Есть еще одна гипотеза: Дюпон мог выстрелить во второй раз, находясь в клинике, – в этом случае мадам Смит не знала бы ни о чем, и доктор использовал бы ее свидетельство для создания своей легенды. Нет, это отпадает: если бы даже доктор и согласился скрыть самоубийство друга, вряд ли бы он помог ему довести это дело до конца.
Подытожим: надо принять за данность, что Дюпон покончил с собой без помощи доктора или экономки; а стало быть, он сделал это, когда был в одиночестве, то есть либо у себя в кабинете в половине восьмого, либо в спальне, пока экономка звонила в клинику из соседнего кафе. После возвращения старухи Дюпон был уже не один, с ним постоянно кто-то находился – сначала экономка, потом Жюар, – ни она, ни доктор не дали бы ему совершить вторую попытку. Он мог первый раз выстрелить в кабинете, а второй раз – в спальне, но это ничего не меняет, поскольку к приходу доктора он не казался тяжело раненным. Да, в искренности экономки сомневаться не следует (только доктор помогал самоубийце скрыть правду). Когда Дюпона увозили из дома, он был жив, был даже в состоянии передвигаться – доктор был вынужден упомянуть об этом, чтобы не разойтись с показаниями экономки. Хотя все это можно было предусмотреть заранее: раз экономка не была посвящена в тайну, ей нельзя было видеть покойного с револьвером в руке – иначе возникала вероятность, что она догадается о самоубийстве да еще побежит за первым попавшимся врачом или, чего доброго, за полицией.
Таким образом, картина представляется следующей: Дюпон стреляет себе в грудь, зная, что рана будет смертельной, но даст ему время создать миф об убийстве. Он пользуется глухотой экономки, чтобы заставить ее поверить в поспешное бегство убийцы через весь дом. А потом спокойно дожидается своего друга-доктора и объясняет, что следует сделать после его смерти. Жюар увозит раненого в клинику и там пытается спасти, вопреки его собственной воле…
Опять не сходится: если Дюпон не производил впечатления тяжелораненого, он не мог быть так уж уверен, что его рана смертельна.
Надо вернуться к версии о неудачном на первый взгляд выстреле и внезапном страхе перед смертью. Дюпон промахнулся: он нанес себе легкую рану, которая, однако, достаточно напугала его, чтобы заставить отказаться от намеченного плана. И он позвал на помощь, но, не желая сказать правду, выдумал дурацкую историю с покушением. Как только к нему приехал врач, он поспешил в клинику на операцию, не дождавшись даже санитаров с носилками. Однако рана оказалась серьезнее, чем он полагал, и через час он умер. В таком случае правдивы не только показания экономки (она даже могла видеть открытой дверь, которая должна была быть закрытой), но, возможно, и показания доктора: гинеколог может и не догадаться, что выстрел был сделан в упор. А министр, который, благодаря полученному заранее письму, знает, в чем тут суть, распорядился прекратить расследование и забрать тело.
Комиссар Лоран знает, что ему придется заново выстраивать свои умозаключения, так как именно эта версия нравится ему меньше всех остальных. С утра каждая очередная попытка приводит его к одному и тому же выводу, который он каждый раз отвергает. Он охотнее поверил бы в любую нелепость, чем в тот простой факт, что самоубийца передумал: так бывает сплошь и рядом, у человека срабатывает инстинкт самосохранения, но это совершенно не вяжется с личностью профессора, проявившего такое мужество на фронте, такую принципиальность в гражданской жизни, ни разу не давшего повода усомниться в твердости его характера. Он мог решиться на самоубийство; у него могли быть основания скрыть истинную причину своей смерти; но, вступив на этот путь, он не мог бы повернуть назад.
Однако, если отбросить все это, остается лишь одно объяснение: убийство. А поскольку неясно, кто мог бы быть убийцей, то приходится принять версию Уоллеса о призрачной «банде» с неизвестными целями и неуловимыми заговорщиками… Последняя блестящая идея министра кажется Лорану такой забавной, что он, сидя в одиночестве, не может удержаться от смеха. Дело и так достаточно запутанное, зачем еще всякую чушь приплетать.
А вообще-то зря он ломает себе голову над загадкой, от решения которой его так своевременно избавили. К тому же пора обедать.
Но маленький румяный человечек никак не решится покинуть свой кабинет. Он рассчитывал, что Уоллес в первой половине дня даст о себе знать, но тот не пришел и даже не позвонил. Неужели специальный агент тоже погиб от рук гангстеров? Пропал навсегда, растворился во мраке?
В сущности, он ведь ничего не знает ни о самом Уоллесе, ни о цели его миссии. Зачем, например, ему нужно было являться к Лорану перед тем, как приступить к работе? Единственное, чем располагает комиссар, это показания доктора и экономки; но приехавший из столицы агент мог допросить их напрямую. И он не нуждался ни в чьем разрешении, чтобы проникнуть в дом покойного – дом, отныне открытый всем ветрам, охраняемый полубезумной старухой.
В этом смысле поведение министерства выглядит по меньшей мере легкомысленным: когда расследуется преступление, то… Хотя разве эта небрежность не доказывает как нельзя лучше, что речь идет о самоубийстве, и там, наверху, это прекрасно знают? Впоследствии, однако, у них могут возникнуть проблемы с наследниками.
Какая же роль во всем этом отводится Уоллесу? Может быть, прославленный Фабиус начал это встречное расследование, неверно истолковав приказ Руа-Дозе? Или специальному агенту тоже известно, что Дюпон покончил с собой? Возможно, единственная его задача – забрать с улицы Землемеров какие-то важные документы, а визит в генеральный комиссариат – просто жест вежливости. Ничего себе вежливость: прийти и издеваться над высокопоставленным чиновником, рассказывая ему всякие небылицы…
Нет! Видно, что Уоллес не кривит душой: он твердо верит в то, о чем рассказывает, а его неожиданный визит очередной раз свидетельствует о том, что в столице Лорану не доверяют.
В этот момент генерального комиссара отвлекает от размышлений приход некоей странной личности.
Без доклада, даже без стука в приотворенную дверь просовывается чья-то голова и обводит кабинет беспокойным взглядом.
– В чем дело? – спрашивает комиссар, собираясь выпроводить нахала.
Но тот обращает к нему вытянутое лицо и, приложив палец к губам, начинает выделывать какие-то шутовские гримасы, одновременно повелительные и умоляющие. При этом он заходит в кабинет и с необычайной осторожностью закрывает за собой дверь.
– Так что вам нужно, месье? – спрашивает комиссар.
Он не знает, сердиться ему, смеяться или беспокоиться. Но его слишком громкий голос, похоже, напугал посетителя. В самом деле, тот, старавшийся произвести как можно меньше шума, патетически простирает к нему руку, призывая к тишине, и в это время на цыпочках подходит к письменному столу. Лоран, который успел встать, инстинктивно подается назад, к стене.
– Не бойтесь! – бормочет незнакомец. – А главное, не зовите никого! Иначе вы меня погубите.
Это человек среднего возраста, высокий и худощавый, одетый в черное. Его ровный голос, буржуазная солидность костюма немного успокаивают комиссара.
– С кем имею честь, месье?
– Марша, Адольф Марша, коммерсант. Извините за вторжение, господин комиссар, но у меня для вас сообщение чрезвычайной важности, и, желая сохранить мой приход в тайне, я подумал, что серьезность ситуации позволяет мне…
Лоран обрывает его жестом, означающим: «В таком случае, все нормально!», однако комиссар рассержен: он и раньше замечал, что дежурство на этажах при смене караула обеспечивается слабо; надо будет навести порядок.
– Садитесь, месье, – говорит он.
И принимает излюбленную позу, положив ладони на стол, среди бумаг.
Посетитель опускается в кресло, на которое указал комиссар, но, считая, что их разделяет слишком большое расстояние, садится на самый край и наклоняется вперед как можно ближе, чтобы говорить не повышая голоса:
– Я по поводу смерти несчастного Дюпона…
Лоран ничуть не удивлен. Он ждал этих слов, хотя и не вполне отдавал себе в этом отчет. Он узнает их, как будто услышал заранее. Его интересует то, что за ними последует.
– Я присутствовал при последних минутах нашего несчастного друга…
– А, так вы были другом Даниэля Дюпона.
– Не будем преувеличивать, господин комиссар; мы с ним просто давние знакомые, вот и все. И я считаю, что наши отношения…
Марша умолкает. Затем, внезапно приняв решение, трагически, но все так же тихо заявляет:
– Господин комиссар, сегодня вечером меня должны убить!
На этот раз Лоран воздевает руки к небу. Только этого ему не хватало!
– Что это за шутки?
– Не кричите, господин комиссар, и скажите, похож ли я на человека, который шутит.
И принимает излюбленную позу, положив ладони на стол, среди бумаг.
Посетитель опускается в кресло, на которое указал комиссар, но, считая, что их разделяет слишком большое расстояние, садится на самый край и наклоняется вперед как можно ближе, чтобы говорить не повышая голоса:
– Я по поводу смерти несчастного Дюпона…
Лоран ничуть не удивлен. Он ждал этих слов, хотя и не вполне отдавал себе в этом отчет. Он узнает их, как будто услышал заранее. Его интересует то, что за ними последует.
– Я присутствовал при последних минутах нашего несчастного друга…
– А, так вы были другом Даниэля Дюпона.
– Не будем преувеличивать, господин комиссар; мы с ним просто давние знакомые, вот и все. И я считаю, что наши отношения…
Марша умолкает. Затем, внезапно приняв решение, трагически, но все так же тихо заявляет:
– Господин комиссар, сегодня вечером меня должны убить!
На этот раз Лоран воздевает руки к небу. Только этого ему не хватало!
– Что это за шутки?
– Не кричите, господин комиссар, и скажите, похож ли я на человека, который шутит.
Действительно, не похож. Лоран снова кладет руки на стол.
– Сегодня вечером, – продолжает Марша, – я должен прийти в одно место, где меня будут ждать убийцы – те, что вчера стреляли в Дюпона, – и я, в свою очередь…
Он поднимается по лестнице – не торопясь.
Этот дом всегда казался ему каким-то зловещим. Слишком высокие потолки, темные панели на стенах, углы, где сгущается тьма, которую не может разогнать даже электрический свет, все здесь усугубляет тревогу, охватывающую вас уже при входе.
Сегодня Марша замечает мелочи, которые прежде не привлекали его внимания: скрипучие двери, темноту, затаившуюся в конце коридора, непонятные тени. У лестницы ухмыляется голова шута.
С каждой ступенькой подъем замедляется. Перед пейзажем с башней, которую разрушила молния, обреченный останавливается. Ему хотелось бы прямо сейчас узнать, что означает эта картина.
Через минуту будет слишком поздно – до площадки осталось всего пять ступенек, а там его ждет смерть.
Мрачный тон собеседника не производит на комиссара особого впечатления. Ему нужно кое-что уточнить: кто должен убить Марша? Где? Почему? И как он узнал об этом? С другой стороны, доктор Жюар не упомянул о его присутствии в клинике; по какой причине? Лоран с трудом сдерживается: он почти уверен, что имеет дело с психопатом, который, возможно, даже не был знаком с профессором, и его бредовые фантазии не что иное, как проявление мании преследования. Только страх перед его буйными выходками мешает комиссару немедленно выставить его за дверь.
А Марша взахлеб рассказывает. То, что он сообщает, очень серьезно. К несчастью, некоторые вещи ему необходимо скрыть, но он умоляет комиссара о помощи: нельзя же допустить, чтобы убили ни в чем не повинного человека! Лоран теряет терпение:
– Как же я могу вам помочь, если вы ничего мне не рассказываете?
И Марша в конце концов рассказывает, как он совершенно случайно оказался перед клиникой Жюара на Коринфской улице, когда доктор доставил туда раненого. Из любопытства он подошел поближе и узнал Даниэля Дюпона, с которым при различных обстоятельствах ему приходилось встречаться у общих друзей. Он предложил свою помощь для переноски раненого, поскольку доктор был один. Если доктор впоследствии не сказал об этом, то лишь по его собственной просьбе: он не хотел, чтобы его имя упоминалось в связи с этим преступлением. Но теперь события принимают такой оборот, что он вынужден отдаться под защиту полиции.
Лоран удивлен: зачем доктору Жюару понадобилась помощь какого-то прохожего, если у него под рукой весь персонал клиники?
– Нет, господин комиссар, в этот час там никого не было.
– Правда? А в котором часу это было?
Помявшись, Марша отвечает:
– Пожалуй, около восьми или сразу после, где-то в половине девятого, точнее сказать не могу.
В девять Жюар позвонил в полицию и сообщил о смерти и Дюпона. Лоран спрашивает:
– А может быть, это было после девяти?
– Нет-нет, в девять бедняга Дюпон уже умер.
Итак, Марша был в операционной. Доктор уверял, что обойдется без чьей-либо помощи при операции, которая вначале не обещала быть такой сложной, какой оказалась на деле. Однако Дюпон, опасаясь худшего, воспользовался теми краткими минутами, какие оставались у него до наркоза, чтобы рассказать о случившемся. Марша пришлось дать слово не распространяться об обстоятельствах покушения, хотя он не понимает, зачем утаивать это от полиции. Но ему кажется, что он не нарушит слова, если сообщит генеральному комиссару о поручении, которое дал ему Дюпон, – именно ему, хотя, повторяет он, ввязываться в такие авантюры вовсе не в его духе. Он должен сегодня проникнуть в особняк на улице Землемеров, забрать оттуда документы и затем передать их одному видному политику, для которого они представляют величайшую важность.
Но Лоран не понимает двух вещей. Во-первых, зачем такая таинственность? (Может быть, из-за наследников?) И во-вторых, почему это так опасно – пойти и забрать бумаги? Что касается «обстоятельств покушения», то пусть Марша не волнуется: их несложно воспроизвести!
При этих словах комиссар, который по-прежнему придерживается версии самоубийства, с понимающим видом подмигивает собеседнику. Он уже не знает, что и думать о Марша. Судя по тому, с какой точностью этот человек описывает смерть друга, он действительно должен был находиться накануне вечером в клинике; но в остальном его разговор настолько нелеп и невнятен, что трудно не принять его за сумасшедшего.
Чувствуя поддержку комиссара, осмелевший коммерсант начинает говорить – не прямо, а намеками – о террористической организации, ведущей борьбу против некоей политической группировки, которая… которую… Лоран, поняв наконец, куда тот клонит, выводит его из затруднения:
– Политической группировки, членов которой методично убивают по одному, каждый вечер в половине восьмого!
Марша, не заметивший иронической улыбки, которая сопровождает эту фразу, по-видимому, испытывает величайшее облегчение.
– Ну вот, – говорит он, – я так и думал, что вы в курсе дела. Это все упрощает. Скрывать правду от полиции, как хотел Дюпон, было бы ошибкой, чреватой серьезными последствиями. Сколько ни твердил я ему, что, по моему глубокому убеждению, это прерогатива полиции – а отнюдь не моя! – он так и не согласился нарушить свою дурацкую тайну. Вот почему я вначале разыгрывал комедию; а поскольку вы отвечали мне тем же, то положение было почти безвыходное. Теперь мы сможем поговорить.
Лоран решает подыграть ему. Любопытно, что из всего этого выйдет.
– Вы сказали, что Даниэль Дюпон перед смертью дал вам какое-то секретное поручение, связанное с риском для жизни?
Марша широко раскрывает глаза. «Перед смертью»? Теперь он уже совсем не знает, о чем должен умалчивать.
– Так почему же, – настаивает Лоран, – почему же вы думаете, что в этом доме вас ждет засада?
– Доктор, господин комиссар, доктор Жюар! Он все слышал!
Когда Дюпон объяснял ему, насколько важны эти документы и как надо ими распорядиться, там присутствовал доктор Жюар. Поняв, что Марша собирается пойти за ними, доктор нашел предлог удалиться и позвонил главарю бандитов, чтобы предупредить его. Из предосторожности Марша несколько раз повторил, громко и внятно, что не принадлежит к группе, но видно было, что доктор не верит ни единому его слову; поэтому коммерсанта сразу же решили сделать мишенью на сегодняшний вечер. Но полиция обязана предотвратить это, поскольку речь идет об ошибке, трагической ошибке: он никогда не имел к группе ни малейшего отношения, более того, он никогда не разделял их взгляды, и он не хочет…
– Полно вам, – говорит Лоран, – успокойтесь. Вы слышали, о чем говорил доктор по телефону?
– Нет… То есть что-то слышал, но… По его лицу и так было ясно, что они намерены делать.
Решительно, этот субъект той же породы, что и Руа-Дозе. Но в чем причина такого коллективного помешательства? С Дюпоном все понятно: ему удобно было свалить вину на таинственных анархистов; но лучше бы он сам отправил эти документы куда надо, прежде чем убить себя. Пока не вполне ясны и некоторые другие обстоятельства. Но, к сожалению, вряд ли удастся прояснить их с помощью этого господина.
Чтобы избавиться от него, комиссар подсказывает ему надежный способ ускользнуть от убийц: поскольку они должны нанести удар в половине восьмого, надо пойти за документами раньше или позже.
Коммерсант уже думал об этом, но ведь от такой могущественной организации нельзя ускользнуть так просто: убийцы захватят его, а потом казнят в свое обычное время; они засели там и дожидаются его, потому что доктор не сказал им, в какое время Марша пойдет в дом профессора, он этого не знал…