Не успел волк закончить свою сказку, как вскочил заяц с Рыжими Усами и закричал:
Неправда! Не было такого!
Волк пожал плечами:
— Я не говорю, что это сейчас было. В древности.
И он постучал себе лапой в грудь:
— Поверьте, я говорю искреннюю правду. Мне это лично мой дед рассказывал — волк Зубастая Челюсть.
Закричали и другие зайцы:
— Не было такого!
— Это он все придумал.
— Не верьте ему.
Шум поднялся.
Медведь Михайло улыбался, он был доволен. Гремел густым басом:
— Ага, завозились, длинноухие. Давай, волк, говори, что завещали нам предки. Это нам каждому знать надо.
— Я буду говорить, Михайло Иваныч, потому что вы всего еще не знаете. Ведь зайцы они... они иногда вслух говорят одно, а про себя думают совсем другое.
— Неправда! — шумели зайцы.
Они привскакивали с мест.
Размахивали лапами.
Громче всех кричал заяц с Рыжими Усами:
— Это оговор, не слушайте его. Мы, зайцы, что думаем, то и говорим. В этом и беда наша.
А волк стукнул себя лапой в грудь, сказал:
— Что ж, мне вы можете и не верить, но ведь я не свои сказки рассказываю, а передаю вам сказания наших предков. А этим сказаниям вы обязаны верить, потому что сказания наших предков — это их завещание, это их наказ нам. А в одном из таких сказаний вот что говорится:
«Бежал Заяц по лесу, о своих заячьих делах думал и не заметил, как вышел из-за деревьев на просеку медведь. Хватился, а тот уже совсем рядом — большой, лохматый, угрюмый. Заяц побелел. Заяц посерел. Зайцу бы надо в кусты, а он замер на месте, сжался в комочек, поднял на медведя желтенькие глазки и моргнуть даже боится.
Придвинулся к нему медведь, закряхтел:
— Куда путь держишь, косой?
— Да вот, Михайло Иваныч, — залепетал Заяц,— из деревни бегу. Ходил посмотреть, не выросла ли на огородах морковка.
— Ну и что?
— Нет пока. Ботва есть, а морковка — так, ниточки беленькие. Вот домой бегу.
— Ишь ты. Бегаешь, значит, — прогудел медведь, — а я вот хожу даже с трудом. Болею. Ревматизмы разные замучили. И бессонница по ночам спать не дает. Ху-де-ю То-то, я гляжу, ты, Михайло Иваныч, вроде не такой какой-то. Раньше вон какой был, а сейчас во какой.
И причмокивал раздвоенной губкой:
— Плохо это, когда болеешь.
—Чего ж тут хорошего, — жаловался медведь.
А Заяц глядел на него и думал: «Может, умрет, все одним медведем в лесу меньше будет».
А вслух сказал, прощаясь:
— Выздоравливай, Михайло Иваныч. Ну что ты разболелся? Вспомни, каким ты был, и выздоровей.
Не мог Заяц сказать, что думал: он, медведь-то хоть и больной, чуть на ногах стоит, а все-таки медведь. А Заяц еще раньше убедился, что даже самый слабый медведь сильнее самого сильного зайца».
Закончил волк рассказывать свою сказку, и опять у кургана шум поднялся.
Кричали зайцы:
— Неправда! Мы никогда так не думаем.
— Кричал медведь Михайло: Так вот они какие: с виду — тихони, а про себя вон какие мысли вынашивают, смерти желают нам. Учтем.
А Дятел, Голубь и Дубонос, сдвинув умные головы, совет держали: давать волку за его сказки пирог праздничный или нет. Голубь, тот сразу сказал:
— Надо бы дать.
А Дятел заспорил:
— За что? Зла в волке много. И сказки он рассказывал злые, а разве можно за злые сказки пирог давать? За зло наказывать надо. Верно, Дубонос?
«Верно», — чуть было не сказал Дубонос, да вовремя спохватился: ведь сказанного слова потом не воротишь. Пожал плечами:
— Этот вопрос сразу не решить, подумать надо.
Боялся Дубонос поторопиться. Пусть поспорят
- Голубь с Дятлом, а когда они договорятся до чего-то определенного, Дубонос присоединится к ним. И будет их решение и в этот раз принято единогласно.
Долго спорили Голубь с Дятлом и наконец решили: не стоит ссориться с волком. Нужно похвалить его, чтобы он остался доволен, а пирог не давать
Вот и я так считаю, — важно сказал Дубонос. — Ну а пирог отдадим тому, кто его заслужит.
ЗАЙЦА БЕРУТ ПОД ОХРАНУ
Решение о волчьих сказках выпала честь сообщить Голубю. Он одернул голубенькую рубашку и заговорил торжественным голосом: — Сказки у тебя, волк, интересные. Награды они заслуживают. И мы присудили бы тебе пирог наш,
если бы эти сказки были твои. Но ведь ты же сам сказал, что это сказки предков, что их рассказывал тебе твой дед — волк Зубастая Челюсть. И поэтому мы не можем за чужие сказки дать тебе пирог. Иди на место, волк.
Волк сделал вид, что решением он не доволен, нехотя сошел с кургана. Про себя он радовался, он свое дело сделал: показал всем коварство зайцев. А пирог, зачем он ему? Но все равно делал вид, что решением он не доволен. Шел, ворчал:
— Прижиливаете. Сказки предков сберег в памяти мой дед. Все их давно забыли, а он помнил и рассказал мне. И может, он для того и берег их в памяти, чтобы мне сегодня приятное сделать — помочь выиграть пирог с тыквой.
Зайцы провожали волка свистом. Сегодня они не боялись его: сегодня при всех волк их не тронет, а завтра они спрячутся от него подальше. И они свистели ему вслед, а Мышонок плясал на пенечке и хлопал в ладоши:
— Ха-ха! И волку пирога не дали. Никому не дадут, мне достанется.
Над ним смеялись, а бобер Яшка на березе задыхался от зависти, что смотрят не на него, а на Мышонка. И от обиды, что все у него в жизни складывается не так, как нужно, укусил два раза сук березовый, сорвал на нем зло.
На голову медведя Тяжелая Лапа посыпалась пахучая стружка. Громыхнул медведь страшным голосищем :
— Опять соришь, Яшка? Гляди, сшибу с березы. И что ты все сук этот грызешь? Ты же на нем сидишь.
Но бобер не слышал его. Он глядел на Мышонка — пляшет, паршивец.
— Кто следующий? — спросил медведь Спиридон.
Заяц с Рыжими Усами оглянулся на медведя Михайлу и поднялся. Медведю показалось, что у зайца в глазах нехорошие огоньки бегают. И он закричал:
— Не давать говорить зайцу.
. Закричал и волк:
— Не давать! Вы слышали, что завещали нам предки: бойтесь зайцев. Они такое иногда сказать могут, ого-го. Волк боялся, как бы заяц не повернул его сказки в свою пользу. Второй раз волку выступить не позволят и придется ему завтра держать ответ за разбой. И что если его и в самом деле погонят из рощи? И волк размахивал лапой и кричал:
— Не давать говорить зайцу!
— Это почему же? — прыгал заяц на бревнышке. — Всем давали, давайте и мне.
— Зачем? Все равно умного ничего не скажешь. Сиди, ушами хлопай, слушай, что другие говорить будут, — сказал медведь Михайло.
— Ты тоже, Михайло Иваныч, ума не проявил большого, а на кургане стоял- Хочу и я постоять А зачем стоять тебе? Я хоть пирог надеялся получить, а тебе зачем он? Тебе капусты бы кочан. Ты же пироги не ешь.
— А я, может, его Лисе вон подарю.
Услышал это медведь Тяжелая Лапа и закричал:
— Дать зайцу слово.
Медведь Тяжелая Лапа знал, что если отдаст заяц пирог Лисе, то и он попробует, потому и кричал на всю рощу:
— Дать зайцу слово.
Кричала и Лиса:
— Дать!
У Лисы появилась надежда выйти сухой из воды. А что? Выиграет заяц пирог, отдаст ей, и все будет
в порядке: никто не узнает никогда, что она сегодня ела в перерыв.
И Лиса кричала:
— Дать зайцу слово. Пусть говорит. Иди говори, заяц.
И даже проводила зайца до кургана и на курган ему помогла взобраться. Одернула на нем серенькую курточку, волосы пригладила:
— Говори, заяц.
Оглядел заяц всех раскосыми глазами, усы рыжие подкрутил, приосанился.
— Тут волк только что говорил, что все беды в роще от нас, зайцев, идут. Сказки рассказывал. Только он не те сказки выбрал. Ну что он нам рассказывал сказки своих предков? Если даже то, что говорил он, и было, то когда? В старину, когда его предки жили, в самой что ни на есть древности. А мы живем в наше время и рассказывать должны сказки нашего времени. А в наших сказках все выглядит совсем не так, как рассказывал волку его престарелый выживший из ума дед — волк Зубастая Челюсть. Вот одна из сказок нашего времени. Послушайте ее.
«Крепко обижал Волк Зайца. Не давал проходу ни ему, ни его жене, ни его детям. Так и держал все время Заяц ухо настороже. При каждом шорохе вздрагивал: не идет ли Волк, не готовит ли еще какую беду. Все терпел Заяц, поплачет и ладно. А когда изловил Волк возле Ванина колодца его единственного сына, пошел к медведю:
— Защити, Потапыч. Хватит ему лиходеить. Ты как-никак — голова у нас, хозяин рощи. Да и сила в тебе неистовая. Рыкни на него хоть раз для острастки. Житья не стало. Додавит он меня где-нибудь, Никакой пакостью не гнушается.
— Защити, Потапыч. Хватит ему лиходеить. Ты как-никак — голова у нас, хозяин рощи. Да и сила в тебе неистовая. Рыкни на него хоть раз для острастки. Житья не стало. Додавит он меня где-нибудь, Никакой пакостью не гнушается.
Говорит Заяц, а сам так плачет, так плачет, что глядя на него, медведь сам едва не расплакался.
Вскочил из-за стола — за столом сидел, суп с клецками хлебал, — забегал по берлоге:
— Ах он пес, ах он разбойник! Да как он посмел без моего разрешения обижать тебя. Ишь расхрабрился. Ну, погоди, нагряну я к тебе вечерком по сумеркам, ты от меня за семью запорами не упрячешься. Я, брат, бью хоть и редко, да метко, после моего удара не встают.
Бранил медведь Волка, а сам думал: да, надо бы помочь Зайцу — беззащитный он. Но помочь ему — Волка обидеть, а обижать Волка не дело: все-таки он Волк.
Как быть медведю? Как Зайцу приятное сделать и Волка не тронуть? Есть над чем подумать хозяину рощи, есть над чем поломать голову. Подумал медведь, покряхтел для пущей важности, опустился на скамью дубовую, сказал, отдуваясь:
— Что ж, с Волком все ясно — пес он. Но вот от тебя, Заяц, я не ожидал такого. Жаловаться, значит, пришел? И не постыдился? Ну был бы ты Зайчихой, тогда другое бы дело, а ты все-таки как никак. Заяц, нашего мужского племени, и жалуешься. Подумай, пошевели мозгами: к лицу ли тебе это?
Подумал Заяц, пошевелил мозгами, согласился:
— Верно, не за мужское дело взялся я.
— Осознал? — спросил медведь. — То-то. Тогда будем считать, что ты мне ничего не говорил, а я ничего не слышал. Будь здоров.
И нежно так заботливо выставил Зайца за порог.
Ушел Заяц домой, но от своего решил не отступаться: жену к медведю послал. Сидел медведь на лесине у берлоги, мед ел, облизывался: ловко у него вышло как — и Зайцу посочувствовал и Волка не обеспокоил. Глядь, а Зайчиха идет к нему по тропинке.
Побурел медведь сразу: беда с этими зайцами. Ходят, настроение портят. Опять голову ломай, выкручивайся. А Зайчиха подошла и залилась слезами неосушными:
— С жалобой к тебе, Потапыч. Помоги, край пришел. Совсем нам житья от Волка не стало. Стыда у него в глазах нет. Вчера сына у Ванина колодца поймал, сегодня дочку остановил у речки. Припугни ты его, серого, может, уймется.
Вскочил медведь, забегал по зеленой лужайке, замахал могучими лапами:
— Ах он пес, ах он разбойник! Ну я ему прижму хвост, поучу кулаком пудовым. Пока еще я хозяин рощи. Обидеть Зайца всякий горазд, а вот пожалеть его некому.
Пошумел медведь, ногами потопал, кулаками погрозил. Сел, пот со лба смахнул полотенцем расшитым, поманил к себе пальцем Зайчиху:
— Подойди-ка, милая, поближе. Да, не ожидал от тебя этого. Что же это ты подвела-то меня как. Я о тебе высоко думал, а ты вон как низко держишь себя: жалуешься.
— Так ведь житья от Волка не стало, Потапыч. Помыкает он нами, совсем додавливает. Поневоле взвоешь.
— Понимаю, я все понимаю и сочувствую, но чтобы ты ко мне с жалобой — этого понять не могу. Пришла, наскрипела в уши, щеки ослезила — тьфу!
— Но ты же сам говорил мужу, что жалуются только женщины, вот я и пришла.
— Вижу и дивлюсь. Верно: жалуются женщины, но какие? Слабые, духом слабые. А тебя я всегда считал сильной. Говори, сильная ты или нет?
— Сильная, — прошептала Зайчиха.
А медведь так и подпрыгнул на лесине.
— Так тебе ли, сильной, жалобами марать себя?
Подумай-ка, пошевели мозгами отсырелыми. Подумала Зайчиха, крепко подумала, согласилась:
— Верно: не за свое дело взялась я.
— Поняла теперь? — просипел медведь. — Ну что ж, будем тогда считать, что ты мне ничего не говорила, а я ничего не слышал, — и по-доброму, без крика проводил Зайчиху домой.
Сидел на лесине, доедал мед, головой покачивал:
— Да, нелегко это — быть хозяином рощи: и Зайца хочется защитить, и Волка не обидеть. Вон я как умно уладил все — и Зайцу посочувствовал и Волка не обеспокоил. Большую голову на плечах иметь надо, чтобы все улаживать так. Не зря меня зовут у нас в роще — медведь Большая Голова».
Закончил заяц рассказывать и подкрутил усы рыжие.
— Вот о чем говорится в новых сказках. А от себя я могу добавить вот что: иметь большую голову на плечах — это еще не все. А вот большая ли доброта исходит от этой головы — вот что важно.
— Ну это ты брось, — рявкнул медведь Михайло. — Мы тоже виноватых наказываем.
— Наказываете, — согласился заяц. — Об этом как раз я и собираюсь рассказать сейчас. Слушайте мою вторую сказку.
И заяц, склонив голову набок, стал рассказывать:
«Шел темной ночью медведь по роще. Вдруг вывернулся кто-то из-за дуба и без крика, без предупреждения — бац! — колом по башке. Так и вытянулся медведь на просеке. Видел — метнулись какие-то тени в чащу. Слышал — кто-то по-волчьи зубами клацнул, по-барсучьи хрюкнул, по-лисьи тявкнул. И всё стихло.
Чуть дополз медведь до своей берлоги. До утра лежал в кровати и все мокрое полотенце к шишке на затылке прикладывал, студил ее. А утром пошел всех скликать к себе.
— Им, — говорит, — только дай потачку, так и будут поколачивать.
Собрал всех у берлоги. Уселся на пне. Сказал:
— Вот этим колом сегодня ночью меня кто-то по башке стукнул. Это ты был, Волк?
И завилял Волк хвостом:
— Что ты, Михайло Иваныч, чтобы я — тебя... Ты же знаешь, как я всегда о тебе... Как ты мог подумать, что я...
Хвостом виляет, грудь себе когтями царапает, доказывает, что не он это. А Заяц сидит, помалкивает. А чего ему, Зайцу-то, говорить? Все и без того знают что он с вечера закрывается у себя в домике и до утра наружу носа не высовывает.
— Вижу теперь, — сказал медведь, — не ты виноват, Волк. Тогда, может, это был ты, Барсук.
И завилял Барсук хвостом.
—Что ты, Михайло Иваныч, чтобы я... Да ты же знаешь, как я тебя... Да ты для меня...
Хвостом виляет, грудь себе когтями царапает, доказывает, что не он это. А Заяц сидит себе, помалкивает. А чего ему, Зайцу-то, говорить? Все и без того знают, что Заяц на медведя и поглядеть-то не смеет, не то чтобы ударить его.
— Вижу теперь, — сказал медведь, — не ты виноват, Барсук. Тогда, может, это была ты, Лиса?
И завиляла Лиса хвостом:
— Что ты, Михайло Иваныч! Ты же знаешь, что ты для меня... Я даже детям своим говорю, что ты у нас... И чтобы я после этого...
Хвостом виляет, грудь себе когтями дерет, доказывает, что не она это. А Заяц сидит себе помалкивает. А что ему, Зайцу-то, говорить? Все и без того видят
что ему и кола-то не поднять, которым медведя стукнули.
— Вижу теперь, — сказал медведь, — не виновата ты, Лиса. Но кто же меня тогда колом стукнул? Ведь стукнул же меня кто-то. Вон какая шишка на голове. Пощупайте.
И подошел тут Волк к Зайцу и говорит:
— А может, это был ты, косой?
Сжался Заяц в комочек, молчит. Поглядел на него Барсук и тоже голос подал:
— Может, и впрямь это ты нашего Михайла Иваныча обидел?
Молчит Заяц. Да и что говорить ему? И так все знают, что он всю ночь в домике у себя спал. Да и как он подойдет к медведю, если он даже глянуть на него не смеет. А кол ему этот и от земли не оторвать, не то чтобы бить им.
Молчит Заяц. А Лиса подошла к нему и взяла за ухо:
— Ну, конечно же, это он ударил нашего Михайла Иваныча. Смотрите, чувствует свою вину и побелел весь.
Заяц не отказывался — у него от страха и язык то отнялся. Ни слова не сказал Заяц в свою защиту, и медведь поверил, что это он ударил его колом по голове. И наказал Зайца, чтобы другим неповадно было».
— Вот о чем говорится в современных сказках, — сказал заяц и подкрутил рыжие усы. — Вот так иногда у нас в роще ищут и наказывают виноватого... А вот еще одна сказка...
— Хватит! — вскочил медведь Михайло. — Я предлагаю запретить зайцу рассказывать сказки. Они у него вредные. Они подрывают наш авторитет.
А я не про тебя, Михайло Иваныч, рассказываю, что ты кипятишься?
— Не про меня, а похоже. И имя одинаковое. И вообще — это вредные сказки. За них уши драть надо.
— Но я сейчас собираюсь рассказать совсем безобидную сказку про зайца с Лысой горы.
— Запретить! — кричал медведь Михайло. — Все равно в ней подвох какой-нибудь. Не давать говорит ему.
И понеслось со всех сторон:
— Как это не давать? Все говорили, пусть и заяц говорит.
— Так у него же вредные сказки.
— Это тебе так кажется. И ногами на нас не топай. Если у тебя голова большая, так и топать?
— Давай, рыжеусый, крой дальше. Пусть послушают. А то обижать они мастера, а послушать о себе — так кончай скорее. Говори, заяц.
— Я буду говорить, — сказал заяц. — Должен же каждый из нас хоть раз в жизни сказать то, что он думает. Но я прошу взять меня под охрану. Без серьезной защиты я не могу говорить дальше.