Ян Кароль задумался, что-то насторожило его. В эту минуту слуга пришел с известием, что просят принять их князь Мельхиор Гедройц, маршалок Дорогостайский и оба Завиши.
Ян Кароль пошел встречать их к лестнице, каштелян стал у дверей комнаты. Первым вошел епископ, на его добродушном лице светилась улыбка; за ним шли остальные послы. После обычных приветствий и общих слов они подали письма от короля. Жмудский епископ, вручая письма Ходкевичам, от имени короля и государства просил и уговаривал их не начинать войны.
— Это был бы первый и просто ужасный случай у нас, кто может предсказать его итоги? Тяжкий груз ляжет на совесть того, кто ради мелкого спора поднимет оружие на брата.
— С этим вам нужно обращаться не к нам, — нетерпеливо перебил епископа Ян Кароль. — Мы не начинаем войны, сожалеем из-за печального недоразумения, но что же нам, сдаться не защищаясь?
— А вы первыми подайте пример подчинения его королевскому величеству, соглашайтесь на мир!
— На мир! — воскликнул жмудский староста. — Это было бы для нас наибольшим позором — первыми подать им руку!
— Ну, ну! Труднее всего надеяться на ангельскую добродетель людей из плоти и крови! — промолвил Дорогостайский, который с самого начала не верил, что жмудский староста поддастся на уговоры.
— Можем мы хотя бы изложить вам наши условия? — спросил Гедройц.
— Мы с почтением примем их, если они исходят от короля, с благодарностью — от вас, но подумайте сначала, не унизят ли они нас. Это был бы большой позор, если бы нас заподозрили в том, что мы колеблемся или очень уж спешим мириться.
— Чего же вы, пане староста, и вы, пане каштелян, хотите?
— Конечно же, справедливости, что тут долго объяснять, — ответил Ян Кароль. — Что же касается условия насчет выдачи княжны замуж, то пусть она сама решает, хочет она выйти замуж за князя Януша или нет. Мы ни заставлять, ни уговаривать не будем. Она уже взрослая, ее воля решать. Но даже если она и согласится выйти замуж, их брак все равно будет считаться незаконным и не сможет состояться без специального дозволения. Что же касается нас, то вы сами видите, до чего довели нас паны Радзивиллы. До залога отцовских имений, долгов, до найма большого войска, бесчисленных расходов, до этой войны.
Все суды и сам трибунал в руках воеводы, всюду нас судят, как хотят — не ради справедливости, а ради своей нужды, взыскивают с нас какие-то долги, громадные суммы, хотят отобрать наши имения, угрожают банницией. Какой же тут может быть мир после этого? Можем ли мы во всем уступить им и даже слова не сказать?
— Вы правы, — промолвил Ян Завиша, — никто и не требует от вас, чтобы вы поступились своими интересами, но разве нельзя через посредников поставить условия, которые Радзивиллы могли бы принять и которые удовлетворили бы вас?
— Сначала мы посмотрим, чего от нас хотят князь воевода с сыном.
— А вы подайте пример, — прервал епископ, — покажите им, что вы, прежде всего, думаете о спокойствии страны, а потом уже о собственных интересах. А каковы ваши условия?
— Наши условия не могут быть ничем иным, как только ответом на их требования, — заметил Ян Кароль. — Мы им уже не раз повторяли то, что рассказали вам. О судьбе княжны: она должна решить ее своей волей. А с нами пусть прекратят все судейские тяжбы, снимут претензии, отменят преследования, заплатят за понесенные траты, и тогда спор мы разрешим полюбовно. Так думаю, — проговорил Дорогостайский, — паны Радзивиллы прежде всего захотят убедиться, что вы отдадите княжну Софию за князя Януша, а тогда уж, наверняка, согласятся и на ваши условия. Вот в чем должна быть полная ясность.
— Если княжна захочет сама, а папа позволит, то пожалуйста! — сказал каштелян и глянул на Яна Кароля.
— Вот тогда ее можно будет выдать замуж, — добавил жмудский староста.
— Князь воевода, тем не менее, хотел бы, чтобы брак был заключен в срок, определенный вашим договором, — снова заговорил Дорогостайский. — Религиозные установления их не интересуют.
— А законы государства?
— Его королевское величество сделает исключение для панов Радзивиллов и даст специальное разрешение.
— Но ведь его еще нет?
Дорогостайский ничего не ответил.
— А пока придется ждать разрешения из Рима, вы позволите князю Янушу бывать у княжны Софии? — осторожно спросил епископ.
— Насчет этого они уже присылали целое посольство, — напомнил каштелян. — Мы сказали тогда и повторяем теперь, отложим до совершеннолетия и до конца этого дела. Посмотрим: дойдет до брака, так дойдет, а теперь — зачем это? Больше вреда, чем толку.
— Воевода очень сомневается, как бы этот случай не стал причиной для того, чтобы отложить бракосочетание, но он, как и ранее, будет обязательно требовать позволения для Януша проведывать Софию, я с ним недавно разговаривал об этом, — пояснил Дорогостайский.
Ходкевичи молчали, поглядывая один на одного. Сандомирский воевода подошел к каштеляну и зашептал ему на ухо:
— Что вам мешает позволить, если они будут встречаться в присутствии кого-нибудь из вас? Если вы не соглашаетесь даже на это, будьте уверены, они не примут ваших условий. Позвольте им эту малость. С вашей стороны это не будет унижением, а для мира — хорошая основа.
— Я не боюсь и войны, — откликнулся каштелян.
— А зачем она вам нужна? — спросил Мнишек. — Скорее всего, не нужна. Так сделайте то, что позволяет вам ваше достоинство, и никто вас за это не упрекнет.
Пока сандомирский воевода уговаривал каштеляна, подобными же словами и аргументами старались убедить Яна Кароля седой епископ вместе с Яном Завишей.
Потом послы совещались между собой, а каштелян пошептался с Яном Каролем.
Через какую-то минуту они приняли условия.
— Мы согласны, — сказал жмудский староста. — Мы даем согласие на то, чтобы князь Януш посещал княжну в нашем присутствии и с нашего ведома. Надеемся, что большей уступки вы от нас не потребуете. А наши условия таковы: воевода вернет нам все расписки и закладные, упразднит их по закону и откажется от них, не будет судиться, не потребует от нас никаких выплат, прекратит тяжбу за Копысь, заплатит нам за причиненный урон. Князь Януш может навещать княжну в нашем присутствии, когда же будет получено разрешение от папы римского и княжна сама согласится на брак, тогда мы отдадим ее за князя Януша.
Пока Ян Кароль перечислял условия, Завиша старательно записывал. Послы более ни о чем не заговаривали и через минуту ушли. Стоял поздний вечер, когда за ними затворились ворота дворца Ходкевичей.
Пятое февраля
Рано утром епископ с братьями Завишами и маршалком Дорогостайским направился к Радзивиллу. Он принял их с надлежащим почетом, но и ощутимым холодком. Переданные ему письма короля тут же прочел и обратился к епископу:
— Его королевское величество в его великой доброте хочет помочь нам, хочет, чтобы мы пришли к согласию; однако, это не то дело, которое можно решить приказом, мы лучше всех знаем, как его завершить. Чужая рана никому не болит, хотя так и хочется приказать, чтобы больной не стонал. Но разве этим можно его исцелить?
— Князь воевода, — степенно и учтиво отвечал епископ, — его величество король знает о ваших ранах. И он пока что не приказывает, а просит вас сделать все возможное для того, чтобы в стране из-за личного дела не разгорелась гражданская война. На вас мы особенно надеемся, потому что вы, пане воевода, первый начали собирать войска, подав дурной пример.
Воевода прервал его:
— Это мое дело, и я не позволю вмешиваться в него, — почти категорично заявил он. — Советы его величества короля я принимаю с благодарностью, но что делать дальше мне продиктует моя оскорбленная честь, только ее и послушаюсь.
— Послушайте все же и тех, кто хочет вам добра, — промолвил Дорогостайский. — Дело вовсе не в том, чтобы кого-то унизить, об этом никто и думать не думает. То, что предпринимается, делается только ради того, чтобы, как говорится, были и козы целы, и волки сыты. Можно же, в конце концов, найти такое решение, которое удовлетворило бы и вас, и Ходкевичей. Позвольте нам хотя бы попробовать. Вы от этого ничего не потеряете.
— В самом деле, вас никто ни к чему не принуждает и никуда вас силой не тащит, — добавил Завиша. — То, что вам предлагают, вы должны принять только по доброй воле. Однако вы, пане воевода, даже не хотите попытаться найти путь к согласию.
— Я всей душой желаю этого! — воскликнул Радзивилл. — Я сам желаю того же, что и вы, но соглашусь на тех условиях, которые предложу сам, если же их не примут, то вы, панове, ничего не добьетесь.
— Позвольте же узнать, — спросил епископ, — каковы ваши условия?
— Нет смысла раскрывать их, — гордо отвечал воевода, — потому что Ходкевичи их не примут. Это они, только они одни дальше всех стоят от согласия и мира; только они одни ищут повод для войны. Даже если мы им в чем-то уступим, они не обрадуются этому и все равно заставят нас ввязаться в эту несчастную войну! Да, да! Иначе почему же они отказывают нам во всем? Почему даже моя последняя просьба, когда я попросил двенадцать панов сенаторов быть посредниками между нами, чтобы Ходкевичи прислушались к нашим предложениям и просьбам, ничего не дала? Они пренебрежительно оттолкнули протянутую им руку. Не уговаривайте меня повторить эту попытку, я не сделаю более ни единого шага навстречу им.
— А если бы теперь они сделали какие-то шаги навстречу вам, князь воевода? — спросил Ян Завиша.
— Они не сделают их! — заверил князь Януш.
— Вы их, не иначе, все-таки плохо знаете, — рассудительно промолвил епископ. — Мы как раз и принесли предложения от них, предложения дельные и приемлемые, на них нельзя не согласиться — они вас не унизят, не обидят, если вы захотите их принять.
Воевода переглянулся с сыном, они оба не могли поверить словам епископа, на их лицах читалось удивление с оттенком презрения. Они молча ждали, пока обещанные предложения положат на стол.
— Что бы это могло значить — Ходкевичи пошли нам навстречу! — с пренебрежением в голосе произнес воевода, глядя на посланцев короля.
Ян Завиша достал бумагу и подал ему. Тот жадно схватил ее, начал читать, князь Януш стоял сзади и тоже пробегал глазами написанное. По их лицам было легко понять, как они воспринимают сделанное им предложение помириться. Воевода шевелил бровями, прижмуривал глаза, дергал плечом, у него даже задрожали губы. Отец пробежал бумагу глазами и передал сыну, сказав с улыбкой:
— Возьми, взгляни на этот трактат Ходкевичей! В самом деле, удивительные вещи! Но какой от этого толк, где здесь предложения, где что-нибудь заслуживающее внимания? Только то, что они милостиво разрешают князю Янушу видеться с княжной Софией, еще недавно мы этого не могли допроситься. Ну пусть, мы рады и этому. Но ведь все остальное — одна насмешка! Отдать им расписки и договоры, прекратить процесс, передать дело обществу, поверить в их добрые намерения, положить голову под меч, если мы и сами в состоянии добиться справедливости! Да еще ждать позволения папы римского! Для меня ваш папа ничего не значит, мне его позволения не нужны, простите, пане ксендз!
Гедройц стоял молча. Опустив голову, казалось, он мысленно просит Бога вразумить неразумных. Только Ян Завиша подал голос:
— Передать дело обществу, нам кажется, вовсе не так страшно и удивительно. Что же касается справедливости, которую вы хотите установить сами, то, поверьте мне, еще не было на земле такого ангела, который вопреки своей совести смог быть судьей самому себе. Я говорю это вам, пан воевода, потому что желаю вам добра.
Воевода поморщился.
— А поскольку я желаю вам добра, — не обращая внимание на гримасу воеводы, продолжал Завиша, — я и сам себе не желал бы оказаться судьей в гневе, будучи не в ладу со своими недругами. Тем более, когда рассудить призваны меч и война.
— Вы все время попрекаете нас этой войной, — прервал его Радзивилл, — но нас же к ней подталкивают, а начнем ли мы ее, неизвестно. Ни себе, ни Литве я бы ее не желал.
— Так подтвердите свои слова делом, — промолвил епископ, — докажите хотя бы то, что можно достигнуть соглашения, покажите тропинку к нему.
— Пусть Ходкевич выполнит то, что содержится в его расписках и договорах, и тут же настанет мир и согласие, — сказал воевода. — Мы тут же перестанем судиться с ними, вот и конец всему.
— А что, если они не могут пойти против своей совести, чтобы выполнить эти договоры, потому что считают их несправедливыми? — спросил Ян Завиша.
— Тогда зачем жмудский староста и каштелян писали их? — возразил князь Януш. — Все делалось по доброму согласию.
Помолчали. Потом заговорил Гедройц.
— Значит, вы никоим образом не приемлете этих предложений, князь воевода?
— Но ведь это насмешка, а не предложения! — сразу же ответил Радзивилл. — Когда они все это предлагали, то заранее знали, что нам это не подойдет. Мы видим здесь только позволение для князя Януша видеться с княжной Софией, на которое они хотят нас поймать, как на приманку. Все остальное мог бы принять побежденный, а не тот, у кого есть надежда победить.
— Тогда пошлите им свой ультиматум, — предложил Завиша и подошел к князю.
— Какой толк от него? — усомнился воевода.
— А вы все же попытайтесь, — поддержал Завишу Дорогостайский.
— Ради блага страны и спокойствия в ней сделайте это, мы просим вас, — промолвил епископ. — Продиктуйте свои предложения. Вас это ни к чему не обяжет, вы первый получили от Ходкевичей их условия, теперь вы можете поставить свои.
Радзивиллы переглянулись, потом воевода вышел, чтобы посоветоваться с сыном и воеводой Зеновичем. К ним присоединились также смоленский воевода и Лев Сапега. Послы в это время ожидали.
Лев Сапега, как всегда склонный к примирению и согласию, горячо убеждал тестя дать свои дельные предложения, не отказываться от мира, если его еще можно было сохранить. Наконец, воевода вышел к послам короля со своими предложениями и сказал им:
— Вот вам мой ультиматум, раз уж вы хотели его получить. Если вы как следует поразмыслите над ним, то поневоле согласитесь, что в моих предложениях больше толка и желания достигнуть согласия. Со всем достойным внимания соглашаюсь, все возможное выполню, даже если это будет мне во вред. Верьте мне, панове, я хочу мира, а не войны, но мира без унижения, мира без вреда! Вот они, мои предложения:
— «Если каштелян чувствует и считает, что я оскорбил его, если так считают и наши общие друзья, то я готов в самой торжественной обстановке, с сохранением достоинства своего рода и своего собственного, охотно признать это. Что касается того урона и затрат, которые потерпели Ходкевичи, нанимая солдат, участвуя в судебном процессе, то могу по справедливости оплатить их, сделаю все, что в моих силах, чтобы это дело было прекращено. Если же моего слова и обещания будет недостаточно, я прошу ради большей определенности поручиться за меня своего тестя — князя воеводу киевского — и швагра — князя каштеляна краковского — в том, что я сдержу свое слово».
— Если они согласятся на эти предложения, то пусть не тянут со свадьбой! — прибавил он и взглянул на епископа, который выслушал его спокойно и без удивления.
— Благодарим вас, пане, за вашу рассудительность, за то, что вы сделали так, как мы просили, — сказал епископ. — Мы отнесем ваши предложения Ходкевичам и приложим все наши усилия к тому, чтобы они их приняли. Не будем скрывать, что мы не вполне уверены в успехе. Но пока что еще раз благодарим пана воеводу.
Радзивилл при этих словах склонил голову.
— Неужели с меня еще и этого мало? — спросил он. — Вдумайтесь в то, на что я иду, в мое положение, ведь я уверен в своей правоте. Тогда вы поймете, что я сделал для примирения очень много.
Видя, что разговор заходит в тупик, Завиша заявил:
— Чтобы сблизить вашу княжескую милость с Ходкевичами, мало мыслей и предложений, поданных с двух сторон. Никто из вас не желает уступить и, хотя вы на словах высказываете рассудительность, но все равно настаиваете на своем. Позвольте нам, выступающим здесь от имени его королевского величества, подать также и наши предложения, которые будут поддержаны королем. О них еще не знают паны Ходкевичи, мы их не показывали им, мы хотим, чтобы вы, пане воевода, первым ознакомились с ними и поразмышляли над тем, можете ли вы их принять. Мы делаем эти предложения вам первому как послы по предоставленному нам праву, делаем их вам не от Ходкевичей, не от себя, а от имени его величества короля.
— От его величества короля! — повторил Радзивилл и добавил: — Это то же самое, что и от Ходкевичей, ведь мы же знаем, что его сердце принадлежит им.
— Также, как и всем остальным, — промолвил епископ. — В глазах и в сердце короля все его подданные равны между собой.
— Равны! — снова повторил Радзивилл. — Если бы так! Вся беда в том, что они не равны. Его королевское величество хочет, чтобы все его подданные одинаково молились, чтили пятницу и субботу!
— А что в этом плохого или необычного? — возразил Ян Завиша. — Каждый считает свою веру самой лучшей, без этого бы никто ни во что не верил. А коль он так считает, то в искреннем стремлении хочет и всех остальных направить на путь истинный.
Воевода улыбнулся. На его лице отразились какое-то недоверие и холодная язвительность.
— Читайте же свое послание, — снисходительно произнес он.
Завиша прочел: «Это дело должно быть завершено на сейме. На сейме должны быть определены день и место, назначено определенное количество лиц от общества с тем, чтобы они выслушали все взаимные претензии, обиды, спорные вопросы и хотя бы на время примирили обе стороны. Если же сейм не сможет временно примирить их, тогда его величество король как высший арбитр сам решит дело в их присутствии. При этом обе стороны должны предстать перед королем, а до того сложить оружие и спокойно разойтись, не пытаясь начать войну. Однако сейм не будет решать, кому каштелян должен отдать руку княжны, никому не пообещает ее, что касается князя Януша, то ему будет позволено навещать ее».
— С некоторыми пунктами, да, только с некоторыми, я мог бы согласиться, — сразу же заявил воевода, — но не со всеми. Особенно вот с этим: чтобы я свои дела отдал на рассмотрение всего общества или короля. Короля, который всем сердцем и душой на стороне Ходкевичей и станет судить с пользой для них! Общества, которое не пережило того, что пережил я, которому примирение кажется легким, потому что ему не больно так, как мне! Никогда! Никогда я на это не пойду! Лучше уж на что-нибудь иное, чем на такие условия, которые связали бы мне руки, вырвали бы из них меч и отдали беззащитного на неминуемую расправу и уничтожение.