— Золотистая какая.
Поспит немножко и опять на курган бежит — утреннюю зарю встречать. Глядит на нее и головой качает:
— Огневая какая!
Попытался один раз и Крот зарей полюбоваться. Сел вечером возле Суслика и глядит прямо перед собой и ничего не видит: глаза-то у него слепые. Все подталкивает Суслика, спрашивает:
— Ну, какая она, заря-то? Золотистая, как репа, — ответил Суслик. А Крот и репы никогда не видел. Спрашивает:
— А какая она, репа-то. Сбегал Суслик к колхозному полю. Принес репку.
— Вот такая сегодня заря золотистая.
Повертел Крот репу в могучих лапах сказал:
— Понимаю.
И полез в нору. Утром он опять сидел возле Суслика. Захотелось ему и утренней зарей полюбоваться. Сидел, глядел прямо перед собой и ничего не видел, глаза-то у него слепые. Подталкивал Суслик плечом, спрашивал:
— Ну, какая она, утренняя заря-то. У, она сегодня красная, как морковь, — ответил Суслик.
А Крот и моркови-то никогда не видел. Спрашивает:
— А какая она, морковь-то. Сбегал Суслик к колхозному полю. Принес морковку.
— Вот такая красная заря сегодня.
Повертел Крот морковку в могучих лапах, откусил кусочек, почмокал губами, сказал:
— Теперь понимаю: заря круглая, как репа, и сладкая, как морковь».
Хомяк кончил рассказывать, закрыл маленькие глазки, перевел дух. Стоит, слушает, как в заднем ряду ахает медведица Матрена:
— Ах, какие молодцы! С какими сказками из степи пришли.
— Да, сказки глубокие, — вздохнул Енот и опять пожалел, что поленился придумать свои сказки.
«Глядишь, и меня хвалили бы теперь, — подумал Енот. — Хомяка-то вон хвалят, а у меня голова больше, чем у него, и сказки у меня могли бы получиться лучше».И Енот вздохнул еще раз.
— Ну что же ты, брат, стоишь? — повернулся медведь Спиридон к Хомяку.
— Давай твою третью сказку.
— Третьей сказки у меня нет. Третью сказку Тушканчик сочинил, но он мне ее рассказывать не разрешает.
— Зачем же ты тогда выходил с двумя сказками?
— Я думал, что пока я буду рассказывать наши с Ящерицей сказки, Тушканчик одумается и позволит мне рассказать и его сказку.
— Одумался я, — крикнул снизу Тушканчик.
— Рассказывай и мою сказку.
Он действительно одумался и даже испугался: вдруг Хомяку с Ящерицей дадут пирог и за две сказки и тогда его, Тушканчика, сказка будет не нужна и никто не узнает даже, о чем она. Потому он и крикнул так отчаянно:
— Одумался я.
— Ну вот видите, — сказал Хомяк и сложил на животе лапки. — Слушайте нашу третью сказку.
И начал рассказывать:
«Глубоко в лесу лежал еще снег и потому по лесу тек Ручей. Он выбежал на опушку и увидел желтоглазую Ветреницу. Она только что расцвела и, покачиваясь на тоненькой ножке, говорила, что будет зеленеть теперь до самой осени.
— Вот и хорошо, — сказал, огибая ее, Ручеек. — Я давно ждал, когда зацветешь ты. Испей воды моей. Я ее из самой чащи принес. Я каждый день буду поить тебя, ты только цвети.
— И он твердо держал слово, хотя ему и нелегко было. Ночью его давил мороз, и Ручеек покрывался ледком. Другой бы на его месте остановился бы, перестал течь, но Ручеек говорил: Она ждет меня, и к утру я хоть глоток да должен принести ей воды своей.
И он, взламывая ледок, бежал к Ветренице. Ему было больно, раскалываясь, ледок делался острым, как стекло. Но Ручеек не думал о себе. Он думал о ней. Каждое утро, прибегая к ней, он говорил:
— Я и сегодня принес тебе воды такой же прохладной и чистой, как вчера.
— Что же здесь особенного, — говорила Ветреница. — Ты же Ручей. Разве трудно тебе принести какую-то горсть воды. Подумаешь. Ручеек потускнел, но не сказал ни слова: она же не знает, что за этой горстью воды он уходит далеко в глубь леса. Только там еще лежит снег и только там еще сейчас можно достать воду. Он приносит ее оттуда, где прячутся волки.
«Но Ветреница, наверное, даже не знает, что в лесу есть волки, — подумал Ручеек и добавил про себя: — И пусть не знает. Я не скажу ей об этом, а то она еще испугается и перестанет цвести».
И он посветлел. Плескался, журчал возле нее. А она глядела на него желтенькими глазками и говорила :
— Какой ты легкомысленный: журчишь, пенишься. Никакой в тебе серьезности. И когда ты повзрослеешь?
И отвечал Ручеек бойко:
— Вот разольюсь рекой, тогда и повзрослею.
Но рекой он не стал: кончился в лесу снег, и Ручейка не стало.
— Беда не велика, — сказала Ветреница. — Все равно он был легкомысленный: журчал, пенился. Никакой серьезности в нем не было.
Но вскоре ей захотелось пить, листочки ее поникли. И она сказала:
- А ведь было совсем неплохо, когда Ручеек приходил ко мне из лесу: не нужно было о воде думать. Но ничего, вот упадет дождик...
Но дождя не было, а солнце жгло. Ветреница задыхалась от жажды. Она покачивалась на тоненькой ножке и думала о Ручейке:
«Зря ты не приходишь ко мне, Ручеек. Мне так не хватает тебя».
Только теперь, когда нажгло ее солнце, поняла желтоглазая Ветреница, что даже у самого легкомысленного Ручейка вода нужная: она цветам и травам жизнь дает».
Хомяк закончил рассказ свой и закрыл глаза, чтобы перевести дух.
— Да-а, — вздохнула медведица Матрена, — во это сказки.
Дятел, Голубь и Дубонос сдвинули умные головы, совещались. Все были уверены, что Хомяк получит пирог за свои сказки. Уверен был в этом и Голубь. Он сразу сказал:
— Нужно дать.
И Дубонос хотел было уже присоединиться к нему — сказки Хомяка ему нравились, да и медведица Матрена одобрительно отозвалась о них. Но тут Дятел хитровато спросил у Голубя:
— Дать? Кому?
— Хомяку, — сказал Голубь.
— Хомяку? А за что?
— За сказки.
— За какие?
— За всё. Они все хорошие, — сказал Голубь.
— Чем тебе, например, не нравится сказка про Ветреницу?
— Нравится, но эту сказку не Хомяк сочинил — Тушканчик. За что же Хомяку пирог давать?
— А про Одуванчик, как он стал солнцем, чем плохая сказка? Хорошая, но ведь ее не Хомяк придумал — Ящерица. За что же Хомяку пирог давать?
— А про Крота?
— Это его сказка, но она одна. За одну сказку пирог не положен.
— Но ведь их трое, — не сдавался Голубь. — Они объединились. У них на троих три сказки. Всем троим и нужно присудить пирог.
И Дубонос опять было хотел присоединиться к Голубю, но Дятел сказал:
— Да, их трое, но думали они поврозь. У них у каждого своя сказка. У каждого одна, а за одну сказку пирог не положен. Если бы они все три вместе придумали, тогда бы другое дело.
И Голубь, подумав, согласился:
— А что, ты прав, Дятел.
— Ну, конечно, Дятел прав, — сказал Дубонос.
Он радовался, что не успел присоединиться к Голубю и не совершил ошибки. Больше всего Дубонос боялся в своей жизни совершить ошибку.
— Если бы они все вместе придумали, — с умным видом говорил Дубонос, — тогда можно было бы дать им пирог, а то они просто сложились. И поэтому пирог им не положен.
Уходил Хомяк с кургана и бранил своих компаньонов: глупые! Если бы Ящерица не настояла, чтобы Хомяк объявил всем, что сказку про Одуванчик она придумала, никто бы этого и не знал. И если бы Тушканчик сразу разрешил рассказать и его сказку про Ветреницу, то никто бы и не догадался, что эта сказка не их общая.
«Хитрецы! Выгадывали, вот и просчитались», — думал Хомяк, усаживаясь под березой. Он считал, что из-за Ящерицы и Тушканчика он не получил пирог, и больше не хотел сидеть с ними рядом.
ВОЛЧЬЯ ХИТРОСТЬ
На макушку кургана взбежал волк Рыжий Загривок и глаза его горели. Пирог волку не нужен был, волк наелся баранины. Выступать волк не собирался, когда шел из дома. Сказки свои он придумал уже здесь, чтобы защитить себя, чтобы и завтра ему позволили жить в Гореловской роще..
Волк поднялся на курган, чтобы говорить о зайцах. О них сочинил он свои сказки. Хитро сочинил, чтобы ясно всем стало, что с зайцами только так индо поступать, как поступает он, волк Рыжий Загривок, чтобы все поняли из его сказок, что чем скорее переведутся в роще зайцы, тем легче жить будет. Речь свою волк начал издалека:
— Тут многие рассказывали свои сказки, а я вот хочу рассказать вам сказки, дошедшие до нас из древности. Их рассказывал мне дед мой — волк Зубастая Челюсть. Сейчас вы услышите их. Но мы все должны понять, что это не просто сказки, а как бы завещание наших предков. Это их обращение к нам, чтобы мы, послушав наказ их, кое над чем задумались. В сказках наших предков очень много мудрости. Ее только понять надо. Вот, например, сказка о заячьей ухе. На первый взгляд вроде ничего в ней такого нет, а вдумаешься — ого-го! Послушайте ее Собрались как-то на поляне в лесу звери и разговорились, кто из них чем знаменит. Заяц тоже пришел. Встал под березкой и стоит помалкивает, слушает, о чем другие говорить будут. Первым на круг Лев вышел. Прошелся по полянке, гривой царственной встряхнул, грудь могучую показал всем.
— Я, — говорит, — ваш царь. Надеюсь, этим все сказано?
И все закричали:
— Сказано! Сказано!
Заяц тоже голосок подал:
— Сказано.
И опять затаился.
Верблюд на круг вышел. Гордо голову вздернул:
— Я тропы сквозь пустыни прокладываю. Колючки ем. Похвально это или не похвально?
И все закричали:
— Похвально! Похвально!
Заяц тоже сказал:
— Похвально.
И опять затаился. Медведь о себе говорить начал:
— Вы знаете, сколько во мне силы? Я могу вот эту березу, под которой Заяц стоит, в дугу согнуть. Хотите поглядеть?
Но медведь два дня назад по лесу ходил, дуги из деревьев гнул, все видели и потому закричали:
— Не надо! Не надо!
Заяц тоже сказал:
— Не надо.
Хотя его никто и не спрашивал.
И когда все высказались и больше говорить было некому, вспомнили и о нем.
— Что же ты ничего не скажешь, косой?
А что зайцу говорить? Ему хвастать нечем: нет у него ни силы медвежьей, ни хитрости лисьей. И сквозь пустыни он троп не прокладывал. А звери столпились вокруг него, ждут:
Говори. Прижался Заяц к березе. Шепчет:
Что вам от меня надо? Не смейтесь надо мной. Мы, зайцы, только ростом не взяли, а головы у нас думают не хуже ваших.
— Что? Что ты сказал? — возмутились звери.
— А то и сказал, что наши головы не хуже ваших соображают. Приходите завтра ко мне. Я вас всех один досыта накормлю.
— Что? Один?
— Один.
— Досыта?
— Досыта.
Заяц разгорячился, ушами подергивает, лапами размахивает. Посмеялись звери над ним, а на другой день в гости к нему пожаловали. И детей с собой привели: пусть и они посмеются над Зайцем- Ну где это видано, чтобы Заяц один всех накормить смог! Вот хвастун-то. Звери перемаргивались между собой, посмеивались, а Заяц молча раздал всем ложки. Подвел к озеру и говорит:
— Вы знаете, что такое уха? Это вода с рыбой. Вот вам на первое целое озеро ухи. Съедите, я вам второе подам. Но только чур уху мою до дна выхлебать.
И поняли тут звери: перехитрил их Заяц. Да делать нечего: уговор есть уговор. Начали хлебать заячью уху. И ныне все хлебают и никак выхлебать не могут. А выхлебать хочется, чтобы узнать, что же им Заяц на второе приготовил».
Волк ждал бури. Волк ждал гнева против зайцев, а все смеялись. Не смеялся только Бурундук на сосне, потому что не видел ничего смешного в том, что рассказал волк. Остальные все смеялись. Это было непонятно волку, и он, поскрипывая зубами, сказал:
— Смеетесь? Зря. В смысл вдумайтесь. Что своей сказкой говорят нам предки? Что Заяц надо всеми шутку выкинул — озеро хлебать заставил. Плакать надо, а вы хохочете. Ну, что ж, расскажу я вам еще одну историю, завещанную нам дедами и прадедами нашими, и тогда, может быть, вы поймете, почему предупреждали нас предки: «Бойтесь зайцев. Все беды наши от них идут»
Волк откашлялся, поглядел на созвездие Большой Медведицы, подумал: «Помогайте мне, звезды», — и повел рассказ свой:
«Когда-то звери жили одной семьей — волки, лисы, медведи, зайцы — все вместе. И вздумалось им однажды щи сварить: никогда они ничего вареного не ели. Раздобыли кочан капусты, оставили на полянке Зайца караулить его, а сами пошли сучья собирать.
— Возьмите и меня с собой, — запросился Заяц.
Но звери сказали ему:
— Что ты унести можешь? Прутик какой-нибудь. Сиди уж вон, карауль.
И остался Заяц один на один с кочаном капусты. Похаживает вокруг него, ноздрями шмыгает — вкусно как пахнет. Лапками его пожмет — сочно хрустит то как. Эх, сесть бы сейчас возле него, обхватить коленками и грызть, грызть. Но как сядешь, когда кочан-то не его, общий. Съешь — шуму не оберешься.
Ходит Заяц вокруг капусты. Кочан большой, живот у Зайца маленький. Глотает Заяц слюнки, отмахивается от комаров, разговаривает сам с собой:
— Нашли сидельца. Им там хорошо сучья собирать, у них никакого соблазна нет, а тут вот майся, охраняй, а они, может, даже и спасибо не скажут за это.
И решил тут Заяц, что за верную службу положен ему листок капусты. Взял и съел его. И стал кочан чуть-чуть поменьше а живот у Зайца чуть-чуть
побольше. А звери все не шли, а Заяц все похаживал по полянке да почмокивал:
— М-да. Если у них сила, так они и приказывать могут.
— А если ты маленький? Сказали тебе — карауль. И не поперечишь, приневолили.
И вдруг решительно шагнул к капусте:
— Чего это я самого себя томить буду? Есть же в этом кочане моя доля? Есть. Так какая разница, когда я ее съем, сейчас или чуть позже?
Прикинул на глазок, сколько должно выпасть на его долю, и съел. И стал кочан еще чуть меньше, а живот у Зайца еще чуть больше.
Сидит Заяц, ножки калачиком, хмурится. Хоть и не больно это у него хорошо получается, но все-таки хмурится. Ворчит:
— Чего они не идут так долго? Тут измаешься, слюной изойдешь, пока они варить соберутся. Да и зачем варить? Капуста и в сыром виде вкусная.
Говорит, а сам все ближе, ближе к вилку подвигается. Придвинулся вплотную и сжевал с него еще несколько листков.
— Я, — говорит, — меньше всех, а маленькому всегда побольше дают.
Так листик по листику и раздел Заяц кочан до самой кочерыжки. И только тут спохватился:
— Что же я наделал?
И слышит, пробирается кто-то сквозь чащу, шебуршит листьями.
— Сейчас мне попадет, — перетрусил Заяц.
Но так как он был умным Зайцем, то не стал дожидаться, когда его бить будут, нырнул в кусты, только его и видели.
А на полянку с охапкой ровных сухих палочек Лиса вышла. Бросила на траву, вздохнула:
— Устала, пока донесла. Ну да ладно, наварим
сейчас щей, наедимся и ляжем спать... Э, а где же кочан наш?
Ширк, ширк Лиса по полянке — нет капусты, одна кочерыжка валяется, съел кто-то. И Зайца нет. сквозь чащу, слышно, шагает Барсук и хвастается:
— Я, наверное, первым иду. Я вон как торопился. Обеими лапами хватал.
Охнула Лиса:
— Увидят меня сейчас возле кочерыжки и подумают, что это я капусту съела. И попадет мне. За чужой грех попадет. Всех блох выколотят. Вгорячах и покалечить могут.
Но так как Лиса была умной лисой, то не стала она дожидаться, когда ее бить будут, кинулась в кусты, только шорох пошел по ним. И не догадывалась раньше, что в ней прыти столько. А на полянку Барсук вышел, дрова принес. Посмотрел — нет никого и осклабился.
— Так и есть, я первый. Не зря же я старался, обеими лапами хватал. Наварим сейчас щей и узнаем, какие они на вкус, щи вареные... Но я что-то капусты не вижу. И Зайца нет почему-то. Бросил Барсук дрова и давай полянку обшаривать. Наткнулся на капустную кочерыжку и рот разинул:
— Съел кто-то.
Слышит: Медведь сквозь чащу продирается, басит на весь лес:
— Что вы там принесете? Ни дыма, ни огня от ваших дров не будет. Что в вас силы? Вот я так почти целое дерево волоку.
— Попался, — охнул Барсук и присел от страха. — Увидит меня Медведь с кочерыжкой и скажет, что это я съел капусту. И мне попадет. Ни за что попадет. Ухватят за волосы и откуделят.
Но так как Барсук был умным барсуком и знал
что небитым быть лучше, чем битым, кинулся он в кусты и с той поры старается не попасться Медведю па глаза. А Медведь вышел на полянку, осмотрелся, покачал нечесаной головой:
— Нет еще никого. Эх, мелкота. Нашли, гляди, теперь по сучку и донести не могут. Не то что я — почти целое дерево приволок. Сейчас разожжем с Зайцем костер и начнем щи варить. Пока остальные придут, а уж у нас и щи готовы будут.
Но смотрит Медведь: один он посреди полянки. Зайца нет. В траве обглоданная капустная кочерыжка валяется, а из лесу доносится тоненький голосок Ежа:
— Я тоже прутик в общий костер несу. Мне тоже дадите щец похлебать.
— Втюхался! — обмер Медведь. Заплескались в голове мысли тревожные: — Подумают на меня теперь. Скажут: «Съел Медведь кочан капусты и не поделился ни с кем». Срамотища-то какая. И так как Медведь был умным медведем, то он не стал дожидаться, пока соберутся на поляну звери и увидят его, большого, возле маленькой обглоданной капустной кочерыжки. И хоть ленив бегать был, бросился со всех ног в кусты и спрятался у себя в берлоге.
И пошла с той поры у зверей дружба врозь. Прячутся они друг от друга по кустам, стыдятся в глаза поглядеть. И все ищут Зайца, чтобы признался по честному, что это он съел капусту. Зайцу признаться не трудно, да не уверен он, что его бить не будут, оттого и носится по лесу, прячется ото всех. Уж больно битым Зайцу быть не хочется, потому что считает он, что небитым быть лучше, чем битым».
Не успел волк закончить свою сказку, как вскочил заяц с Рыжими Усами и закричал:
Неправда! Не было такого!
Волк пожал плечами:
— Я не говорю, что это сейчас было. В древности.