«Ах, вот оно что!» – мелькнуло в голове у Марии Петровны, и она, сильно размахнувшись, стукнула его по руке. Господин от неожиданности подпрыгнул и на всякий случай отошел на пару шагов.
– Доктор, доктор! – произнес он громко и отчетливо, ткнув себя пальцем в грудь.
– Знаем мы вас, докторов, – пробурчала Мария Петровна. «Иностранец… Черт тебя знает, что у тебя на уме».
Иностранец выкрикивал какие-то непонятные слова и досадливо размахивал руками, указывая то на себя, то на разбитое колено. Вдруг он сорвался с места и с криком: «Пионер, пионер!» – кинулся догонять каких-то молодых людей.
«Совсем сумасшедший, – подумала Мария Петровна. – Какие же это пионеры, студенты, скорей…»
Но, видимо, другого обращения иностранец по-русски не выучил.
Молодые люди остановились и, покивав головами, подошли к сидящей на земле женщине.
– Вот, он вам перевести просит, – сходу заговорил один из них. – Правда, я по-немецки не знаю, а по-английски не очень, но смысл, вроде бы, понял. Он сказал, что вы упали.
– Это я и без него знаю, – огрызнулась Мария Петровна.
– Еще он говорит, что колено у вас разбито.
– Надо же, заметил. Внимательный… А не сказал, чего он от меня хочет?
– Говорит, что вам нужна срочная помощь, иначе может быть заражение крови. Кстати, он врач.
– Ничего, авось не помру. Помощь? Где ж ее взять-то? У нас с этим добром не шибко… Ну, ладно, ты ему скажи – за платочек спасибо и вообще, а я уж доберусь как-нибудь.
Молодой человек заговорил по-английски, помогая себе руками и с трудом подбирая слова. Мужчина очень серьезно слушал, сосредоточенно глядя из-под очков. Наконец, уловив смысл фразы, он гневно сверкнул глазами и, категорично тряхнув головой, сделал в воздухе крестообразное движение руками. Потом что-то проговорил таким тоном, каким учитель отчитывает ученика, и решительно указал на Марию Петровну, сидевшую все в той же нелепой позе.
– Чего он? Сердится? – робко спросила Мария Петровна.
– Да нет. Он говорит, что об этом не может быть и речи. Ну, чтобы вы сами добирались домой.
От такого напора Мария Петровна совсем оробела.
– Ой, а что же мне теперь делать? – растерянно пролепетала она и взглянула на странного незнакомца.
У него было очень благообразное лицо с чисто выбритым подбородком, большим добродушным носом и очень тревожными глазами. Он смотрел на нее с искренним испугом и беспокойством. Ей вдруг захотелось, чтобы этот человек широко расставил руки, как это делал отец, и поймал ее, падающую с большой высоты. Как давно на нее никто не смотрел с такой заботой! Неужели на свете еще не перевелись люди, способные думать о себе подобных? Не бросаться на помощь, когда плохо, или спасать, когда кто-то тонет, а вот так сострадать, когда совсем чужому человеку больно?
Мария Петровна виновато вздохнула и опустила голову. Она вдруг почувствовала страшную усталость, ей захотелось прилечь, прямо здесь, на каменной мостовой. Так бывает, когда, наконец, миновала опасность и можно расслабиться. Мария Петровна увидела, как качнулись кирпичные стены, накренился на бок собор Василия Блаженного и вся площадь медленно поехала по кругу. Мавзолей, собор, Лобное место, ГУМ… Мария Петровна поняла, что падает в обморок. Последним попадал в картинку доктор с остановившимся от испуга взглядом. И вдруг она увидела, как он медленно поворачивается на толстых каблуках, за ним, легко взмахнув полами, как большими рыжими крыльями, разворачивается дубленка. Он брезгливо машет рукой и говорит на чисто русском языке без всякого акцента:
– А… надоело! Много вас тут таких!
«Сейчас уйдет!» – с ужасом подумала Мария Петровна и с силой тряхнула головой. Все предметы замерли с отчетливой ясностью, как пойманная биноклем цель. На переднем фоне она увидела свернувшуюся клубком, как замерзшая кошка, собственную шапку. Шапка была из старого, вытертого песца. Она намокла, и вид у нее был жалкий. Мария Петровна почувствовала, что ужасно замерзла, и, неловко изогнувшись, попыталась дотянуться до головного убора, но кто-то подхватил шапку прямо у нее из-под рук. Она резко вскинула голову. Перед ней стоял все тот же незнакомый человек.
«Слава богу, показалось», – подумала она и с облегчением вздохнула. Переводчики куда-то исчезли, но незнакомец стоял в такой красноречивой позе, вытянув руки и сильно наклонившись вперед, что никакой переводчик не смог бы более доступно объяснить это желание помочь просто и безо всяких условий. Она ухватилась за протянутую правую руку – на левой у него болтался слипшийся, грязный песец – и, оттолкнувшись, легко поднялась на ноги. Колено болело, слегка кружилась голова, но чувство отчаяния ушло далеко-далеко, как будто и не было его вовсе.
Через десять минут они уже сидели в теплой, слегка дребезжащей «Волге» и доктор заботливо обрабатывал какой-то темно-коричневой, похожей на йод жидкостью ее колено. Она не чувствовала ни боли, ни жжения, как от йода, только страшно стеснялась своих старых чулок и застиранного пояса с растянутыми резинками.
Водитель, нагловатый парень лет двадцати трех, все время поглядывал на заднее сидение и весело подмигивал.
– Ну, что, мамаша, – говорил он, – подвезло? Смотри, какого склеила! У нас в «Интуристе» на таких, как он, прямо силки ставят. И такие красотки, ты бы посмотрела! А здесь, раз – в лужу плюхнулась и миллионера свинтила. Надо нашим телкам подсказать. А то они их все по кабакам да по «Березкам» таскают. А миллионерам это, видно, не нравится.
– Вы, молодой человек, на дорогу смотрите, – огрызнулась Мария Петровна. – Совесть надо иметь! Вы же мне в сыновья годитесь, а такую похабщину несете!
– А чего я? – обиделся водитель. – Я к вам так и обращаюсь – мамаша. А мужик и вправду ничего. Стоящий, я его уже неделю вожу. Он из Австрии, австрияк, значит. Денег у него – как у вас в Мытищах грязи…
– Вы, молодой человек, если сейчас не замолчите, я вашему начальству пожалуюсь!
Водитель весь подобрался и сердито затих. В машине наступила мучительная тишина, сопровождаемая только шуршанием шин по размякшему снегу. «Надо же что-то сказать, – с беспокойством думала Мария Петровна. – Хоть поблагодарить как-нибудь. Интересно, как будет по-английски “спасибо”? А зачем по-английски. По-немецки же “данке” – очень просто. Сейчас скажу ему “данке” и поглажу по руке. Чтобы он видел, что я не истукан какой-то и помощь его очень ценю».
Мария Петровна открыла рот, чтобы произнести первое в своей жизни иностранное слово, взглянула на развалившегося в свободной, удобной позе господина, оробела и, быстро закрыв рот, отвернулась к окну. Кроме Марии Петровны, в машине никто не нервничал и отсутствие диалога никого не смущало. Водитель, видимо, привык. Иностранцы разные бывают, а всех языков не выучишь. Доктор, похоже, в этом и вовсе не нуждался. Мария Петровна постепенно тоже успокоилась и стала думать о том, как ей повезло. Верно говорят – нет худа без добра. Вот только обидно, что маленькое это добро получаешь только тогда, когда уж больно худо.
3
– К Мытищам подъезжаем. Здесь куда? – ожил водитель.
– Ой! А здесь мы пока прямо. – Мария Петровна толком не знала, как подъехать, и уже сожалела, что так нехорошо обошлась с парнем. Теперь было неловко сознаться, что она ни разу не подъезжала сюда на машине. В самих Мытищах она, конечно, разберется, а как туда лучше подъехать – черт его знает… – Ты здесь помедленней, – попросила она. И, смутившись, добавила: – Пожалуйста…
Парень замедлил ход. Похоже, он уже не сердился.
– Ну что, мамаш, узнаешь родные пенаты? – спросил он и добродушно взглянул через плечо.
Тут она и вправду заметила, что едет по хорошо знакомой улице. Вот – химчистка, чуть подальше – обогнуть пельменную стекляшку, еще один квартал – и дома. Машина затормозила у подъезда. Водитель ловко выскочил из-за руля и распахнул дверь со стороны иностранного клиента. Тот что-то сердито проговорил по-немецки и указал на Марию Петровну. Водитель тут же сориентировался и, обежав машину сзади, открыл другую дверцу.
– Мадам, вылезайте, приехали, – с шутовской вежливостью произнес он и подал руку.
В этот момент подоспел австриец и, оттеснив водителя в сторону, сам помог Марии Петровне выбраться из машины. Он вопросительно указал на дверь с разбитым стеклом.
– Ага, сюда, сюда, – засуетилась Мария Петровна. «Господи, стыд-то какой, – подумала она. – Ведь он, пожалуй, и в квартиру за мной пойдет. Его там точно кондрашка хватит. Небось, коммуналки-то сроду не видывал».
Дойдя до подъезда, Мария Петровна слегка поклонилась и, указав на машину, изобразила несколько шажков указательным и средним пальцем: иди, мол, иди… Потом, ткнув себя в грудь, сделала такое же движение в направлении двери. Но благодетель не уходил. Вид у него был растерянный и, как ей показалось, несколько недовольный.
– Ну, ладно, пеняй на себя, – произнесла Мария Петровна вслух. – Мы здесь всю жизнь живем, бог даст, и с тобой за пятнадцать минут ничего не случится.
– Ну, ладно, пеняй на себя, – произнесла Мария Петровна вслух. – Мы здесь всю жизнь живем, бог даст, и с тобой за пятнадцать минут ничего не случится.
Она сделала приглашающий жест. Ведя под руку пострадавшую женщину, иностранец смело и решительно преодолевал лестничные пролеты один за другим. Он вовсе не смотрел по сторонам и, казалось, не видел в этом полуразвалившемся доме ничего особенного. «И действительно, подъезд как подъезд, – подумала Мария Петровна. – Чего я, в самом деле! Может, у них там точно такие же, только слова на стенах другие нацарапаны, немецкие». Вот, наконец, четвертый этаж, последний. Здесь лестница упиралась в перекошенную дверь. Из огромной щели, образовавшейся сверху над притолокой, тянуло пустым кисловатым запахом коммунальной кухни. Мария Петровна, порывшись в сумке и не найдя ключа, позвонила. За дверью послышались шаги дочки.
– Ну, ты, мам, даешь! Мы здесь чуть со страху с ума не сошли, – ворчала она, открывая дверь. – А ты что же, без клю… – Дочь застыла в дверном проеме с открытым ртом. С минуту стояла молча. – Ты что, мам, в болоте тонула? Чего такая грязная? – наконец-то произнесла она, не отрывая взгляда от неожиданного гостя.
– Ну, ты вот что, хватит глаза таращить, – оборвала ее мать. – Проводи человека в комнату. У нас там хоть прибрано?
– Да так… Вроде ничего… Мальчики спят.
– Ладно, иди. А я в ванну. Обмоюсь хоть. А то, небось, страшно смотреть.
– Да уж, хороша! Прямо кикимора болотная! Что случилось-то?
– Ну что, мы с тобой в дверях объясняться будем? Иди. Потом расскажу… Дочка, – повернулась Мария Петровна к гостю и указала сначала на дочь, потом на себя. – Моя, – уточнила она. Австриец понимающе кивнул.
С кухни с огненно-красным борщом в глубокой тарелке выплыла Зинка. Голова ее была туго схвачена платком, который узорчато подтекал хной. Хна и борщ были настолько схожи по цвету, что создавалось впечатление, будто Зинка только что прополоскала волосы в тарелке. Видно, она уже приняла немалую дозу и теперь была в прекрасном расположении духа. Балансируя в такт поплескивающему в тарелке борщу, она пела, громко пришепетывая, так как из угла рта свисала полупогасшая папироса. Не дойдя до своей двери, Зинка заметила соседей и какого-то незнакомого человека.
– Таскаются тут всякие, – пробормотала она и сделала еще несколько шагов, чтобы получше разглядеть гостя. Без очков, в темном коридоре, она почти ничего не видела. Заметив приближающуюся соседку, иностранец ласково улыбнулся и сказал, вопросительно взглянув на Зинку:
– Мама?
– Чья мама? – удивилась Мария Петровна. – Моя? Да какая же она мне мама? Она меня всего на десять лет старше.
Тут Зинка подошла поближе и, быстро смекнув, что происходит, сделала глубокий реверанс.
– Здрасьте, – кокетливо проговорила она. – Ты, Марусь, где такого раздобыла? А?
– Ты иди, Зин, иди. Смотри-ка, весь борщ на пол вылила.
– Ой! – Зинка взвизгнула и понеслась за тряпкой.
Мария Петровна подтолкнула гостя и дочь в сторону комнаты, а сама отправилась в ванную, закрывшись на задвижку. Над раковиной зияла половина тусклого зеркала, сколотого наискосок и засиженного временем, как мухами. В нем отражалась тесная и глубокая, как колодец, ванная комната. Высокий потолок кудрявился облупившейся масляной краской и опадал, как дерево отжившим листом. Чуть ниже – окно, которому нельзя придумать иного применения, как только подглядывать из туалета в ванную. Стены обвешаны чужими шайками, терками для стирки белья. Мария Петровна внимательно всматривалась в мутную глубину зеркала. А все эти предметы с таким же вниманием смотрели на нее, будничные и страшные в своем глубокомысленном отчаянии.
«Боже мой, как здесь темно и жутко, – подумала Мария Петровна, впервые ощутив безысходность своего существования. – Сорок девять лет, почти пятьдесят, осталось-то совсем ничего, а я даже ни разу ничего не ждала. А чего ждать среди вот этого хлама? А я же молодая хорошенькая была, и мужчины на меня заглядывались. Куда все подевалось? И быстро-то как!» В ней лениво шевельнулось и робко попросилось наружу чувство, похожее на протест. «В западне я, в западне, – с ускорением думала Мария Петровна. – В клетке меня закрыли и думают, что не выберусь. А я вот возьму и…» Все так же глядя в зеркало, она еще раз гневно обвела комнату взглядом и вдруг наткнулась на свое отражение.
– Господи, страх-то какой, – ужаснулась она. Волосы слиплись, заплаканные припухшие веки стянуты застывшей грязью, а на кофту и вовсе смотреть противно. Мария Петровна с отвращением провела рукой по зеркалу. Широкие влажные следы пальцев на глазах испарялись, превращаясь в узенькие полоски. – Вот так…
Комната в зеркале, вместе с отражением Марии Петровны, была перечеркнута. И чувство протеста задохнулось сразу и без боли. «На кого злюсь? – с безразличием подумала она. – Я же от этого всего ничем, ну ничем не отличаюсь. От ведра вот от этого или от швабры. Вон она стоит, такая же грязная и ободранная. И будет стоять в этом углу всегда, потому что там ее место. И интерес у нее к жизни примерно такой же, как у меня, только она умнее, потому что смирилась». – Размышляя таким образом, она включила душ. В высокой железной трубе грозно заурчала поднимающаяся кверху вода. Мария Петровна свалила в кучу перепачканную одежду и, с трудом перекинув через высокий край ванны поврежденную ногу, встала под горячий душ. Вода обрушилась шипящим потоком и стала медленно размывать чувство страха и безысходности. Мария Петровна с наслаждением подставляла под воду лицо, руки, живот.
– Ой, как хорошо! – постанывала она. – Ой! – И крутилась под душем то вправо, то влево. Потянулась к своей полке, достала кусочек зеленого мыла. Хрупкая пена взбухала на теле дрожащими бугорками. Мария Петровна смывала ее ладонями и чувствовала, как под пальцами расправляется упругая и гладкая кожа. «А для пятидесяти я еще вполне ничего», – подумала она, глядя на стройные ноги и высокую грудь с розовым, похожим на кнопочку соском. Она с наслаждением гладила себя по скользкому от мыла и воды телу, как будто впервые за много лет заметила, что тело это ее. И что это не просто живот, бедро или грудь, а что все это мягкое, трепетное, полное жизни. И опять какое-то новое, незнакомое чувство слегка шевельнулось и застыло где-то внизу живота.
В дверь постучали.
«Да что же это мне какая-то чушь в голову лезет», – с раздражением подумала Мария Петровна и сорвала с крючка вафельное полотенце.
– Мам, это я, Наташа, открой!
Дочка проскользнула в приоткрытую дверь.
– На, мам, оденься. – Она положила на табурет аккуратно сложенную одежду.
– Ну, что он там? – поинтересовалась мать.
– А он такой дядька простой оказался, – отозвалась Наташа. – Сидит с Колькой, старые фотографии смотрит и все время смеется.
– Его бы угостить надо. Он меня прямо от беды спас.
– А ты принесла что-нибудь?
– Да в том-то и дело, что нет. Я на Красной площади шлепнулась. Он меня подобрал. А все продукты так и остались в луже. Нехорошо мне было, знаешь. Ну ладно, что делать. Чайник хоть поставь, а я сейчас приду.
4
– А мы уже познакомились, – радостно воскликнул зять, когда Мария Петровна вошла в комнату. Она несла в руках огромный заварочный чайник с красными петухами на золотом фоне. – Его Куртом зовут.
– Курт, Курт, – воскликнул гость и весело закивал головой.
Мария Петровна стала разливать чай в расставленные дочкой чашки.
– Ты – Маша, – вдруг произнес Курт и ласково похлопал Марию Петровну по руке. Она удивленно взглянула на зятя.
– Это я его научил, – самодовольно произнес Николай. – Он пытался сказать Мария Петровна, так чуть язык не сломал, ну, я над ним сжалился и разрешил тебя Машей называть. Ничего?
– Ничего, – согласилась Мария Петровна. – Давайте чай пить. Вот только к чаю ничего нет, кроме печенья. – Она придвинула хрустальную вазочку с темно-коричневым печеньем поближе к гостю.
– Соседи, можно? – послышалось из-за двери.
– О Господи! Зинку нелегкая принесла! – простонала Наташа. – Она к этому времени, небось, совсем лыка не вяжет!
Но Зинка оказалась в прекрасной форме. Не пьяная, а лишь слегка навеселе. Она навела порядок в своем туалете и теперь выглядела торжественно и строго.
– Я смотрю, гости у вас, – пролепетала она, стоя в дверях и пряча за спиной руку, – так я вам здесь кое-что закусить принесла.
Она решительно шагнула вперед и поставила на стол раскрытую, но еще не початую двухкилограммовую банку черной икры. Икра лоснилась драгоценным блеском, свежая и аппетитная, распространяя аромат сытости и богатства. Курт уставился на банку с таким неподдельным изумлением, что Зинка самодовольно заулыбалась, а Мария Петровна смущенно сказала:
– Ну зачем ты, Зин! У нас и хлеба-то нет.
– А вот так, – гордо ответила Зинка. – Пусть знают, как советские люди живут. А хлеб я сейчас принесу и масло тоже.