Папулины перчики, фаршированные экспериментальным алкоголем, раскрепостили Алку настолько, что она ни в чем не препятствовала Зяме. А тот, едва опустив на стол папулины продовольственные дары, распустил сначала руки, а потом и поясной ремень… Трошкина и не заметила, как они переместились из кухни в комнату, где складной диванчик раскинулся будто бы сам собой, и потом и Алка раскинулась – на этом самом диванчике. Затем волшебник Зяма, по воле которого происходили все эти чудесные превращения, жестом фокусника выхватил из воздуха маленькую коробочку…
– Ну, почему, почему я в этот момент не закрыла глаза? – сокрушалась Трошкина. – Опустила бы реснички, как положено приличной девушке… Так нет же, вытаращилась! Интересно мне, видите ли, было!
– По-моему, это вполне здоровый интерес! – возразила я. – Ты же смотришь, что оказалось в твоей тарелке, прежде чем приступить к еде, правда? А чем мужчина хуже? По-моему, все, что ты принимаешь внутрь, заслуживает самого пристального внимания!
– Ты говоришь об ЭТОМ, как о сосиске! – шокировалась Алка. И съязвила: – Что бы сказал по этому поводу Фрейд?
– Он признал бы, что определенное сходство есть, – хихикнула я.
– О нет! – Трошкина замотала головой. – Уверяю тебя, ЭТО было ни на что не похоже!
– Даже так? – Я порадовалась за Зяму и огорчилась, что не могу порадоваться за подружку.
– Проклятый презерватив! – с чувством выругалась Алка. – Это все из-за него!
– Трошкина, ты что, дикая совсем? – неприятно удивилась я. – Ты против средств предохранения, что ли? И из-за этого прогнала Зяму?!
– Я не прогоняла, он сам убежал! – выкрикнула Алка и заревела.
Сквозь слезы, пуская пузыри и булькая, она досказала остальное. Оказывается, Зяма, как настоящий эстет, принес с собой не простые презервативы, а цветные. В упаковке их было три, но Алка успела увидеть только один, и этого ей хватило.
– Он был зеле-оный! – завывала она. – Густо-зеленый, как парниковый огурец!
Простодушная Трошкина ничего подобного увидеть не ожидала и, изумленно таращась на изумрудно-зеленый предмет мужской гордости, непроизвольно ляпнула:
– Вот это, я понимаю, гринпис!
Интонации ее были недалеки от восхищения, но чувствительного Зяму шутка убила наповал. Он зарыдал и умчался прочь, на ходу застегивая штаны. Во всяком случае, так рассказала убитая горем Алка. От мысли ее утешить я отказалась, но попыталась отвлечь:
– А я у Цибулькиной была!
– Где? В морге, что ли? – испугалась подружка. – Опять?!
Мы с ней уже однажды навещали в морге одного смутно знакомого покойника, а в одиночку я как-то приходила туда взглянуть и на совершенно незнакомого. Именно знакомиться с ним ходила, хотя уже поздновато, конечно, было…[6]
– Нет, не в морге, – ответила я, сообразив, что неправильно выразилась. – Я не саму Елену Яковлевну навещала, я посетила ее квартиру. Экс-муж Михаил Александрович Цибулькин меня любезно сопроводил, и я осмотрелась на месте преступления. Буквально на этом самом месте, то есть непосредственно в санузле. Он в той квартире смежный, по типу два в одном: ванная и туалет в одном флаконе.
– Ну, и как там? – спросила Алка таким небрежным тоном, словно интересовалась расцветкой кафельной плитки.
– Ничего, миленько, – в тон ей ответила я. – Аптечки только нет, а так все хорошо, унитаз удобный… Только розетки электрической нет и в помине! Ближайшая точка – в коридоре!
– То есть, чтобы огладить свои мохнатые ножки электробритвой на шнуре, красавица должна была выбраться из ванны, сбегать в коридор, там воткнуть вилку в розетку, потом вернуться в санузел и опять залечь в воду? – сообразила Трошкина. – Уж больно сложная схема, тебе не кажется?
– Совершенно нереальная! – подтвердила я. – К тому же Зяма не соврал, на полочке в ванной стоит дорогой крем для эпиляции. Более того, я увидела там упаковку одноразовых бритвенных станков! Спрашивается, чего ради Елена Яковлевна при таком выборе отдала предпочтение допотопной и опасной электрической жужжалке?
– Может, она тяготела к мазохизму? – предположила Алка.
– Зяма нам сказал бы!
При упоминании моего непутевого братца Трошкина вновь скривила губы дохлым червячком. Не придумав, что бы ей сказать приятного на тему проблематичных отношений между полами, я велела подружке ложиться спать, потому как утро вечера мудренее, а сама пошла домой.
– Ну, наконец-то! – укоризненно сказал папуля, открыв мне дверь. – Первый час ночи, где ты ходишь, детка?
– Я у Трошкиной была, – почти честно ответила я.
– Кушать будешь? – верный себе, спросил папочка.
– Нет, спасибо, сыта по горло!
Сыта я была, главным образом, событиями и впечатлениями, но наедаться на ночь не собиралась, потому как помнила: если наш с Денисом роман придет к финалу, мне придется искать нового бойфренда, так что не время портить фигуру неразумным обжорством.
Папуля, сложив газету, ушел из кухни. Оставшись одна, я попила водички (не минеральной, чур меня!) и прислушалась к звукам, доносящимся из комнаты Зямы. Против ожидания, романтичная испанская гитара там не рыдала, наоборот, приглушенно рокотал брутальный хард-рок. Несмотря на фиаско с Трошкиной, братишка был в хорошем настроении. С чего бы это? Я хотела сунуться к Зяме, чтобы задать ему этот вопрос, но передумала. Очень уж спать хотелось!
Снились мне огородные грядки, на которых бесстыдно раскинулись дюжие зеленые огурцы, а над ними хищно кружил тщедушный воробей в пенсне. К чему это все – было ясно без всякого Фрейда.
15
Трошкина мучилась. Ей было очень жалко Зяму, которого она нещадно обидела, а также саму себя, идиотку, которую нещадно обидел бог. Обделил чуткостью, зато даровал не в меру длинный язык! Даже во сне она что-то жалобно, просительно бормотала и проснулась от собственного хныканья.
Было уже позднее утро, начало рабочего дня в «МБС», куда, вообще говоря, идти ей было совсем необязательно. Солнце палило вовсю, во дворе орали мальчишки, бодро стучал баскетбольный мяч, в коробке на подоконнике громко пищал голодный Дед-Желторотик. Мироздание явно не одобряло пораженческую позицию, занятую деморализованной Трошкиной.
– Все, беру себя в руки! – устыдившись, сказала Алка и немедленно сделала, что обещала: выбросила из головы мысли о Зяме, выпрыгнула из постели, поставила ноги на ширину плеч и подбоченилась – взяла себя в руки.
После утренней гимнастики, выполненной с подобающим случаю фанатизмом, Трошкина окончательно усмирила плоть под холодным душем и, стуча зубами, села завтракать. Старательно пережевывая кукурузные хлопья и запивая их молоком, она думала, как бы исправить сложившееся положение, и пришла к выводу, что должна срочно загладить свою вину перед Зямой, оказав ему неоценимую помощь. Как именно, долго думать не пришлось: вчера лидер их детективной команды – мисс Индия Кузнецова-Холмс – взяла самоотвод, попросив Трошкину занять ее место.
– И займу! – приступая к мытью посуды, заверила Алка мироздание, которое отозвалось на ее слова одобрительным урчанием воды в стояке общедомовой канализации.
Накормив и напоив птенца, Трошкина оделась и поехала на улицу Дежнева, дом восемь, чтобы поговорить с соседкой покойной Елены Цибулькиной. Листочек, на котором был записан телефон соседки, остался у Кузнецовой, и номера квартиры Алка тоже не знала, но промахнуться не боялась: Инка сказала, что в том доме на каждой лестничной площадке всего две квартиры.
Соседкой Цибулькиной оказалась женщина раннего бальзаковского возраста, маленькая, круглая и энергичная, как шаровая молния. Она распахнула дверь, даже не спросив, кто там. Надо полагать, это не являлось проявлением безразличия, просто дама в этот момент была занята разговором по телефону. Одной рукой она прижимала к уху трубку, в другой, как жезл, держала деревянную кухонную лопаточку, а ногами энергично притопывала. Трошкина, настроившаяся увидеть малоподвижную и несуетную старушку-пенсионерку, при виде бойкой голопятой дамочки в костюме для фитнеса немного растерялась, но хозяйка квартиры любезно подарила ей минутку на то, чтобы собраться с мыслями.
– Айн момент! – вскричала она, впустив гостью в прихожую, после чего повесила трубку и сразу же унеслась в кухню.
Оттуда донесся грохот переставляемой металлической посуды, стук кастрюльной крышки, эмоциональное: «А, ч-черт, горячая!», после чего стало тихо, но ненадолго. Брякнув еще чем-то железным, дамочка, похожая в своем желто-оранжевом спортивном костюме на надувной пляжный мяч, выкатилась в прихожую, на ходу приветливо рокоча:
– Добрый день, простите, я слушаю вас!
– День добрый, – согласилась Трошкина и без промедления выдала домашнюю заготовку, которую с легкой руки Зямы эксплуатировали уже все кому не лень:
– Я художник, дизайнер по интерьеру, мы дружили с Еленой Цибулькиной…
Продолжить Алка не успела, прямо ей в ухо завопил телефон. Трошкина приготовилась отпрыгнуть в сторону, чтобы пропустить хозяйку дома к трезвонящему аппарату, но та подарила ей мимолетную улыбку и унеслась в комнату. Очевидно, там находился параллельный телефон, дама сняла трубку, и призывная трель смолкла. Алка укоризненно посмотрела на беспокойный аппарат и на мгновение утратила представление о реальности.
Телефон на стене был точно такой же, как у Трошкиной дома: та же модель, тот же цвет, и он точно так же был закреплен на стене, оклеенной белыми обоями. Алка автоматически сняла трубку. Только услышав там голос беспокойной хозяйки, она сообразила, что бесцеремонно подслушивает чужой разговор. Трошкина покраснела и хотела уже повесить трубку, но тут собеседник хозяйки сказал нечто столь интересное, что Алка просто окаменела – естественно, продолжая слушать.
Начало фразы она не ухватила, но понять смысл сказанного это ей не помешало.
– …Убили, но милиция взяла совсем не того человека. У Елены был близкий друг, художник, дизайнер по интерьеру, имени я не знаю, – гундосил мужчина, которого Трошкина мысленно окрестила Гоблином.
– Вы кто? – испуганно спросила хозяйка квартиры.
– Ту-у, ту-у, ту-у, – сказала трубка.
Трошкина поспешно повесила трубку и отскочила от телефона. Мысли ее заметались, как мошки у фонаря. Светоч заменяло собой имя «Зяма», начертанное огненными письменами. Зяма, беспутный художник-дизайнер, в опасности!
– Что же делать? – прошептала Алка.
В тревоге за судьбу обожаемого мужчины она напрочь забыла, что минуту назад сама представилась художником, дизайнером по интерьеру и близким другом покойной Цибулькиной. А вот энергичная дама об этом вовсе не забыла и мгновенно приняла на основе полученной информации мужественное решение задержать опасную преступницу. Правда, Трошкиной она об этом не сообщила. Она вообще ей ничего не сказала. Молча, с озабоченной физиономией дамочка протиснулась мимо остолбеневшей гостьи на лестничную площадку, захлопнула дверь, и, пока Алка соображала, к чему бы это, предприимчивая женщина вонзила в замочную скважину ключ. Он дважды провернулся, вышел из замка, и в наступившей тишине задержанная Трошкина услышала за дверью:
– Алло, милиция? Срочно приезжайте!
Поутру я хотела поговорить с Зямой об Алке, но не получилось: когда я отправилась в контору, братец еще не встал. В который раз я позавидовала вольному художнику, не обязанному ходить в присутствие. Мне тоже хотелось бы иметь абсолютно свободный график работы, хотя прежде в день зарплаты я спешила в офис в приподнятом настроении. К сожалению, сегодня в нашем маленьком рекламном царстве-государстве регулярный национальный праздник – День Финансовой Независимости – отмечался с приспущенными флагами и вывернутыми карманами. Катя с Люсей сидели на своих местах с кислыми минами, а Андрюха и вовсе пришел в трауре – в черных джинсах и такой же майке.
Настроение, впрочем, у нашего видеодизайнера было вполне рабочее, и он постарался передать его мне, оформив мощный эмоциональный посыл в бодрящие слова:
– Готова к мукам творчества? Зачнем, пожалуй!
Муки зачатия юбилейно-траурного фильма не шли ни в какое сравнение с родами этого шедеврального произведения. Погрузившись в работу, я забыла обо всем и даже выключила мобильник, чтобы мне никто не мешал. Через пару часов мы с Эндрю были с головы до ног в мыле, пене и брызгах ядовитой слюны. Кровопийцу Стаса Макарова, который заглянул в офис ближе к обеду – поинтересоваться, как движется работа, – мы с Андрюхой слаженным дуэтом послали в такое эротичное место, по сравнению с которым хуторской сеновал высокой пропускной способности показался бы монашеской кельей. Стасик заметно струхнул, но по названному адресу не убыл, ретировался в кабинет шефа и стал там дожидаться окончания наших трудов.
Аккурат к обеденному перерыву стало ясно, что дальнейшее мое участие в создании суперфильма не столь необходимо, в творческих корчах забился компьютер, а для родовспоможения на финальной стадии достаточно было одного Андрюхи. Не медля ни минуты, я отправилась в ближайшее кафе обедать, но на полпути вынуждена была поменять направление. Ступив за порог офисного здания, я включила мобильник, и он сразу же зазвонил.
– Инка, ты где? – заблажила в трубку Трошкина.
– На углу Зеленой и Корабельной, – быстро сориентировавшись, ответила я. – А почему тебя это интересует?
– А я на Дежнева! – не ответив на мой вопрос, сообщила подружка. – В восьмом доме, в двадцать девятой квартире, у соседки Цибулькиной! Инка! Спаси меня! Она ушла и дверь закрыла, а это пятый этаж, я не знаю, что делать, прям, хоть в окно вываливайся по методу Желторотика!
Голос необычайно многословной подружки дрожал, в нем явственно звучала паника. Поэтому я сначала призывно махнула рукой проезжающему мимо такси, а уже потом продолжила разговор.
– Соседка ушла, закрыв тебя в собственной квартире? – с недоумением повторила я, забравшись в машину. – Она что, забыла о твоем присутствии? Что, соседка эта склеротичка или она вообще того: со старческим приветом?
– Да какая старушка, ей не больше сорока лет! И не склеротичка она, и не идиотка, наоборот, жутко сообразительная тетка! – забилась в конвульсиях Трошкина. – Она хочет сдать меня в милицию, а сама удрала, чтобы не рисковать жизнью в компании с убийцей!
– Алка, ты кого-то убила? – встревожилась я, и водитель тоже: он покосился, словно прикидывая, не высадить ли меня из машины.
– Я не кого-то, я тебя убью, Кузнецова, если только вырвусь из этой западни! – психанула подружка.
Трубка сердито загудела.
– Девушка, вам куда? – с подозрением приглядываясь ко мне, спросил таксист.
– Улица Дежнева, восемь, – ответила я. – Куда же еще?
– Действительно, куда же еще? – с непередаваемой интонацией пробормотал он, но от дальнейших разговоров воздержался.
Мой вчерашний поход в жилище Цибулькиной был не напрасен, благодаря ему я знала, куда смотрят окна этой квартиры, – во двор. По логике, туда же должно было выходить хотя бы одно окно соседней квартиры.
– Раз, два, три, четыре, пять, – быстро пересчитала я глазами этажи. – Вышел зайчик погулять!
«Зайчик» мой с понуро обвисшими ушками-хвостиками стоял на подоконнике, выглядывая в открытую форточку. Узрев меня, Алка неуверенно улыбнулась и помахала рукой.
– Сиди, сиди, не дергайся! – злорадно сказал кто-то.
Я обернулась и увидела на лавочке с хорошим видом на «зайчика» невысокую полную женщину в желтом купальнике поверх эластичных штанишек цвета абрикоса и оранжевых шлепках. Яркий наряд не выглядел самодостаточным, во всяком случае, я на месте шаровидной женщины не стала бы делать из себя посмешище, разгуливая по улицам в карнавальном костюме резиновой уточки. Похоже было, что дама опрометью выскочила из дома, прервав занятия гимнастикой, и я закономерно заподозрила в ней порывистую соседку Цибулькиной. Небось, заперла мою подружку в доме и убежала во двор встречать милицию, партизанка!
– Добрый день! – вежливо сказала утица, встретив мой внимательный взгляд.
– Нихт ферштейн! – ответила я, решив для пущей конспирации закосить под иностранку.
Не желая, чтобы во мне заподозрили сообщницу криминальной личности, подпрыгивающей на подоконнике пятого этажа, как нетерпеливый самоубийца, я наморщила лоб и с поддельным германским прононсом озабоченно спросила:
– Где есть Зеленая штрассе?
– Зеленые трусья? – по-своему услышала меня бабулька, развешивающая мокрые тряпки на веревках бельевой площадки. И заволновалась: – А чего это ты моими трусьями интересуешься?
– Нихт, нихт! – я замотала головой, выбрасывая из нее мысль о том, что неплохо было бы послать эту старую кошелку с ее зелеными трусами прямиком в Гринпис (в Алкином представлении). – Зеленая штрассе! Штрассе! У-лит-са!
– Ах, тебе улица Зеленая нужна! – сообразив, что я не покушаюсь на интимные предметы ее гардероба, подобрела бабка. – Зеленая далече отсюда, на втором троллейбусе ехать надо. Цвайн троллейбус, марш, марш!
– Данке! – сказала я, защипнув пальчиками юбку и изобразив подобие книксена, после чего поспешила ретироваться.
Бабка в спину ласково назвала меня глупой немчурой, а Трошкина со своего подоконника посмотрела, как на сущую идиотку. Она так и сказала мне, когда я из-за ближайшего угла позвонила ей на мобильник:
– Идиотка, ты что за представление там устроила?
– Сама ты балда! – не осталась в долгу я. – Брось ругаться, лучше посмотри в окно на коротышку в желтом купальнике и скажи, не она ли тебя пленила?
– Она самая! – без заминки ответила Алка. – Это соседка Цибулькиной. Представляешь, ей какой-то анонимный гоблин позвонил и настучал на Зяму! Заявил, что Цибулькину убил ее близкий друг, художник-дизайнер, но имени не назвал, а тут я пришла в той же роли, вот тетя и обмишулилась.