А потом как-то сразу я понял, что пришел в себя. Я лежал на диване, накрытый какой-то мохнатой одеждой, в сумрачной комнате с маленькими подслеповатыми окошками. Было тихо, лишь монотонно, на одной ноте зудела жирная муха, настойчиво пытаясь пролететь через стекло. Кроме дивана, в комнате стояла печь-«буржуйка» и огромный ящик или сундук, поверх которого одна на другой громоздились подушки.
Я вытянул из-под дубленки руку и провел ею по голове. Сначала мне показалось, что на ней надета спортивная шапочка, но это оказалась бинтовая повязка. Слегка надавил на нее пальцами. Боли не было.
Привстал, откинул дубленку в сторону. Я был в своей одежде, даже куртку с меня не сняли. Тело было влажным, кажется, меня перегрели. Я встал, опустил ноги, нащупал кроссовки.
Где я? Как долго пробыл без сознания? Где Валери? Мысли были вязкими, словно залипли в меду. Мне не хотелось сейчас решать свои проблемы, не хотелось вообще думать. Я подковылял к мутному окну, пригнулся, с ненавистью глядя на обезумевшую муху. За окном — темный двор, серый «жигуленок», тенью мелькнул низкорослый человек.
Я подошел к двери, ладонями растирая подпухшее лицо. Повязка сползла, полоска бинта закрыла мне один глаз, и я, чертыхнувшись, сорвал ее с головы и кинул под ноги. На темечке волосы слиплись в комок, будто мне на голову вылили клей, прощупывается шишка, покрытая засохшей корочкой. Кажется, ничего страшного, хотя картавый, должно быть, двинул по балде довольно сильно.
Я слегка приоткрыл дверь. Комната, освещенная торшером. Диван, журнальный столик с чайником и пиалами. Валери в узких джинсах и белом свитере сидит за столиком, покачивая ножкой. Волосы сзади перетянуты резинкой, мягко сплетенная коса спадает за воротник. В руке — пиала, над ней — парок. Рядом с ней — средних лет мужчина с большой залысиной и черной, аккуратно подстриженной бородкой. Они увидели меня и замолчали.
— Наконец-то! — воскликнула Валери, вскочила с дивана и подошла ко мне. — Зачем ты снял повязку? Не больно? — Она, поднявшись на цыпочки, посмотрела на мою макушку и осторожно провела ладонью по волосам, потом взяла меня за руку и подвела к столику. — Садись, сейчас я тебя покормлю, спаситель ты мой.
— Ты хорошо выглядишь, — ответил я. — Надо почаще попадать в заложницы.
— Тоже мне скажешь, хорошо выгляжу! Эти злодеи меня тут почти не кормили.
Я сел на стул напротив них. Валери плеснула мне чаю в пиалу, пододвинула тарелку с бутербродами.
— А где же злодеи? — спросил я. — Простите, — обратился я к мужчине с бородкой, — вы случайно не злодей?
Мужчина отрицательно покачал головой, поставил пиалу на стол и скрестил руки на груди.
— Я адвокат.
— А-а, адвокат Рамазанов! — закивал я. — Очень приятно с вами встретиться. Не ожидал, честно говоря, но так даже лучше, сюрпризом, так сказать… Ну что ж, потерпевшая на месте, адвокат здесь же, картавый злодей, если не ошибаюсь, где-то рядом, и я, так сказать, свежетрахнутый по голове освободитель. Полный набор, марьяж! Кто побежит за бутылкой?
Очень кстати зашел в комнату картавый. Увидев меня, расплылся в улыбке.
— Оклемался, динозаврик? Головушка бо-бо?.. А мне пальчиком грозили, говорили, что ты можешь теперича дурачком стать. Но, кажись, ничего, интеллектик наружу пробивается.
Кажется, я вполне гармонично включился в этот идиотский спектакль, который здесь разыгрывался, и неплохо сымпровизировал. От первого удара в солнечное сплетение картавый согнулся вдвое, и тогда в его физиономию крепко впечаталось мое колено. Его подкинуло, он мешком повалился на пол, но я приподнял его за воротник куртки и несколько раз постучал его головой о входную дверь.
Адвокат и Валери спокойно наблюдали за тем, как я сбрасываю нервное напряжение.
— Неплохо вы его отделали, — сказал Рамазанов, когда я снова сел за стол.
— Следующий на очереди вы.
Адвокат промолчал, плеснул себе чаю, поднес пиалу к губам. Валери тронула меня за плечо:
— Я хочу с тобой поговорить.
— Убери руки, — попросил я и дернул плечом.
— Он взволнован, — сказал адвокат. — У него невроз мщения. Он думает сейчас о том, как перевернуть стол, опустить его на мою голову, выскочить во двор… Это скоро пройдет.
Пошатываясь, к столику подошел картавый, сел рядом с Валери, долго тер голову и челюсть, размазывая кровь по щекам.
— Я твой должник, динозаврик, — пробурчал он. — Жаль, что тебя нельзя сейчас хлопнуть.
— Выйди и умойся, — сказал адвокат.
Картавый засопел, встал с дивана и вышел из комнаты.
— Мразь. Убийца и мразь, — сказал адвокат. — Этот человек в самом деле заслуживает такого обращения.
— Вы заслуживаете лучшего? — спросил я.
Адвокат поднял брови, отпил глоток.
— Заслуживаю? Нет, я никогда не думал о том, чего я заслуживаю. Вопрос в другом: чего я требую от окружающих меня людей, какую манеру общения я терплю с их стороны.
— А меня вы терпите?
— Пока да.
— Напрасно. Мне почему-то кажется, что вы очень скоро физически не сможете вынести меня.
— Что вы говорите! Никогда бы не подумал.
— А я сам себя с трудом узнаю. Прямо перерождаюсь на глазах. От общения с вами, например, у меня начинаются нестерпимые позывы на рвоту. А потому требую, чтобы ваша физиономия как можно быстрее исчезла из поля моего зрения.
— Кирилл! — воскликнула Валери.
— Что, лапочка моя? Что, мое аморфное существо?
— Пока что адвокат не причинил тебе зла, и ты не должен так разговаривать с ним!
— А это еще что за слова? Мы начали мурлыкать про зло? Мы можем даже сказать, что это такое? Мы научились отличать его от добра?
— Не паясничай! Если ты еще ничего не знаешь, то не стоит упражняться в словесности.
— Ничего более я знать не хочу. Моему правосудию достаточно фактов, чтобы вам всем вынести свой приговор. Вашему картавому интеллектуалу — за убийство, тебе, киска, за содействие в убийстве, адвокату Рамазанову — за измену правосудию.
— Мне он нравится, — улыбнувшись, сказал адвокат. — Именно таким я себе его представлял… Валери, достань-ка бутылку коньяка, у меня есть прекрасный тост.
— А вы не боитесь, что я разобью ее о вашу плешивую голову?
— Нет, не боюсь.
— Вы думаете, что я не сумею этого сделать?
— Я не думаю, я уверен в этом. Какой-нибудь другой идиот, вроде картавого, именно так бы и поступил. Вы же, в отличие от него, человек умный. Зачем вам, гражданину другой страны, скрывающемуся от милиции, подозреваемому в убийстве полковника Алексеева, возможно и американского журналиста, устраивать здесь шум, навешивать на себя новые статьи? Не нужно вам этого. Так ведь?
— Вы же прекрасно знаете, что я не убивал.
— Я, может быть, и знаю. Но милиция не знает.
— Это несложно доказать.
— Это сложно доказать. Чего стоят, например, вещественные доказательства… Э-э, Валери, будь добра, подай нам конверт, который привез картавый.
Валери поднялась с дивана, проплыла мимо меня. За ней потянулся шлейф горьких духов. Как бы невзначай она коснулась меня рукой, будто бы хотела сказать, чтобы я был внимательнее. Она подошла к книжному шкафу, взяла с полки черный конверт и подала его адвокату. Рамазанов извлек несколько фотографий и положил их передо мной.
Снимали, по-видимому, из автомобиля, стоявшего под окнами гостиницы, причем мощным телевиком с высокочувствительной пленкой. Ряд балконов, светящиеся окна гостиничных номеров. На одном из балконов — мы с Алексеевым; он курит, я стою рядом, опершись о подоконник. Второй снимок: я спускаюсь с балкона на балкон, повиснув на руках. Качество хорошее, опознать меня и Алексеева проще простого.
Я поднял глаза на адвоката и покачал головой:
— Кто докажет, что это снято в тот же вечер, когда убили Алексеева?
Рамазанов кивнул:
— Законный вопрос. Докажут вот эти люди, случайно попавшие в кадр. — Адвокат ткнул ручкой в фигурки людей на соседних балконах. — Вот этот черноволосый красавец с дамой. Или этот пузатый гражданин с бутылкой пива.
— Вы думаете, по фотографии они смогут назвать точное время?
Рамазанов спрятал фотографии в конверт.
— Видите ли, Кирилл, сам факт, что вы находились в номере Алексеева даже за несколько часов до его убийства, делает ваше алиби весьма проблематичным. А журналист? Вечером, накануне его странного прыжка с балкона, вас видели вместе в баре, на пятом этаже, в пятьсот втором номере. А известно ли вам, что у американца была похищена большая сумма денег, фотоаппаратура, которую, кстати, сегодня утром обнаружили в тумбочке вашего номера, из которого вы так стремительно исчезли минувшей ночью?.. Так что, дорогой Кирилл Вацура, я спокойно ставлю бутылку коньяка рядом с вами, наполняю рюмки и поднимаю тост: за терпение, мудрость, за то, чтобы ваша память на многие годы оставалась столь же крепкой и чистой, как и этот замечательный, десятилетний коньяк.
Я поднял глаза на адвоката и покачал головой:
— Кто докажет, что это снято в тот же вечер, когда убили Алексеева?
Рамазанов кивнул:
— Законный вопрос. Докажут вот эти люди, случайно попавшие в кадр. — Адвокат ткнул ручкой в фигурки людей на соседних балконах. — Вот этот черноволосый красавец с дамой. Или этот пузатый гражданин с бутылкой пива.
— Вы думаете, по фотографии они смогут назвать точное время?
Рамазанов спрятал фотографии в конверт.
— Видите ли, Кирилл, сам факт, что вы находились в номере Алексеева даже за несколько часов до его убийства, делает ваше алиби весьма проблематичным. А журналист? Вечером, накануне его странного прыжка с балкона, вас видели вместе в баре, на пятом этаже, в пятьсот втором номере. А известно ли вам, что у американца была похищена большая сумма денег, фотоаппаратура, которую, кстати, сегодня утром обнаружили в тумбочке вашего номера, из которого вы так стремительно исчезли минувшей ночью?.. Так что, дорогой Кирилл Вацура, я спокойно ставлю бутылку коньяка рядом с вами, наполняю рюмки и поднимаю тост: за терпение, мудрость, за то, чтобы ваша память на многие годы оставалась столь же крепкой и чистой, как и этот замечательный, десятилетний коньяк.
Он сделал маленький глоток, подержал коньяк во рту, оценивая его вкусовые качества, проглотил и отправил в рот лимонную дольку.
Я посмотрел на Валери. Она выдержала мой взгляд, хотя он был тяжел от грустных эмоций и чувств. Едва заметно улыбнулась, едва заметно шевельнула губами, словно целуя. Я в ответ скрипнул зубами и отвернулся.
— Что вы от меня хотите? Надеюсь, не пластиковую карточку?
— Естественно. Она пустая, и вы правильно назвали эту безделушку пластиковой карточкой. Не более того! Нам очень было нужно, чтобы вы сами приехали сюда.
— И для этого ваша подруга разыграла этот спектакль? — Я кивнул в сторону Валери.
— Ну, во-первых, она не моя, а скорее ваша подруга, насколько мне известно. А что касается спектакля, то потрудитесь объяснить, что вы имеете в виду?
В комнату вошел картавый. Он был умыт, следов крови на лице не осталось, хотя нос и верхняя губа, и без того крупные, отекли и стали совершенно безобразными. Картавый заметил мое любопытство по отношению к своей физиономии и прикрыл лицо мокрым носовым платком.
— В присутствии этого типа разговор наш далее невозможен, — сказал я.
— Да я тебе, динозавр, всю задницу на фашистский знак изорву! — прорычал картавый.
— Замолчи, — оборвал его адвокат. — И выйди.
Картавый послушался и, бормоча под нос угрозы, вышел из комнаты, с грохотом захлопнув за собой дверь.
— Так что вы имели в виду, говоря о спектакле? — напомнил адвокат.
— Арест Глеба. Необходимость во мне как в свидетеле. Ложь, постоянная ложь Валери. Бессмысленные убийства ни в чем не виновных людей… Этого мало?
— Да, — кивнул адвокат. — Убийства не входили в наш план. Среди исполнителей всегда найдется какой-нибудь недоумок, который начнет проявлять инициативу. Инициативный дурак — страшный человек.
— Вы о картавом?
— Да, о нем. Ему поручили обеспечить вашу личную безопасность в Душанбе и ваш приезд сюда в назначенный день и час. Но он немного перестарался.
— Мне почему-то кажется, что вы не слишком переживаете по этому поводу.
— Вы правы, я не в трауре. Но чувство досады, которое я испытываю, вполне искренне… А почему вы не выпили за мой тост?
— Я не хочу пить с вами.
— Тогда выпейте с Валери. Мне казалось, что вы неравнодушны к ней.
— Вам в самом деле только казалось.
— Вы благородный человек, но весьма странный. Проделать столь рискованный путь — я полагаю, что без приключений не обошлось, — ради спасения девушки, к которой вы абсолютно равнодушны… Простите, но логики не вижу.
— Я часто в своей жизни совершаю бессмысленные поступки.
— А вот это зря. Каждый поступок должен быть ступенькой на пути к цели. Вот возьмите, к примеру, меня. То, что вы сейчас сидите напротив, — результат поступка, который для меня имеет огромный смысл.
— В вашем же сидении напротив я никакого смысла не вижу.
— Но это не значит, что его нет. Я же говорил вам о терпении и мудрости.
— Похоже, вы собираетесь предложить мне сотрудничество?
— Именно так.
— А если я откажусь?
— Тогда мне будет очень трудно вызволить вас из лап милиции.
— Иначе говоря, вы еще раз подставите меня?
Адвокат отрицательно покачал головой:
— Даю вам слово, что ничего плохого в отношении вас предпринимать не буду.
— Ваше слово мало что для меня значит. Но, надо полагать, я свободен?
— Безусловно.
— И могу уйти?
— Вне всякого сомнения.
— В таком случае позвольте откланяться.
Адвокат пожал плечами. Я встал и направился к двери.
— Кирилл! — сказала Валери. — Не делай глупостей.
Я обернулся. Она стояла в нескольких шагах от меня. Кажется, в ее глазах блестели слезы. Для талантливой артистки не составляет большого труда в нужный момент выдавить из глаз несколько капелек соленой водички.
— Чао, девочка! Мне трудно с тобой разговаривать. Я не вижу тебя.
В полной уверенности, что мне не дадут отсюда уйти, я вышел в коридор, оттуда — на веранду. На ступеньках крыльца сидел здоровенный детина в камуфляжном костюме, перепоясанном портупеей. Он глянул на меня, пододвинулся. Вот он в меня выстрелит, подумал я.
Стараясь не поворачиваться к охраннику спиной, я постоял перед крыльцом, посмотрел по сторонам. Невдалеке, под низкими ветвями дерева, сидел картавый. Малиновый огонек его сигареты плясал на уровне лица.
Я резко повернулся и пошел к картавому. Стрелять в меня без риска ухлопать картавого в такой темноте невозможно, но, похоже, охранник и не пытался этого делать. Я остановился в двух шагах от малинового огонька.
— Слушай меня, картавый. Если я останусь жив, то сделаю все возможное, чтобы упрятать тебя за решетку.
— И тебе это надо? — безразличным голосом спросил он. — Ты что — мент?
— Нет, я не мент. А вот ты — дерьмо и по закону целесообразности должен сидеть в дерьме.
— Вот я сейчас достану пушку, и ты узнаешь, кто из нас дерьмо.
— Не достанешь. Потому что я нужен твоему хозяину, а его ты боишься. И тебе остается только тявкать, как шавка.
— Послушай, уведи его куда-нибудь, — слезливым голосом сказал картавый кому-то.
Я обернулся. За моей спиной стояла Валери.
Глава 17
— Идем, — сказала она и взяла меня за руку.
— Куда?
— Уж если ты собрался уходить, то это лучше делать утром.
Она вела меня за руку, как поводырь слепого. Я мысленно говорил себе, что вовсе не подчиняюсь ее воле, что мне просто интересно, что она еще соврет, и… врал самому себе. Мы прошли по внутреннему дворику по дорожке, выложенной из разноцветных кафельных плиток, и за ромбовидной цветочной клумбой свернули к деревянному домику с высокой пирамидальной крышей. Валери открыла тяжелую дверь и легко подтолкнула меня в спину.
Теплый пар и запах березовых листьев окутали меня на пороге. Сауна, обязательный атрибут жизни всех злодеев. И, конечно, с девочками. Роль девочки, насколько я понимал, должна была исполнить Валери.
— А вода мне в дырку не зальется? — спросил я, расстегивая рубашку.
— В какую дырку? — не поняла Валери, запирая дверь изнутри.
Я показал пальцем на темечко.
— Я этого картавого, — сказала она, сжав кулачки, — собственными руками придушила бы… Сядь, я посмотрю, что там у тебя.
— Хватит смертей, Валери, хватит. Не насытилась еще?
Валери долго смотрела мне в глаза, присела на скамейку рядом.
— Послушай, Кирилл! Мне сейчас не хочется ничего тебе объяснять и тем более оправдываться перед тобой. Мои слова сейчас для тебя — ничто. Скорее каждое слово ты будешь воспринимать с точностью до наоборот. Может быть, я в этом виновата. Но рассказать тебе все тогда, у тебя дома, я не могла. Я научилась разбираться в людях и, кажется, неплохо изучила тебя. Ты ни под каким видом не захотел бы участвовать в этой затее. Условности, придуманная тобой мораль, твоя несчастная гипертрофированная совесть не позволили бы тебе стать моим союзником. И я бы с легкостью рассталась с тобой, как уже пыталась сделать однажды в бархатный сезон, и нашла бы союзника, которому пришлись бы по душе и моя взбалмошность, и тяга к приключениям…
— И преступлениям, — добавил я.
— Я прошу тебя, не перебивай. — Она не сводила с меня своих прекрасных глаз, и я откровенно любовался ими, как шедевром природы. — Выслушай меня до конца, и, если ты захочешь, я больше не скажу тебе ни единого слова… Я забыла бы тебя в одно мгновение, даже вместе с твоей тайной, которая может сделать тебя и посвященных в нее людей страшно богатыми…