Пристраиваюсь в углу, прислушиваюсь к неясным разнообразным звукам, которыми полна осенняя ночь.
Где-то совсем рядом слышатся приглушенные голоса, вот хрупнула под чьим-то сапогом ветка, с легким, еле различимым треском взлетела и вспыхнула ракета - зеленоватый свет снова заливает блиндаж и снова меркнет..
Утром я впервые пойду в атаку, но, удивительно, никакого волнения не испытывал). А ведь могут убить? Вспоминается, как предупреждал Пресс, как Машенька наказывала быть осторожней. Может быть, они знают о письме и боятся, что я могу натворить глупостей? Хотя нет, о письме я никому не говорил, да ж кому о нем интересно знать?..
...Кто-то осторожно трясет меня за плечо. Открываю глаза и вижу над собой склонившегося Артюхина. Светает, в бледно-сером свете лицо связного кажется строгим, необычным. Начавшие уже дрябнуть щеки тщательно выскоблены бритвой, порез на подбородке залеплен полоской газеты. И говорит Артюхин как-то подчеркнуто, значительно:
- Вставайте, товарищ лейтенант. Пора... Вот ваш автомат и каска командир надеть приказал.
- А он где?
- В роте, с пародом.
Я быстро вскакиваю, легкая нервная дрожь пробегает по всему телу. Да что это со мной?
- Товарищ старший лейтенант велел держаться...
Артюхин не договаривает. Мощный удар сотрясает землю, качает легкий накат блиндажа. С потолка сыплется.
- Бьют... Наши!
Прямо над головой проносится тяжелый резкий свист, сокрушительно гремят взрывы. Ощущение такое, что снаряды рвутся совсем рядом и вот-вот один из них разорвется здесь, в блиндаже. Я инстинктивно втягиваю голову в плечи, сжимаюсь в комок. И тотчас же Артюхин трогает меня за плечо:
- Пошли.
Выбираемся в траншею, грохот здесь кажется еще оглушительнее. Недалеко за нами взлетает черный столб дыма - это отвечают опомнившиеся враги. В нос бьет тяжелый вонючий дым. Летят комья земли. В коротких промежутках между взрывами отчетливо слышится остервенелая трескотня пулеметов. Успеваю поймать себя на мысли: вижу дым, вижу густой, клубящийся над траншеями туман, слышу взрывы, но ни о чем не думаю.
Буквально ни о чем, только чувствую - сейчас бросимся!..
И вдруг, пересилив весь этот воющий хаос звуков, над окопами проносится зычный гибкий голос...
- За мной!.. Вперед!..
Словно подброшенные пружиной, на бруствере вырастают фигуры солдат. Мгновение - и они стремительно срываются с места. Повторяя движения Артюхина, я торопливо взбираюсь наверх, вскакиваю и бегу, крепко вцепившись в автомат. Туман редеет, и уже можно различить, как в низину скатываются соседние подразделения - туда, откуда хлещет встречный огонь, смутно виднеются очертания домов, косматится черный дым.
Вслед за Артюхиным догоняю роту, бегу, на ходу стреляю. Бешено колотится сердце. С тонким визгом проносятся пули, откуда-то несется крик, рев, справа от меня, нелепо подпрыгнув, плашмя валится солдат. Я спотыкаюсь о кого-то, вскакиваю и снова бегу. Как живое существо, в руках колотится автомат. На секунду вижу вблизи возбужденного, багрового от бега Поликарпова, строгое, какое-то застывшее иконописное лицо Артюхина... Внутри поднимается и растет не изведанное доселе чувство. Бегу огромными шагами, хватаю запекшимися губами воздух и что-то кричу чужим голосом исступленно, оглушительно, торжествующе!
14
Просыпаемся от дикого грохота. Кажется, что вся земля летит в преисподнюю. В комнату сильно дует.
- Бомбят, - говорит Пресс. Голос у него неестественно ровный.
В темноте ярко вспыхивает спичка. Зажег ее Гранович.
- Погаси! - быстро и зло бросает Метников.
И снова сплошная темень, продуваемая холодным ветром.
Сна как не было. Окна выбиты, отчетливо слышно, как в небе зловеще гудят самолеты. Вот, нарастая, вниз несется визг падающей бомбы - кажется, прямо на нас!
Деревянный домик трясется, как в ознобе. Мимо!
В недолгой тишине отчетливо слышно напряженное дыхание торопливо одевающихся людей, испуганный шепот хозяйки:
- О, господи, господи!..
Под валенками хрустит стекло. Подхожу к окну, с кем-то сталкиваюсь.
- Женя, ты?
- Я.
Маскировка на окне сорвана, стекло вынесено напрочь. Выглядываю на улицу и тут же отшатываюсь:
бухает совсем рядом.
- Отойди, - говорит Гранович, - ну его к черту!
- Идите сюда, - зовет из кухни хозяйка. - Тут окно целое.
Толкаясь, на ощупь выходим из комнаты, плотно прикрываем дверь. После темноты желтый венчик вокруг спички кажется ослепительным. Хозяйка снимает с гвоздя лампешку, небольшая комната приобретает обычный, будничный вид. На окне висит тяжелое рядно, стекла здесь уцелели.
- Половина третьего, - смотрит на часы Пресс. Он уже курит, выглядит совершенно спокойным. - Не боитесь, мамаша. Обойдется!
Женщина сокрушенно вздыхает.
Гулевой подмигивает, показывая на Метникова, серьезно спрашивает:
- Скажите, пожалуйста, товарищ секретарь, что у вас за форма?
Пресс, Гранович и я смеемся. Метников второпях застегнул только верхний крючок гимнастерки, но не забыл надеть портупею, под ней видна нижняя рубашка.
- Ладно, - пытается вывернуться Метников. - Сам с испуга мои штаны натягивал!
Шутка разряжает напряжение. Усаживаемся вокруг чисто выскобленного столика, курим, прислушиваемся к разрывам. Они как будто удаляются.
- Вроде утихает.
И почти тут же новый взрыв качает наше ненадежное убежище. Лампа гаснет, с потолка сыплется известка, сор.
- Вот так утихло!
Снова загорается лампешка. Хозяйка, не обращая на нас внимания, часто крестится.
Гулевой отряхивает с головы белую пыль, встает.
- Пойду посмотрю машины.
- Пойдем, надо девчат проведать, - поднимается и Пресс.
Хочет было подняться и Гранович, но остается сидеть.
Трубка его яросто всхрапывает.
- Ну, что, поэт? - спрашивает Метников. - Как твоя муза смотрит на бомбежки?
- Отрицательно смотрит. А тебе нравится?
- Очень!
Взрывы не прекращаются. Настороженно прислушиваясь, пытаемся острить, но каждый раз, когда ухает гдето близко, разговор обрывается. Хозяйка забралась на печь, притихла.
- Что же ты не бежишь оберегать свою любовь? - полушутя-полусерьезно спрашивает Метшшов.
- Отстань, Анатолий, - просит Гранович.
- Нет, а все-таки? Прижался тут, а она там одна.
Бомбы, все летит к чертям, а ты, как суслик!
- Их там больше, чем нас.
- Вот-вот. Любишь ты, а оберегай - они!
- Слушай, Толя, - очень спокойно говорит Гранович. - Иди ты к..! Понятно?
- Теперь понятно.
Гранович грустно вздыхает.
- Не нужна ей моя защита.
Метников достает блокнот и опять сует его в карман.
Взрывы раздаются ближе.
- Вот как меняется психология, - говорит Гранович. - Рассказали мне недавно такой случай. Из села немцев выбили ночью. Удирали без оглядки, многие отстали. Это еще прошлой зимой было... Ну, выбили. А дня через четыре старик из этого села пошел в лес. Зашел далеко и видит: немец. Обмороженный, синий, чуть на ногах держится. "Спаси, - говорит, - дедка, выйти не могу. Веди меня в плен". А сам даже зубами лязгать но может...
- Так в плен брать нетрудно.
- Не взял его старик в плен. - Гранович раскуривает трубку, минуту молчит. - Не взял. Повернулся и ушел.
- Это жестоко.
- Я тоже думал: жестоко, не гуманно. А у этого старика повесили внучку. Пятнадцать лет ей было... Разве после этого - жестоко?
Над потолком снова нарастает вой самолета, грозно ухает взрыв. Домик трясется, кажется, что он сейчас развалится.
- В подвал надо... в подвал, - прерывающимся голосом говорит хозяйка. Она слезла с печки, торопливо одевается. - Тут через дорогу, каменный...
- Живы?
Пресс стоит на пороге. Он весь в снегу.
- Как паши? - вскакивает Гранович.
- Где Гулевой?
Пресс тяжело переводит дух.
- Пока все в порядке... Нужно перебираться... Пошли!
- Хозяйка советует в подвале укрыться.
- Уходить надо, хозяюшка, - оборачивается Пресс.- Бьют по этому району.
- Где Гулевой?
- Машины уводит. Пошли! Пошли!
Выводим на улицу. Слышно, как снова заходят самолеты.
- Где подвал? - на ходу спрашивает Пресс.
- На пустыре, - машет хозяйка. - Прямо.
Рев моторов все ближе.
- Бегом! - командует Пресс.
Мы бежим. Вот и подвал. Еще несколько метров.
- Куда? - слышу за спиной окрик Пресса.
- Запереть... Я сейчас, - каким-то тоненьким голоском откликается хозяйка.
- Назад! - грубо кричит Пресс. - Назад!..
Темное пятно исчезает. Пресс бежит рядом и задыхаясь, ругается. Сверху нарастает тонкий противный визг, от которого внутри все холодеет.
Падая друг на друга, скатываемся по ступенькам подвала вниз. В то же мгновение раздается сильный треск и вслед за тем - оглушительный грохот. Еще взрыв!..
Мертвенный синий свет освещает подвал, в открытую дверь летят комья земли, снега. Слышно, как, удаляясь, плывет в черном небе ненавистный рокот.
- Быстро наверх!
- Быстро наверх!
Там, где стоял дом, чернеет груда развалин. Взрыв разметал старенький пятистенник по бревнышкам - одно бревно валяется у самого входа в подвал.
- Ах, дура! - сокрушается Пресс.
Бежим по черным пустым улицам, заваленным бревнами, битым кирпичом, телеграфными столбами. Словно ураган прошел!
Далеко, очевидно, в центре, снова грохают взрывы.
Теперь они кажутся не такими страшными.
- Ночка!
- Успели ли наши уйти? - нервничает Гранович.
Пресс вытирает лицо платком, успокаивает.
- Успели. Я еще в политотдел забегал.
- Что там?
- Грузились на машины. Переезжают в ближайшую деревню... Налет не случайный... Пронюхали, что в центре штаб армии... Двух ракетчиков сняли... Ну, пошли!
Над головой снова проносятся самолеты - инстинктивно хочется упасть, прижаться к земле.
- Где же наши самолеты?
- Командующий сказал, авиацию вызывать не будут.
Занята делом поважнее. Штаб уже снялся. Будем трогаться и мы.
- Куда?
- В четырех километрах небольшое село. Остановимся на день-два.
- А если и там будут бомбить? - допытывается Метников.
- Тогда лучше всего ехать в Новосибирск, - сердится Пресс. - Там бомбежек не бывает. Рай!
Если бы не по-кошачьи зоркие глаза Грановича, мы долго бы еще разыскивали на окраине свои автобусы, Машины стоят в узком проулочке.
- Зайцев! - наугад окликает Пресс.
И тотчас же от первого автобуса отделяется фигура,
- Слушаю!
- Как машины?
- В порядке! Стекла только повылетали.
- Будьте наготове. Сейчас выезжаем.
- Есть!
В небольшой комнате тесно и жарко. Девушки сидят у стола, Гулевой курит у печки. Иван Кузьмич дремлет прямо на полу, положив голову на горку вещевых мешков и шинелей. Вот спокойствие!
Перехватив удивленный взгляд редактора, Гулевой поясняет:
- Не спал вовсе. У машин дежурил. Вот и сморило. - Начальник издательства усмехается. - Да еще с того света вернулся!
- Что за ерунда?
- Сам рассказывал. Его взрывной волной сбило, сверху снегом засыпало с головой. Очнулся с перепугу - ничего не видно, только лицо мокрое. Ну, и подумал - убит, на том свете.
- А потом?
- Потом рукой пошевелил - двигается. Ногой пошевелил - тоже двигается. Встал - по грудь в снегу, рядом машины стоят. А вы как добрались?
- Благополучно. Давайте собираться.
- Пошли, товарищи. - Гулевой тормошит метранпажа. - Покойник, вставай!
Медленно, не зажигая синих "ночников", машины трогаются. Девушки едут вместе с нами в кузове полуторки, негромко переговариваются. После беготни клонит ко сну. Спали мы всего часа полтора.
"Макаров говорит, что в редакции совершенно безопасно", - вспоминаются почему-то строчки из письма.
Конечно, тут - как у христа за пазухой!
- Портупею надел, а гимнастерку не застегнул. Так и разгуливал, рассказывает Метников. - Поэт тоже струсил. Пожалуй, один Прохоров в себе был.
- А вы не боялись, Сережа? - удивляется Машенька.
- Еще как боялся!
- Я думала, умру со страху, - говорит Машенька. - Сама бы раньше не поверила, что такая трусиха!
- Жить хочется! - впервые за всю дорогу роняет Гранович. Говорит он эти слова с какой-то внутренней страстью, тон его не вяжется с нашими шутками, мы невольно замолкаем.
В небе снова плывет рокот моторов. Спустя несколько минут в центре раздаются взрывы, взлетают и тут же гаснут багровые всполохи.
На наше счастье, дорога в поле оказывается хорошо накатанной, водители "нажимают". В лицо остро бьет ветер, мы пригибаемся.
- Что, не нравится? - спрашивает Метников девушек. - А мы все время так. И ничего, для легких полезнее!
С удивлением прислушиваюсь к оживленному голосу ответственного секретаря. Не очень разговорчивый, самолюбивый, он как-то незаметно стал словоохотливее, проще и, по привычке подшучивая над другими, совершенно свободно может прокатиться и на свой счет. Война учит, воспитывает, меняет.
Село маленькое. Мы спрыгиваем с машины, подходим к ведущему автобусу.
- Дом большой, две половины. Уместимся, - говорит Гулевой.
- Пошли, - распоряжается Пресс. - Завтра оглядимся. Сейчас - шесть часов. Спать полтора часа и - за работу. К вечеру газета должна выйти!
Заспанная хозяйка пытается нас разместить как-нибудь поудобнее, Пресс останавливает:
- Не выдумывайте. Устроимся по-походному. Спать особенно некогда.
И первый сбрасывает на пол шинель. Вповал размещаемся и мы. Спать, спать, спать. Сейчас - это единственное желание!
Утро, как и наши заспанные лица, хмурое, серое.
В горнице еще спит наша "типография". Набора и корректуры нет, пусть лишний час поспят. Поднять пришлось только Лену - вместе с Лешей Зайцевым они настраивают приемник.
- Мало, мало, - раздраженно говорит Пресс, просматривая подготовленные к набору заметки. - Барахло!
Гулевой!
- Слушаю!
- Берите машину, езжайте на узел связи. Должны быть материалы от Левашова и Кузнецова, захватите почту. Побывайте в политотделе.
- Есть!
- Гранович!
Женя молча поднимает голову.
- В номер надо стихи. Смысл: как бы ни злобствовал враг - судьба его решена!
- Попробую.
- Не пробуйте, а пишите!
- А если не получится?
- Должно получиться! Подумайте о сталинградцах, вспомните вчерашнее!
- Слушаюсь!
Редактор- неодобрительно косится на Грановича. Женя берет блокнот, карандаш, выходит на улицу, - сейчас для него это самый удобный "кабинет".
- Что осталось из запаса?
- "Ефрейтор Адамчук".
- Планируйте на третью полосу. Если Гулевой привезет что интереснее, снимем.
В комнате раздается легкое потрескивание - заработал приемник.
- Порядок! - довольно говорит Леша.
- Заводите движок - сейчас дадим набор. Немного придется посветить: темно.
- Есть!
Несколько минут работаем молча, слышно только, как быстро шуршит бумагой Лена. Вдруг она широко улыбается, машет рукой.
Пресс подходит к приемнику, пробегает глазами первую страницу.
- Товарищи! - возбужденно кричит он. - Победа!
И, спохватившись, громким шепотом, торопясь, читает: - "В последний час. Успешное наступление наших войск в районе города Сталинграда"...
С грохотом отлетают табуретки, Лена испуганно оглядывается - шум мешает ей работать, а Пресс, словно помолодев, словно став выше ростом, звенит голосом:
взяты города Калач и Абганерово... 13 тысяч пленных....
14 тысяч убитых...
Метников тычет меня в бок кулаком, я трясу кого-то за плечо, ослепительно сияют глаза Машеньки...
Как и вся страна, мы с волнением и тревогой следили за Сталинградской битвой. В последние дни радио коротко и тревожно сообщало: ожесточенные бои в заводской части города. Противник обрушивал на город тысячи тонн металла, отвага и мужество сталинградцев вошли уже в поговорки, а враг все лез. И вот тяжесть с сердца спала:
19 ноября войска Сталинградского фронта перешли в контрнаступление, гигантское кольцо вокруг окруженных гитлеровских дивизий стягивается все уже...
- Будить типографию! - командует Пресс.
Иван Кузьмич, Зина, новый наборщик Аверьянов, как и мы час назад, выходят с усталыми, серыми лицами.
- С праздником, товарищи! - встречает их Пресс. - Сталинградцы идут!
И как светлеют лица, как ярко загораются взгляды!
Уже спокойнее Пресс перечитывает сообщение, без всякого перехода предупреждает:
- Придется нажимать, товарищи! Запаса почти нет.
Вся надежда на вас, РИван Кузьмич.
Сухое лицо метранпажа освещает улыбка.
- Не подведем, Михаил Аркадьевич! В честь сталинградцев!
- Вот, вот!
Зина только усмехается. "Уж за кем, за кем, а за нами дело не встанет", - как будто говорит ее задорная улыбка. Метников откровенно любуется девушкой. Поймав мой взгляд, всегда находчивый секретарь краснеет.
Через несколько минут прибегает расстроенный Леша.
- Движок не работает!
- Что?
От резкого движения очки Пресса съезжают на самый копчик поса.
- Наверно, тряхнуло, когда бомбили. Не иначе.
- Я вчера предупреждал: проверьте машины!
- Наладим, Михаил Аркадьевич. Сейчас разберу, - Чтоб к вечеру свет был! Не то...
- Я здесь, в углу пристроюсь. Боюсь, перематывать придется. Кое-что принесу.
- Неси хоть весь автобус!
Спустя полчаса Зайцев занимает в кухне целый угол.
Мы беспрекословно теснимся: если движок не пойдет, вся работа окажется бесполезной. А не выпустить газету - скандал! Такого у нас еще не было.
Издали доносятся глухие удары взрывов. Стекла в рамах натужно дребезжат. Еще взрыв, третий, четвертый...
В тишине пронзительно скрипит промерзшая дверь, - Опять город бомбят, кивает Гранович.
Пресс недобро усмехается.
- Город почти пустой... Как стихи?
- Кажется, будут.
- tfa вот, почитай, для вдохновения! - протягивает Пресс сталинградское сообщение.
Гранович, ничего не подозревая, берет страничку, мельком смотрит, и в ту же секунду на его запавших, синеватых от частого бритья щеках разливается яркий румянец. Волнуясь, он облизывает красные полные губы, читает сводку второй раз, третий, быстро идет к двери.