Гаринати подносит руку к правому уху и несколько раз то затыкает, то освобождает слуховой канал; потом проделывает то же самое с левым ухом… Все-таки непоколебимая уверенность начальника несколько смутила его; с другой стороны, сам он не вполне уверен, что ранил профессора только в руку; возможно, тот, смертельно раненный, повинуясь инстинкту самосохранения, отступил на несколько шагов, а затем рухнул на пол…
И снова Гаринати затыкает уши, чтобы избавиться от этого назойливого шума. Теперь он затыкает их одновременно и на минуту замирает в таком положении.
Когда он отнимает руки от головы, свиста больше не слышно. Он делает несколько шагов, медленно и осторожно, словно боится, что от слишком резких движений опять раздастся этот звук. Быть может, Уоллес даст ему ключ к разгадке. Все равно он должен его найти, верно? Таков приказ. И он должен действовать.
Но где его искать? И как распознать? Никакими приметами он не располагает, а город большой. И все же он принимает решение направиться в центр, что заставляет его повернуть назад.
Сделав несколько шагов, он вновь оказывается перед зданием, из которого только что вышел. С раздражением он подносит руку к уху: неужели эта адская машина никогда не остановится?
3
Уже повернувшись спиной к двери, Уоллес слышит, как язычок замка входит в паз; он отпускает металлическую дверную ручку и поднимает глаза на дом напротив. На одном из окон третьего этажа он замечает ту же вышитую занавеску, какую видел несколько раз за время своей утренней прогулки. Не очень-то это полезно для ребенка: сосать овечье вымя, негигиенично, во всяком случае. За неплотной тканью кто-то движется, угадывается чей-то силуэт; кто-то, наблюдавший за Уоллесом, понял, что его заметили, и юркнул назад, в темную комнату, где его не различить. Через несколько секунд в окне не остается ничего, кроме двух пастухов, заботливо склонившихся над хрупким тельцем новорожденного.
Шагая вдоль садовой ограды к мосту, Уоллес размышляет: можно ли с уверенностью полагать, что в таком большом доме, где нет ни лавок, ни контор, только жилые помещения, всегда найдется хоть один жилец, посматривающий на улицу. Шесть этажей, с южного фасада – по две квартиры на этаж, а в первом… Чтобы прикинуть примерное количество жильцов, он оборачивается – и видит, как падает уголок вышитой занавески: от него спрятались, чтобы удобнее было за ним наблюдать. Если этот человек смотрел на улицу весь вчерашний день, он мог бы стать ценным свидетелем. Но у кого хватит любопытства сидеть у окна в темный вечер и подглядывать за случайным прохожим? Нужно что-то привлекающее внимание: крик, необычный шум… или что-нибудь вроде этого.
Закрыв за собой садовую калитку, Фабиус осматривается вокруг, но осторожно, не подавая виду: он – безобидный страховой агент, только что побывал у клиента и смотрит на небо, выясняя направление ветра… И тут же замечает какого-то типа, который следит за ним из окна третьего этажа, спрятавшись за занавеской. Он отводит взгляд, чтобы не вызывать подозрений, и не слишком поспешно, но и не слишком медленно направляется к бульвару. Как только он переходит мост, то поворачивает направо, избрав извилистый окольный путь, и примерно через час вновь оказывается на Бульварном кольце; потом сразу же переходит канал по узенькому мостику, который попадается ему навстречу. И наконец, быстро пройдя по улице, возвращается к отправной точке – шестиэтажному дому на углу улицы Землемеров.
Он уверенно входит в дом со стороны канала и стучит в окошко привратника. Он – представитель фирмы, которая продает шторы и навесы от солнца, и хотел бы получить список жильцов, чьи окна выходят на южную сторону, то есть больше других страдающих от разрушительного воздействия солнечных лучей: у них линяют ковры, выцветают фотографии, выгорают занавески, но не это самое страшное: картины старых мастеров с треском лопаются, предки на портретах вдруг начинают косить, порождая в лоне семьи мрачные раздумья, которые вызывают неудовлетворенность, дурное настроение, раздоры, болезни, смерть…
– Вот-вот зима наступит, – рассудительно замечает привратник.
Не важно: Фабиус и сам это знает, но ему надо готовиться к весеннему сезону, и, между прочим, зимнее солнце – самое коварное!
Уоллеса забавляют эти фантазии. Он переходит улицу и идет по бульвару. Перед центральным подъездом большого дома толстяк в синем фартуке с добродушным, веселым лицом, очевидно привратник, начищает медную дверную ручку. Он поворачивает голову к Уоллесу, который вежливо кивает в ответ. Лукаво подмигнув, толстяк говорит:
– Если замерзли, то тут еще надо звонок начистить!
Уоллес дружелюбно смеется:
– Оставляю вам его на завтра: похоже, теплые деньки кончились.
– Вот-вот зима наступит, – эхом отзывается привратник.
И снова принимается усердно начищать дверную ручку.
Но Уоллес намерен воспользоваться его хорошим настроением, чтобы завязать беседу:
– Скажите, вы другим крылом здания тоже занимаетесь?
– Конечно! Думаете, я недостаточно толстый, чтобы регулярно начищать два звонка?
– Не в этом дело, просто мне показалось, что я увидел в одном из окон старую подругу моей матери. Я бы зашел ее проведать, если бы был уверен, что не ошибся. Третий этаж, крайняя квартира…
– Мадам Бакс? – спрашивает привратник.
– Совершенно верно: мадам Бакс! Значит, это была она. Надо же, как бывает: вчера за ужином мы говорили о ней, гадали, что с ней сталось.
– Но мадам Бакс еще не старая…
– Нет-нет! Совсем не старая. Я сказал «старая подруга», но при этом не имел в виду возраст. Пожалуй, я поднимусь к ней. Как вы думаете, она не очень занята?
– Мадам Бакс? Да она все время стоит у окна и глазеет на улицу! Наоборот, ей будет приятно.
И толстяк, не долго думая, распахивает дверь, затем с шутливой церемонностью делает шаг в сторону.
– Прошу вас, принц! Можете пройти отсюда: между подъездами есть коридор. Третий этаж, квартира двадцать четыре.
Уоллес благодарит и входит в подъезд. Привратник заходит следом, закрывает дверь и возвращается в привратницкую. На сегодня работа закончена. Звонок он почистит в другой раз.
Дверь Уоллесу открывает женщина неопределенного возраста – быть может, и в самом деле еще молодая, – и, вопреки его ожиданиям, она нисколько не удивляется его приходу.
Достаточно было предъявить удостоверение полицейского и сказать, что в ходе расследования одного загадочного дела он расспрашивает жителей этого квартала, почти всех подряд, в надежде, что они помогут ему найти хоть какую-нибудь зацепку. Ни о чем не спрашивая, она вводит его в гостиную, тесно заставленную старомодной мебелью, и указывает на кресло с гобеленовой обивкой. Сама она садится напротив, но на некотором расстоянии и ждет, скрестив руки на груди, серьезно глядя на него.
Уоллес начинает рассказ: вчера вечером в особняке напротив было совершено преступление…
Лицо мадам Бакс выражает сдержанный интерес с оттенком легкого удивления – и сочувствия.
– Вы не читаете газеты? – спрашивает Уоллес.
– Нет, крайне редко.
Эти слова она произносит с грустной полуулыбкой, словно желая сказать, что не в состоянии раздобыть газету или что ей некогда их читать. Голос у нее под стать лицу – кроткий и увядший. Уоллес чувствует себя старым знакомым, который явился к ней с визитом после долгого отсутствия: он сообщает ей о кончине их общего друга, а она скорбит с благовоспитанным равнодушием. Пробило пять. Сейчас она предложит ему чашку чаю.
– Какая печальная история, – говорит она.
Но Уоллес пришел сюда не для того, чтобы принимать соболезнования, он прямо задает вопрос: что она видела или слышала из своего окна.
– Нет, – отвечает она, – я ничего не заметила.
И очень сожалеет об этом.
Может быть, ее внимание привлек какой-нибудь бродяга, или попадались подозрительные личности, которых она могла бы описать: скажем, прохожий, интересующийся особняком напротив?
– О, на нашей улице прохожих не бывает.
На бульваре в определенные часы бывает много народу, они ходят быстро и моментально исчезают из виду. Но здесь никто не ходит.
– Тем не менее, – говорит Уоллес, – кто-то же прошел здесь вчера вечером.
– Вчера… – Она напрягает память. – Вчера был понедельник?
– Или позавчера, или даже на прошлой неделе: похоже, эта акция готовилась заранее. Например, телефон в доме не работал – его специально могли вывести из строя.
– Нет, – отвечает она после минутного раздумья, – я ничего не заметила.
Вчера вечером какой-то мужчина в плаще возился у садовой калитки и что-то там испортил. Видно было плохо, уже темнело. Он остановился там, где кончалась живая изгородь, достал из кармана какую-то вещицу, кусачки или напильник, и просунул руку между прутьями решетки, чтобы достать до верхней части калитки с внутренней стороны… Это длилось всего полминуты: затем он отдернул руку и тем же неторопливым шагом пошел дальше.
– Нет, – отвечает она после минутного раздумья, – я ничего не заметила.
Вчера вечером какой-то мужчина в плаще возился у садовой калитки и что-то там испортил. Видно было плохо, уже темнело. Он остановился там, где кончалась живая изгородь, достал из кармана какую-то вещицу, кусачки или напильник, и просунул руку между прутьями решетки, чтобы достать до верхней части калитки с внутренней стороны… Это длилось всего полминуты: затем он отдернул руку и тем же неторопливым шагом пошел дальше.
Поскольку дама утверждает, что ничего не видела, Уоллес собирается уходить. Конечно, было бы удивительным совпадением, если бы она оказалась у окна в нужное время. Да и было ли оно, это «нужное время»? Маловероятно, чтобы убийцы среди бела дня явились сюда и спокойно занялись своими приготовлениями: изучали местность, подбирали ключ или вскапывали сад, чтобы перерезать телефонный кабель.
Первым делом надо выслушать доктора Жюара. И потом только, если этот путь окажется тупиковым и если комиссар не узнал ничего нового, стоит опросить остальных жильцов дома. Нельзя пренебрегать даже минимальными шансами. А пока надо попросить мадам Бакс не разоблачать его перед привратником.
Чтобы немного продлить эту передышку, Уоллес задает еще несколько вопросов: не помнит ли она какой-нибудь шум, на который тогда не обратила внимания, – выстрел из револьвера, быстрые шаги по гравию, хлопанье двери, рокот автомобильного мотора… Но она качает головой и говорит со своей странной улыбкой:
– Не подсказывайте мне все эти подробности, а то я поверю, что видела убийство своими глазами.
Вчера вечером мужчина в плаще что-то сделал с калиткой, и сегодня с утра, когда калитка открывалась, не было слышно электрического звонка. Вчера какой-то мужчина… Наверно, она все же поделится своим секретом. Даже непонятно, что ей мешает это сделать.
Уоллес все думает, как бы повежливее спросить, много ли времени в последние дни она проводила у окна. Наконец он встает и со словами «Вы позволите?» подходит к окну. Да, именно в этом окне приподнималась занавеска. Теперь он узнаёт ее, а вначале, изнутри и на таком близком расстоянии, она казалась какой-то другой. Он приподнимает угол занавески, чтобы лучше видеть улицу.
В этом ракурсе особняк с ухоженным садом выпадает из своего окружения, словно его видишь в бинокль. Уоллес разглядывает высокие каминные трубы, шиферную крышу, которая в этом районе кажется слишком изысканной, нарядный кирпичный фасад, выложенный по углам крупным камнем; выступы над окнами, арка над дверью, четыре ступеньки у входа – из такого же камня. Снизу невозможно в полной мере оценить гармонию пропорций, строгость – почти аскетизм – этого сооружения, чью простоту едва смягчают – или, наоборот, подчеркивают? – затейливые балконные решетки. Уоллес пытается различить в этих чугунных завитушках какой-нибудь рисунок, когда меланхолический голос позади него как бы между прочим произносит:
– Вчера вечером какой-то мужчина в плаще…
Вначале Уоллес усомнился в достоверности такого запоздалого воспоминания. Он недоверчиво обернулся к собеседнице: у нее было все такое же чересчур спокойное, устало-вежливое лицо. Беседа продолжилась в том же светском тоне.
Когда он решился напомнить о ее неоднократных заявлениях, будто она ничего не заметила, то в ответ услышал: всегда неприятно выдавать человека полиции, но поскольку речь идет об убийце, пришлось побороть сомнения.
Правдоподобное объяснение было только одно: под невозмутимой наружностью мадам Бакс скрывалось слишком живое воображение. Но она как будто прочла его мысли и, желая подкрепить свое свидетельство, уточнила, что, кроме нее, злоумышленника видел по крайней мере еще один человек: перед тем как тот свернул на бульвар, из кафе на углу – метрах в двадцати налево – вышел какой-то пьяница и, слегка пошатываясь, побрел в том же направлении. Он пел или разговаривал сам с собой. Злоумышленник обернулся, пьяный что-то выкрикнул ему и попытался ускорить шаг, чтобы догнать его, но тот, больше не обращая внимания на пьяного, продолжал путь к мосту.
К несчастью, мадам Бакс не могла описать его более подробно: мужчина в плаще, в мягкой шляпе светлого оттенка. А вот его непрошеного попутчика она не раз видела в этом квартале; ей казалось, что его должны хорошо знать во всех питейных заведениях округи.
Выйдя из дома через второй выход, на улицу Землемеров, Уоллес переходит на другую сторону, чтобы осмотреть садовую калитку: видно, что сигнальное устройство вывернуто, чтобы не сработал контакт, когда калитку откроют, и тот, кому удалось это сделать одной рукой, по-видимому, обладает большой физической силой.
Подняв голову, он снова видит за ажурной вышитой занавеской силуэт мадам Бакс.
4
– Добрый день, – говорит Уоллес, входя и закрывая за собой дверь.
Хозяин кафе не отвечает.
Он неподвижно застыл на месте. Массивная верхняя часть туловища опирается на широко расставленные руки; ладони ухватились за край стойки, словно для того, чтобы не дать телу ринуться вперед – или упасть. И без того короткая шея совсем не видна между приподнятыми плечами; в наклоне головы чувствуется что-то недоброе, рот чуть скривился, взгляд пустой.
– Нежарко сегодня! – говорит Уоллес, чтобы начать разговор.
Он подходит к чугунной печке, с виду менее угрюмой, чем этот волкодав, из осторожности укрывшийся за стойкой. Он протягивает руки к раскаленному металлу, Похоже, за интересующими его сведениями лучше обратиться к кому-нибудь другому.
– Добрый день, – говорит чей-то голос у него за спиной – голос пьяный, но настроенный доброжелательно.
В зале темновато, а дровяная печка, от которой в такой холод мало толку, еще напускает сизый дым. Уоллес заметил этого человека только сейчас. Он навалился на стол в дальнем конце зала: одинокий посетитель, радующийся, что наконец-то есть с кем поговорить. Наверно, он знает того пьяницу, на которого мадам Бакс ссылалась как на второго свидетеля. Сейчас он смотрит на Уоллеса и, открыв рот, произносит тягуче и обиженно:
– Ты почему вчера не хотел со мной разговаривать?
– Я? – удивленно спрашивает Уоллес.
– А, ты думал, я тебя не узнаю? – радостно ухмыляясь, торжествует пьяный.
Он поворачивается к стойке и повторяет:
– Он думал, я его не узнаю!
Хозяин не шевельнулся, глаза его пусты.
– Вы меня знаете? – спрашивает Уоллес.
– Еще бы, старина! Хотя ты был не больно-то вежлив… – Он старательно считает на пальцах. – Это было вчера.
– Должно быть, вы ошибаетесь, – говорит Уоллес.
– Он говорит, я ошибаюсь! – вопит пьяница, обращаясь к хозяину. – Я ошибаюсь!
И разражается оглушительным смехом.
Когда он немного успокаивается, Уоллес решает подыграть ему:
– А где это было? И в котором часу?
– В котором часу – это не ко мне! Я никогда не смотрю, который час… Было еще светло. И было это там, у выхода… там… там… там…
Каждое следующее «там» он произносит все громче и при этом взмахивает рукой, пытаясь указать на дверь. Потом вдруг успокаивается и добавляет почти тихо, как бы говоря с самим собой:
– Где же еще, по-твоему, это могло быть?
Уоллес уже не надеется что-то из него вытянуть. Но снаружи холодно, и так не хочется выходить из теплого помещения. Он садится за соседний столик.
– Вчера в это время я был за сто с лишним километров отсюда…
Комиссар снова начинает неторопливо потирать руки:
– Разумеется! У настоящих убийц всегда есть алиби, не так ли?
Довольная улыбка. Пухлые руки ложатся ладонями на стол, пальцы растопырены…
– В котором часу? – спрашивает пьяница.
– Когда вы сказали.
– Так я же не сказал! – в восторге орет пьяница. – Вот ты и попался! С тебя выпивка.
«Что за странная игра», – думает Уоллес. Но не теряет хладнокровия. Хозяин неодобрительно смотрит на него.
– Все это враки, – заключает пьяница после напряженного раздумья. Он оглядывает Уоллеса и с презрением добавляет: – У тебя и машины-то нет.
– Я приехал поездом.
– Вон что, – отвечает пьяница.
Его веселость улетучилась; видно, что он утомлен этой дискуссией. И все же он растолковывает хозяину, правда упавшим голосом:
– Он говорит, что приехал поездом.
Хозяин не отвечает. Он переменил позу: голова приподнялась, руки опущены вдоль тела, похоже, он собирается что-то сделать. В самом деле, он хватает тряпку и трижды протирает стойку.
– Какая разница, – с трудом ворочая языком, начинает пьяница, – какая разница между железной дорогой… железной дорогой и бутылкой белого?
Он обращается к своему бокалу. Уоллес машинально пытается найти ответ.
– Ну? – рявкает вдруг его сосед, повеселевший в предвкушении победы.