце зашло, и сразу же стало минус три… Постепенно пробрало до костей, и тогда Петя сделал еще один жгучий продолжительный глоток. Он совсем не чувствовал себя пьяным, хотя внутри сильно согрелся. Светили громадные, почти не мерцающие звезды. Веял ледяной ветерок, вдали перекликались странные высокие голоса тибетцев.
Васильев уже лег спать… Доложить пока было некому, срочного ничего. Возможно, не спал еще Каган, но силы у Пети иссякли обсуждать с кем-то увиденный кошмар.
Последнее важное дело… Петя зажег керосиновую лампу, вышел по рации в эфир. Васильев не велел ему ничего сообщать о Ревтройке… Петя и не стал этого делать. Как и полагалось, он послал зашифрованное информационное сообщение — как делал каждую ночь. Он получил ответ, сообщил о принятии и аккуратно расшифровал. Сообщения он тоже получал каждую ночь, но это сообщение оказалось таким, что доложить надо было немедленно, спит Васильев или там не спит. Начальник проснулся мгновенно; на какое-то время Пете даже показалось, что он только делал вид, будто спал.
— Товарищ Васильев, тут «воздух!».
— Пройди в ту комнату… Я сейчас.
Спустя минуту одетый Васильев читал радиограмму. Прочитал и задумался.
— Ты пил?
— Да… Мне надо было прийти в себя… Я выполнил приказ, но…
— Ничего страшного, что пил. Расскажи спокойно и подробно.
Сбивчиво, но подробно рассказал Петя, что видел на буддистском богослужении.
Спустя минуту одетый Васильев читал радиограмму. Прочитал и задумался.
— Ты пил?
— Да… Мне надо было прийти в себя… Я выполнил приказ, но…
— Ничего страшного, что пил. Расскажи спокойно и подробно.
Сбивчиво, но подробно рассказал Петя, что видел на буддистском богослужении.
— Никогда не мог понять… — Васильев говорил очень раздумчиво. — И сейчас, хоть ты убей, не понимаю… Может, и правда кто-то вселился в нашего старикана?
— Мне показалось, что да… Кто-то из мира духов. Из мира тибетских божеств.
— В этот мир мы, коммунисты, еще заглянем, дай срок… У меня, товарищ Кац, тоже такое впечатление, что в таких случаях в шамана и правда вселяется ихнее божество… не сомневайся, это божество и сожрало сердце старшины. Что такое габала, знаешь?
— Священная чаша, из нее причащаются буддисты. А делается она из человеческого черепа… из верхней части…
Рассказывая о габале, Петя невольно прикоснулся к своему собственному темени.
— Верно! Выпиливают самую верхнюю часть черепа, оправляют в серебро или в медь, используют в богослужении. А что такое тулум?
— Рассказывают, что тулум надо делать из кожи человека, снятой чулком. Существуют ли они на самом деле…
— Существуют! — жестко прервал Васильев. — Я своими глазами видел тулумы: это обработанная кожа, специальным способом содранная с плененного врага буддистской веры. И старшина тоже скоро превратится в тулум. Им тут как раз тулума не хватало и габалы. Ладно, хватит об этом. Что касается радиограммы… Что из нее следует, понял?
— Что мы тут как на войне. Враг движется.
— Мы и раньше были как на войне. А теперь мы — как во время атаки. Никому про радиограмму пока ни полслова, скажу сам. Ладно, иди.
Петя повернулся через левое плечо, почти как военный. Сделал шаг.
— Если будешь служить, как служил до сих пор, — награжу, — сказал ему в спину Васильев. — Что нам всем сказал товарищ Сталин, ты помнишь. А тебе еще персонально дополню: за ударную службу особо отмечу, из собственных рук награжу. Так служить, товарищ Кац, Петр Исаакович.
Отвечать ему не было сил.
Ущелье Шамбалы
Как ни изломан был Петя наутро, после полубессонной ночи, а — выступаем, выступаем! Инструктаж перед выходом был прост: выступаем в направлении Шамбалы. Расчетное время в пути — четверо суток. Ответственный проводник — товарищ Бубих.
И знайте: по последним сведениям, в Тибет, в район Шамбалы, вышла германская экспедиция. Приказ высшего начальства: при обнаружении вражеской экспедиции уничтожить ее до последнего человека, захватить документы и шифры. На случай, если наши радиограммы перехватывают, противника вводить в заблуждение дезинформацией по рации, ответственный — товарищ Кац.
По достижении Шамбалы действовать, исходя из революционной целесообразности и требований момента.
— Вопросы есть?
Группа, конечно, молчала.
— Вопросов нет? Выступаем.
Через час пути Петя оглянулся. Монастырь был еще хорошо виден в разреженном, очень прозрачном воздухе. Мир сделался прост: громадная равнина, и посреди нее — отряд. Несколько яков с поклажей, за ними следят тибетцы с обычными непроницаемыми лицами. У них местные ружья китайской работы, очень старые. У одного ружья ствол примотан ремнями к прикладу. Как стрелять из такого ружья, непонятно, но, наверное, хозяин это знает.
Васильев и трое молодых, все с винтовками. Перед мордой передового яка — Бубих в оранжевой хламиде. За тибетца ему не сойти, не то лицо, но за индуса его принять могут.
Неизвестно, где бродил Бубих несколько лет назад. По крайней мере, Петя об этом не знал. Также неизвестно, о чем говорил и шептался Бубих с монахами в монастыре. Известно, что утром он сказал, — знает путь в последнее ущелье.
Шли по компасу, без всякой тропы или дороги, чудовищной каменной пустыней. Сине-зеленое, страшное небо без птиц простиралось над головами, а под ногами были только камни. Даже яки шли, ничего не срывая с черных, растрескавшихся камней.
К полудню вышли на еле заметную тропку. Бубих сразу повел по ней, будто ходил много раз. А кто его знает, может, еще и ходил? Об этом человеке можно было предположить все, что угодно. На привале он сообщил, что долина, как нож, рассекает вот это самое плато… Через которое мы и шагаем. После будет все время подъем, надо идти все той же дорогой, уже на очень большую высоту, за пять тысяч метров, и там нас будут ждать посланцы из Шамбалы. Дня через три мы дойдем.
И почему Пете так невыносимо тяжело было сегодня? Психологический ад прошлого дня? И это тоже… Но кроме того, ну просто страшно не хотелось Петру идти по плато… Ему очень хотелось как можно быстрее спуститься именно в это ущелье…
— Товарищ Васильев… У меня Голос…
— Что случилось?
— Ничего плохого… Как раз мне очень хочется идти именно в этом направлении…
— Лишнее подтверждение, что Бубих не врет… А это такая сволочь, что лишнее подтверждение всегда полезно.
Тропа опускалась, почти сразу стала видна расщелина в низком хребте. Серо-черные скалы, и между ними сперва узкое, потом все шире и шире, пространство. Часа через два экспедиция шла долиной шириной в километр. Тут пониже плоское днище зеленело, яки паслись на ходу. Почти отвесные серые склоны отодвинулись, но, как прикидывал Петя, высотой делались не меньше двухсот метров. В случае чего, не выбраться, прикидывал Петя. И с чего это у него вдруг опять навалилась тоска? Только что он как раз очень хотел спуститься в эту долину!
А тут вдруг опять смертная тоска вместе с ощущением, что никак нельзя идти дальше по этой долине… Нет, Голос не говорил, что опасно приближаться к легендарной Шамбале. Но Голос говорил, что опасно идти по долине. И еще он говорил, что надо бояться Ивана.
Почему словно обруч стиснул голову? Долина как долина… Серые отвесные скалы, наверху плато. Сине-зеленое, пахнущее космосом небо без облаков и без птиц. Обычная долина, каких очень много в Тибете.
А одновременно, несмотря на нехватку кислорода, Петя очень хотел идти дальше. Ну очень хотел! Что-то страшное ждало впереди. И очень хорошее, одновременно.
Мир вокруг был прост, особенно по ночам, когда сразу после заката приходил лютый холод, мороз. Пар вырывался изо рта, замерзала вода в болотцах, в бутылях. Утром было не напиться, пока солнце не растопит воду: топливо приходилось экономить. Петя постиг разумность местного способа питания: когда в деревянную чашу насыпают крупной ячменной муки, добавляют молока или воды. Цзамбу — так называлось это блюдо — можно есть, не готовя на огне. Огромное преимущество в стране, где почти совершенно нет лесов.
Тибетцы ставили себе черную палатку из шерсти. Они уверяли, что в ней тепло; теплее, чем в палатке европейцев. Может быть… Но ни за какие коврижки не полез бы Петя в эту чудовищно вонявшую палатку, как и не попробовал бы цзамбы, которую размешивают пальцем.
Для себя ставили две палатки. В одну забирались Петя, Каган и Иван. В другой помещались Бубих с Васильевым. В компании Васильева Бубих молчал, и лагерь рано затихал… Юг — потому и солнце закатывается непривычно рано.
При свете луны и звезд Петя гулял вокруг лагеря, возле молчаливо жующих жвачку яков. Яки не мешали смотреть, как движутся светила над головой: это были очень тихие животные. Вырывался пар изо рта, слышалось мягкое шуршание инея, оседающего на лицо и одежду: «шепот звезд». Петя ценил эти часы молчаливых ночных размышлений.
Третий день был такой же, как все. Обычный день, но в этот день как-то особенно поглядывал на своих спутников Петя Кац. Все было обычно, как всегда. То же движение, не поднимающее пыли, почти без звуков. Тот же разреженный воздух. То же загадочное небо.
Так же воздевает руки к небу псих Бубих. Как обычно, Бубих почти непрерывно нес демагогическую околесицу, никто уже давно его не слушал.
Так же неутомимо, ровно шагали Васильев и Каган. Шли, словно кислорода в воздухе сколько угодно. Так же мирно замыкал караван Иван.
Как обычно, Васильев принимал всерьез душевные состояния Пети.
— Что-то у меня опять предчувствия…
— Что-то определенное?
— Нет… сам не могу понять — хорошее или плохое. Просто чувствую — что-то случится.
— Ты тут посматривай… — буркнул Васильев и задумчиво вышел вперед.
А еще через час навстречу потянулся караван. Видно его было издалека: вереница нагруженных яков, люди в черных тибетских халатах. Самый обычный караван: с десяток яков, человек восемь мужчин, часть с оружием. И почему-то ничего плохого не ощутил Петя от этого каравана, нисколько. Идти этой долиной последний час ему просто катастрофически не хотелось, а вот караван не вызывал у Пети ну совершенно никаких нехороших эмоций.
Да, все было как обычно: караван остановился метрах в двухстах. Караванщики не хватались за оружие, но все видели — их ладони лежат на замках винтовок, не скрываясь. Тоже обычно в этих непростых местностях, где караванщиков грабят все кому не лень: и китайские власти, и тибетские власти, и племена. Богатые люди, эти караванщики, с винтовками…