Абсолютно неузнаваемый, но, как всегда, великолепный, Казимир Кузнецов вслед за одиноким воином пустыни бежал по корейскому огороду и с невольным интересом думал о женщине, которая носила похищенные им чулочно-носочные изделия. Должно быть, она большая оригиналка, если не сама Пеппи Длинныйчулок!
На самом деле разномастные чулки изначально были гольфами, имели нейтральный телесный цвет и составляли идеальную пару, принадлежавшую малярше Любке. Потом один гольфик прорвался на носке, и гармония непоправимо нарушилась, но хозяйственная Любка тряпочки не выбросила, а перевела в разряд полезных малярно-штукатурных приспособлений. Сквозь капрон очень удобно было процеживать оранжевую краску, которая подмешивалась к белой водоэмульсионке для получения приятного глазу сливочного цвета, и синьку, добавляемую к извести. Эту нехитрую операцию Любка с Олькой в очередной раз проделали как раз перед обедом, после чего повесили чулочные ситечки сушиться, вымыли руки и сели за стол.
– Усе, дивчата, сил моих бильше нема! – смахнув пот с лица застиранным льняным полотенчиком, заявил бригадир Петро.
Вспотел и устал он оттого, что в хорошем темпе выхлебал одну за другой три порции горячего наваристого борща. Таким образом, борщ и Петровы силы закончились одновременно. Бригадир звонко брякнул ложку в пустую миску, встал с пустого ящика, заменявшего ему стул, и ходко потрусил к лестнице на «горище», по-русски – на чердак, в свои частные апартаменты. Олька, Любка, Гелька и Валька проводили косолапые ноги дядьки, шустро втянувшиеся в дыру под потолком, неодобрительными взглядами, но от реплик осмотрительно воздержались. Петро давно уже приучил свою женскую бригаду уважать и беречь покой мужика-начальника. Представление о субординации у Петро Коваленко было четкое, оно лаконично выражалось его любимым присловьем: «Я сказал, значит, усе!»
Безупречному построению вертикали власти майор Коваленко научился в милиции, где служил в отделе по борьбе с наркотиками. В своем деле он был большим специалистом, кустики конопли, затаившиеся в зарослях резеды на задворках какого-нибудь притона, различал с десяти метров, а вот в штукатурно-малярных работах разбирался неважно. Собственно, именно поэтому распоряжения, которые Петро как бригадир отдавал своим дивчатам, сводились к анекдотичным армейским командам типа: «Приказываю красить от забора до заката!» Трудолюбивые дивчата не роптали, потому что Петро показал им, кто в доме хозяин, учинив грандиозный скандал в первый же рабочий день на объекте. Вообще-то майор был мужиком неленивым и в душе по-человечески жалел Ольку, Любку, Гельку и Вальку, надрывающихся на тяжелой работе, пока он денно и нощно валяется на чердаке рядом с самогонным аппаратом. Петро и рад был бы помочь дивчатам, да нельзя было: на «горище» он не прохлаждался, а нес службу.
Из чердачных окон открывался отличный вид на соседний участок с едва начатым строительством и часть улицы перед ржавыми воротами. Майора Коваленко интересовала главным образом улица. Предполагалось, что именно по ней к курьеру-таджику прибудет за посылочкой местный наркодилер. Личность таджика-курьера была установлена, а вот о том мерзавце, который уже полгода успешно торговал в кубанской столице азиатскими травками и производными из них, майор Коваленко и его милицейские товарищи знали только одно: преступника кликали «Кай», как юного друга Герды из сказки «Снежная королева». Возможно также, это было уменьшительное от библейского «Каин». Версии о происхождении прозвища наркоторговца имелись разные, но ни одну из них Петро не мог считать подтвержденной, пока не состоялось его личное знакомство с Каем. Сам-то он склонялся к предположению, что упомянутый Кай имеет не больше общего с героем сказки Андерсена, чем некогда популярный певец Кай Метов, знойный чернобровый брюнет, каким майор предполагал увидеть и Кая-наркодилера. Как же он удивился, когда вместо ожидаемого чернявого парня увидел светловолосую девицу!
– Какой же это Кай? – не поверил Коваленко, невольно впечатленный красотой и статью фигуристой блондинки. – Это настоящая Снежная Королева!
Холеной блондинке в модном наряде на разбитой поселковой улице было не место. Такая цаца должна была разъезжать по гладкому шоссе в дорогой иномарке или, на худой конец, в паланкине, влекомом четверкой сексапильных мускулистых рабов. А она возникла ниоткуда, словно с неба упала, аки ангел с неокрепшими крыльями! При падении чуток испачкалась и стояла теперь трогательно чумазая, одинокая и с виду такая же, как тот малолетний ангел, невинная!
Майор Коваленко почувствовал себя обманутым в лучших чувствах и обиделся.
– Уж лучше бы ты, девонька, в проститутки пошла, с такой-то наружностью! – проворчал он, отследив сцену встречи блондинки и черномазого задохлика из азиатской братии.
Задохлик, едва перемолвившись с красавицей парой слов, пулей унесся во двор.
– Побег за посылочкой! – догадался наблюдатель.
От волнения у майора в этот ответственный момент пересохло в горле. Он не задумываясь промочил его самогоном, который исправно выдавал аппарат, первоначально поставленный на чердаке для бутафории, но вскоре задействованный хозяйственным мужиком по прямому назначению. Аппарат, конфискованный у какого-то головастого и рукастого станичника в период горбачевской войны с народным алкоголизмом, Петро одолжил в музее своей службы. Станичнику в свое время дали за него срок, а надо было дать патент на изобретение, агрегат работал, как швейцарские часы, и выдавал из самого чепухового сырья чистейший первач. Глотнув чудо-напитка, майор крякнул и всплакнул, а когда утер слезу, обнаружил, что фигуристая блондинка куда-то исчезла. Поискав немного, он высмотрел пропавшую из другого окна. Снежная Королева уже не была одинокой, она решительно топала по задворкам соседнего участка в компании еще одной девицы и белобрысого парня.
– А вот и Кай с Гердой пожаловали! – воспрянувший Петро дал имена новым фигурантам и переместил свой наблюдательный пункт в виде пляжного надувного матраса к другому окну.
На случай стремительного развития событий он звонком с мобильника вызвал подкрепление и по заранее припасенной веревке вылез в окошко, чтобы следовать за троицей. Особенно его интересовал белобрысый красавец, который идеально подошел бы на роль взрослого Кая в кино по мотивам старой сказки.
Олька, Любка, Гелька и Валька после ухода неудельного скандалиста и пропойцы, доставшегося им в бригадиры, сноровисто перемыли посуду, выволокли на тенистую террасу тюфяки и растянулись на них, томно вздыхая.
– Знаете, бабоньки, чого я зараз хочу? – беспокойно ворочаясь, мечтательно вопросила бойкая пампушка Геля.
Бабоньки охотно выдали в ответ тексты, которые могли лечь в основу сценария многосерийного порнографического фильма.
– Та не, вы шо! – отмахнулась притворно обиженная Гелька. – Я зараз хочу доброго кавуна!
Добрых кавунов-арбузов полно было на колхозной бахче, но там же имелся и злой сторож. Однако дивчата уже научились его красиво обманывать. Сторож был один, а их четверо, что позволяло разбиться на два отряда. Пока жилистая мужеподобная Валька, надев брюки, нахлобучив на черные кудри алую турецкую феску и прилепив под нос фальшивые усы, взад-вперед прохаживалась по краю бахчи и отвлекала на себя внимание сторожа, группа захвата на другом конце поля ловко тягала арбузы.
– Одягайся, Валька! – получив одобрение товарок, велела бойкая Гелька.
Три хохлушки в пестрых ситцевых халатах и одна ряженая турком потихоньку, чтобы не потревожить буяна-бригадира, выдвинулись в поле.
18
Старик Пунь сидел под кустом на стопке макулатуры и с интересом читал старый школьный учебник литературы. Услышав быстрые шаги, он пригнулся, чтобы не попасться на глаза незваному гостю, кем бы он ни был. Если на образцовый корейский огород пожаловал воришка из местных, проще позволить ему унести десяток-другой томатов, но не портить отношения с соседями. А если это тот человек, встречи с которым ждет Кхай, то за ним надо незаметно проследить.
Пунь очень беспокоился за Кхая. Он видел, внук сбивается на дурной путь: дома не ночует, институт забросил и даже к семейному бизнесу всякий интерес потерял, а ведь готовился унаследовать и дедовы овощные плантации, и папин ресторанчик корейской кухни, и мамин цех по производству солений. А все восточные единоборства! Старый Пунь уже жалел, что когда-то приобщил мальчика к искусству тэквондо, которое в этой стране никакое не искусство, а способ давления, в лучшем случае – наглядная демонстрация силы. Определенно, Кхай со своим желтым поясом пришелся ко двору в какой-то русской банде!
Внук деду о своих делах ничего не рассказывал, но старик считал необходимым быть в курсе. Если что, Пунь тоже может применить корейскую дипломатию в стиле тэквондо!
Пунь очень беспокоился за Кхая. Он видел, внук сбивается на дурной путь: дома не ночует, институт забросил и даже к семейному бизнесу всякий интерес потерял, а ведь готовился унаследовать и дедовы овощные плантации, и папин ресторанчик корейской кухни, и мамин цех по производству солений. А все восточные единоборства! Старый Пунь уже жалел, что когда-то приобщил мальчика к искусству тэквондо, которое в этой стране никакое не искусство, а способ давления, в лучшем случае – наглядная демонстрация силы. Определенно, Кхай со своим желтым поясом пришелся ко двору в какой-то русской банде!
Внук деду о своих делах ничего не рассказывал, но старик считал необходимым быть в курсе. Если что, Пунь тоже может применить корейскую дипломатию в стиле тэквондо!
Старик заложил пальцем страницу с недочитанной сказкой, закрыл книжку и на корточках двинулся к шалашу.
Кхай Ким, по документам записанный на русский манер – Константином, сидел в дедовом шалаше на камышовой циновке и скучно ел спелый помидор, наверное, уже сотый по счету. Кхай третий день ждал появления на условленном месте таджика с грузом, чтобы забрать посылку из тайника сразу же после ухода курьера. Кхай с гораздо большим удовольствием скоротал бы жаркий день вдали от дедовых плантаций, на морском пляже или в гостиничном номере с кондиционером, но шалаш на огороде был все же предпочтительнее камеры в тюрьме. А туда, Кхай был в этом уверен, он обязательно загремит, если будет доверять другим людям по-настоящему важные дела. Костя-Кхай Ким был недоверчив и ключевые моменты в бизнесе контролировал лично.
Услышав шорохи на огороде, он насторожился. Старый Пунь ходил по своим образцово-показательным грядкам аккуратно, чтобы ни одной полезной травиночки не примять. Бесполезных травиночек на участке не было, сорняки Пунь вырывал бестрепетной рукой потомка восточных деспотов.
Костя одним мягким прыжком переместился к открытому дверному проему. Вторым прыжком он перенесся к низкой четырехугольной башне, сложенной из ящиков со спелыми томатами, и из-за угла этой помидорной пагоды увидел сутулую фигуру в развевающемся полосатом покрывале. Обрадовался, что долгожданный таджикский курьер наконец-то появился, и тут же увидел вторую фигуру, поспешающую за первой.
К счастью для Кости, эту вторую фигуру он увидел только со спины, в противном случае созерцание чудовища с фиолетовой мордой надолго повергло бы его в оцепенение. А так Костя остался вполне дееспособен и умом не тронулся, даже наоборот, моментально сообразил, что происходит: ясное дело, за курьером увязался хвост!
– Ничего, хвост мы отсечем! – зловеще молвил мастер восточных единоборств и рубанул воздух ребром ладони.
Мехти бежал к тайнику на границе колхозной бахчи и кукурузного поля. Там под узкой дорогой была протянута старая дренажная труба. Свою основную водоотводную функцию она не исполняла, потому что давно и основательно была забита грязью и разным мусором. Впрочем, со стороны бахчи труба недавно была расчищена примерно на метр. В эту нору Мехти должен был затолкать свой хурджин, но сделать ему это не дали. Едва курьер запихнул упакованный груз в тайник, как на его согнутую спину коршуном упал Зяма!
– Стой, морда контрабандистская! – басовито рявкнул он, все еще находясь в плену ассоциаций с «Белым солнцем».
– Сам стой! – с выкриком, абсолютно нехарактерным для тэквондо, налетел на них третьим Костя Ким.
– Стой, Кхай! – взмолился, не поспевая за шустрым внуком, старый Пунь.
– Стоять! Милиция! – выныривая из-за помидорной пагоды, издали гаркнул майор Коваленко во все луженое милицейское горло, умягченное знатным самогоном.
– Милиция! Милиция! – услышав этот крик, жалобно взвыли в отдалении таджикские беженцы.
Костя и Мехти, оба не глухие, при слове «милиция» бросились бежать в разные стороны. Оглушенный Зяма, не успевший даже ухватиться за угол кожаной сумы, остался лежать на земле. Старик Пунь, проводив взглядом убегающего внука, перевернул Зяму на спину, уронил книжку и озадаченно поскреб голый подбородок.
– Попался, гнида! – подлетев поближе, торжествующе вскричал Коваленко.
На разбегающихся брюнетов он не обратил особого внимания, сосредоточив его на подозрительном блондине. Майора ждал сюрприз! Сползая с чердака по веревке, он пропустил момент превращения Зямы в гуманоида, в пылу погони ориентировался на розовое пятно его рубашки и оказался совершенно не готов увидеть жуткое чучело, чья лиловая, с длинным светлым хвостиком, голова напоминала огромную редиску.
– Шо це таке?! – изумился Петро на языке предков.
В отличие от майора, закаленный жизнью Пунь не утратил дара русской речи, которую лишь самую малость портил неистребимый акцент.
– Я думаю, это Синюска, – доброжелательно объяснил он.
– Хто-о?!
– Синюска! – любезно повторил Пунь. – Такая красивая синяя девуска с дли-и-инной косой!
Он поднял с земли упавший учебник и раскрыл его на нужной странице.
– Иван Бажов, сказка «Синюшкин колодец», – прочитал майор.
При слове «колодец» он машинально посмотрел на дыру в земле, заметил в ней крупное вложение в виде экзотического кожаного саквояжа и обрадованно потянулся к нему.
Тут из многострадального корейского огорода с бешеными гортанными криками выскочили потомки башибузуков Селим и Султан. На скаку один благородный турецкий принц размахивал, точно саблей, цветущим подсолнухом, а другой замахивался испачканным землей деревянным колышком с обвившимся вокруг него цветущим растением семейства бобовых. Перекрикивая друг друга, братья орали весьма приятные слова – названия сладких плодов и фруктов, с коими они сравнивали (не в пользу всей этой ботвы) дивную красоту русских наташ.
– Ай, персик! – на бегу распевался Селим.
– Арбуз спелый! – голосил Султан.
– Сладкая фига!
– Хурма! Хурма!
Осторожный Пунь отступил в кукурузу при первых же звуках янычарских воплей и уже оттуда с затаенной скорбью смотрел на свою цветущую зелень в руках турецких налетчиков. Майор Коваленко, занятый вызволением из нутра дренажной трубы пухлого азиатского хурджина, замешкался при упоминании фиг и особенно хурмы, нахмурился и без задержки схлопотал по голове крепкой палкой в декоративной гороховой оплетке.
Горячий парень Селим стукнул майора без раздумий и от души, потому что принял его за конкурирующего принца, практикующего абсолютно неправильный подход к русским красавицам. У Селима были основания для такого заблуждения: раскинувшийся Зяма в розовой рубашечке с рюшами и змеящейся по земле рыжей капроновой косой издали смотрелся типичной поверженной наташей, а угрюмо нависший над ним дюжий майор здорово походил на насильника!
Незаслуженно схлопотав по голове, майор с большим удивлением помянул все тот же фрукт:
– Какого фига?! – не дождался ответа, закатил глаза и полег на Зяму вторым этажом.
Выглядело это очень эротично. Селим и Султан завистливо взвыли и, отталкивая друг друга, кинулись вызволять из майорских объятий Зяму, который и сам уже зашевелился. Ноги его – единственный фрагмент, не закрытый массивным телом павшего майора, дергались, дополнительно травмируя невезучие итальянские мокасины о выпирающие из земли корневища.
– Это я тебя спас, моя наташа! – поспешил объявить Селим, сталкивая с постанывающего Зямы бессознательного майора.
– Моя наташа! – тут же ревниво заспорил с младшим принцем старший.
– Фу-у-у! – тяжело вздохнул освобожденный Зяма и вяло обмахнул синюшную капроновую морду оранжевой косой.
Башибузуки горестно охнули.
– Ладно, брат, пусть эта наташа будет твоя! – первым придя в себя, великодушно уступил Султану Селим. – Я себе другую поищу!
Он отбросил в сторону палку с помятой бобовой плетью и быстро зашагал прочь.
– Ай, чернослив! – испуганно глядя на фиолетовую безглазую морду с приплюснутым носом и черными губами, по инерции продолжил плодово-ягодную тему Султан.
Он уронил свой подсолнух под каблуки Зяминых башмаков, повернулся и порысил вслед за братом.
– Финик сушеный! – донеслось из-за помидорной пагоды.
– А куда все делись? – завертел фиолетово-оранжевой головой слегка дезориентированный Зяма.
Мудрый Пунь сидел в кукурузе и помалкивал. Майор Коваленко, которого Зяма увидел не сразу, лежал на земле и помалкивал. Хурджин, частично торчащий из трубы, тоже не издавал ни звука, но его-то Зяма заприметил. Он протянул руку и боязливо прикоснулся к кожаному мешку, подозрительно похожему на округлый бок звериной туши.
– Собака или не собака? – прошептал Зяма.
Предполагаемая туша была умеренно-теплой. Это побудило Зяму задаться новым тревожным вопросом:
– Живая или не живая?