— Да… Да, вроде. Сам же знаешь, как добросовестны мои работники.
В этом она душой не кривила. Основная масса ее сотрудников, за исключением двух посвященных, оформляла все сделки с недвижимостью на законных основаниях.
Из двух посвященных в живых сейчас оставался один, но это тоже был вопрос времени. Так что можно было бы и перевести дыхание, и не нервничать так, и не психовать из-за визита налоговиков. Только вот если бы не случился он в канун ее отъезда. Как же все некстати!..
Тут еще Михалыч с чего-то вдруг закапризничал и на ее предложение провести вместе выходные ответил уклончивым «подумаю». А ну как не согласится, что тогда делать? Заново все планировать и переносить сроки? А вдруг… Вдруг он что-то заподозрил! Он же осторожен и подозрителен. Заподозрил и готовит ответный удар?! Тут мороз продрал Ингу вторично. Стать жертвой Михалыча она ни за что не хотела бы. Такой конец ей в самом страшном сне не мог присниться. Была одна надежда на то, что он все еще ее любит. И на то, что она все же сумеет его опередить.
Глава 25
— Все там чисто, Саня, — задумчиво произнес Игорь Леонидович Коротков. — Договора на куплю-продажу именно этой квартиры в документах нет.
— Как нет?! Он же должен быть… по идее, — потерянно пробормотал Назаров, ссутулившись на одном из стульев, длинной шеренгой выстроившихся у дальней стены в кабинете Короткова.
— По твоей идее, Саня, а не по факту. По факту совершенного преступления. А у нас с тобой ничего по этим ребятам! Ничего, кроме бредней полоумной старухи. Которая к тому же еще ухитрилась утонуть в собственной ванне.
— А как же Шершнев? Как же пропавшая Анна Степановна?!
— Шершнев мог вляпаться и без них — это первое. А что касается твоей Анны Степановны… — Коротков звучно поскреб макушку. — Она ведь могла сгинуть где-то еще, не обязательно в этом городе.
— Ну а звонок Хитцу! — Назаров не собирался сдаваться и снова и снова настаивал, хотя Коротков изо всех сил упирался и не хотел признавать причастность фирмы «Тагриус» к похищению Веры Хитц и ее сына, если таковое, по его словам, вообще имело место быть.
— Мог звонить кто угодно! Она могла продать квартиру в частном порядке? Могла!
— Саша, друг Данилы, утверждает обратное. И вещи, Игорь Леонидович!.. Вещи все в камере хранения на вокзале. Их должны были убить, но что-то пошло не так, понимаете! Или денег кому-то показалось мало, или… Ну не знаю, но я чувствую!
— Чувствует он! — вконец разозлился Коротков. — А куда я твои чувства пришпандорю?! В дело вошью?!
— Ну а что делать-то?! Что?! Геральд денег собрать не сумеет. Сроку осталось два дня! И что тогда?! — Назаров был на грани отчаяния.
Последняя его надежда на то, что проверка налоговых служб обнаружит какие-нибудь нарушения, не оправдалась. Как не нашлось в документах и договора на продажу Верочкиной квартиры.
Что делать дальше, Назаров не представлял. Ждать? Именно это советовал Коротков. Но ждать нельзя. Мало того, что каждый день ожидания сокращал по дюйму и без того крохотную надежду увидеть их когда-нибудь живыми, так еще и продлял мучения бедных пленников. Никто не знал, в каких условиях они содержались, и никто не был уверен в том, что они еще живы до сих пор…
— Все, Саня, ступай. — Коротков поднял на него багровое потное лицо. — Давление второй день стегает, до инсульта недалеко. Пойми меня правильно, не могу я дать тебе официально никаких полномочий. В связи с чем ты станешь закрывать и допрашивать хозяйку?! Сам же говорил, что светиться тебе нельзя, это может навредить Вере Ивановне, если она действительно похищена. А вдруг… Вдруг это простое разводилово, Назаров?! Может, эта Вера Ивановна решила с мужа бабки стянуть недурные за то, что он ее бросил! Что тогда?! Я же погон лишусь, пойми меня правильно. У меня же, кроме трупа Шершнева, ни-че-го больше нет!!! Давай договоримся так… Ты понаблюдаешь, Геральд пускай ждет звонка, как только что-то выяснится, появится хоть малейший намек на реальные подозрения, подкрепленные фактами, так мы стартуем. Идет?!
Назарову пришлось согласиться. А что было делать? Орать и биться головой о стену? Результата точно не будет. Приходилось… ждать. Но во время своих мытарств Назаров снова решил навестить бывших коллег Веры Ивановны Хитц…
— Опять вы?! — почти со стоном воскликнула директриса, приподняв на лоб стильные очечки и поправляя на груди шелковое кашне. — Ну что мне с вами делать, ума не приложу! Сколько раз вам говорить, уважаемый Александр Александрович, она не звонила, не писала, ничего о ее местопребывании мы не знаем.
— Я подумал… а вдруг что-нибудь, — промямлил Назаров, топчась у порога и не решаясь пройти дальше. Он и сам понимал, что достал всех своим упорством, но отступать не собирался. — Ну, ладно, вы уж меня извините. Пойду я, да?.. Извините еще раз.
И он почти открыл дверь, оттянув до самого низа красиво изогнутую блестящую ручку. И уже даже отвернулся от директорского стола, когда она вдруг спросила:
— А с чего это у доблестных органов такой неусыпный интерес к нашей скромной Вере Ивановне?
В вопросе было больше сарказма, нежели чего-то еще, но Назаров повернулся и плотно прикрыл дверь.
— Не помню, говорил я или нет, но у меня есть личные подозрения, что она с сыном попала в беду. Вот я и пытаюсь все это время убедиться в обратном, — проговорил он проникновенно, самыми честными глазами глядя на директора школы, повидавшей на своем веку много чего, лжи в том числе.
— Личный, стало быть, интерес, — хмыкнула директриса несколько недоверчиво. — То-то я смотрю, вы чересчур радеете… От милиции ведь, когда нужно, помощи не дождешься. Я не о вас, конечно, конкретно, но сама система ваша, стиль работы оставляют желать лучшего.
— Понимаю, — смиренно бормотнул Сан Саныч.
— И чем же подкрепляются ваши подозрения? — не дав ему опомниться, спросила она, перебирая на столе кучу разных безделушек, очевидно, конфискованных у учеников.
— Вера продала квартиру. Продала спешно вместе с мебелью и вещами. С собой взяла очень немного. Но…
— Но? — Директриса снова приподняла очки над глазами.
— Но те немногие вещи, что они решили взять с собой, так и остались в камере хранения на вокзале. В чем мне пришлось лично убедиться. Вы как считаете, это нормально?
— Ну… я не знаю… — несколько неуверенно протянула она. — Если учесть, что у Веры на руках целая сумка с деньгами, то пару капроновых колготок можно оставить и не тащить с собой. А так… Подождите-ка, минутку, Александр Александрович. Тут у нас мальчик один учится. Скажу честно, сплошное наказание, а не мальчик. Так вот он недавно отмочил такое… Вы присядьте пока.
Назаров присел к столу и с напряженным вниманием слушал, как директриса разыскивает по телефону какую-то Эллу Федоровну. Как, отыскав, долго объясняет ей, что конкретно от нее требуется.
А требовалось сочинение неизвестного Назарову Баловнева Алексея. Понять, зачем это самое сочинение вдруг понадобилось, Назарову помогла все та же директриса. Положив трубку на место, она потерла переносицу, в который раз вернула очки на место и задумчиво пробормотала:
— Может, и зря мы отмахнулись от его очередной выходки…
— А в чем дело? — Назаров, обеспокоенный ее озадаченностью, заерзал на стуле.
— А дело в том, что Вера Ивановна задала их классу на каникулы сочинение. Сроку написания дала неделю, сочинение собрала за день до увольнения и проверить не успела. Пока готовили ей замену, пока пришла другая учительница, пока суд да дело… одним словом, сочинение проверили с большим опозданием. Тетради так и лежали у Веры Ивановны в столе. Проверяли их с проволочками, старшие классы, объемы и все такое…
— Так что там с Баловневым?
— В его тетради было написано: «Вера Ивановна, вас хотят убить».
— И вы?.. И вы до сих пор молчали?! — воскликнул Назаров с болью, а в голове вдруг начало все ломаться и перестраиваться. Имена, фамилии, события, сроки, все крутилось и мелькало, как огромные чудовищные шестеренки, сметая прежнее и нагромождая новое.
— Знаете что! — вскинулась было директриса, но быстро сникла под его укоряющим взглядом. — Этот Баловнев!.. Он просто выродок какой-то, а не ребенок. Грех такое говорить. Но от него мы терпели и кое-что похуже! А тут фильм недавно транслировался по телевизору, «Первая учительница». Там аналогичная ситуация. Вот мы и подумали, что это очередной его закидон…
Элла Федоровна оказалась совсем еще молодой девушкой, вчерашней студенткой. Запыхавшись, она влетела в кабинет директора. Пробормотала скудное «здрассти» и тут же протянула директрисе тетрадь.
— Вот, пожалуйста…
Тетрадь переадресовали Назарову.
Все оказалось так, как ему и рассказали. Слова о готовящемся убийстве были выписаны аккуратным мелким почерком в самом финале сочинения, точнее, через строчку от него. И ни слова больше. Если учесть, что парень был грозой всего преподавательского состава, то обращать внимание на очередную его выходку вряд ли стали бы, но… Назарову-то уж точно могли об этом рассказать. А если бы он не зашел теперь?..
— Можно с ним поговорить? Я про Баловнева, — уточнил на всякий случай Назаров.
— А поговорить с ним нельзя, поскольку после сдачи этого сочинения он перестал ходить в школу. Классная руководительница звонила его старшему брату, тот занимается воспитанием Алексея, и ей пояснили, что Леша куда-то уехал. То ли к двоюродной тете, то ли бабушке. Так-то… — отчеканила директриса, в сердцах швырнув очки на гору ученического мусора. — Кто же знал, что это так важно!
Объяснять ей, что в разыскном деле может иметь значение даже вскользь сказанное слова, Назаров счел лишним. Попросил лишь адрес ученика и, когда его спустя пять минут ему торжественно вручили, поспешил откланяться.
Ждать прибытия городского транспорта Назаров не стал, вышел на обочину и призывно вскинул руку, останавливая частника. Тот без нудных разговоров довез его за десять до места, безропотно взял полтинник, потому что у Назарова больше не было, и укатил.
Дом, в котором до недавнего времени проживал Баловнев Алексей, находился в самом центре района новостроек и красовался новенькими застекленными лоджиями и не искореженными еще домофонами. Назаров долго топтался у запертой двери подъезда, прежде чем попасть туда. Звонить в квартиру он умышленно не стал. А вдруг пацан дома, и пока он станет подниматься к нему на шестой этаж, тот быстренько сделает ноги.
Выручила его молоденькая девушка. Она очень внимательно его осмотрела и даже попросила предъявить документы, прежде чем впустила следом за собой в подъезд.
— А зачем вы к Баловневым? — проявила она любопытство, поднимаясь вместе с Назаровым в лифте.
— Алексей меня интересует, — не стал он врать в ответ на ее вопрос.
— А-аа, так он уехал. Брат его отвозил. Сама видела, как он грузил его вещи в машину. Потом Лешка вышел, на окна свои посмотрел и тоже сел в кабину. Больше я его не видела. Только вы зря так разволновались.
— Почему это? — не понял Сан Саныч.
— Так у него брат сам в милиции служит, он и при должности, и при звании. Уж кому бдительность проявлять, как не ему.
Хрясь! Скрипнула в его голове одна из шестеренок, медленно сдвигаясь с места.
Баловнев, стало быть… Милиционер, значит, при должности, при звании…
— А зовут его?..
— Степан! Отчества не знаю, но что Лешка его Степкой звал, это точно. — И девушка, напоследок одарив его белозубой улыбкой, вышла на четвертом этаже.
А Назаров поехал выше. И пока ехал, думал. И чем больше думал, тем большим дураком себя считал. Как он сразу не догадался?
Неужели… Ох, Степа, Степа… Неужели ты завяз в чем-то… Хотя почему в чем-то? Все должно сойтись и наверняка сойдется на тех самых событиях десятилетней давности. Начинать нужно именно оттуда, зацепиться бы еще за что…
Когда Назаров подходил к дорогой металлической двери, облицованной дубом, он откровенно нервничал. Что станет говорить Степке, открой тот ему дверь, он пока не придумал. Но говорить все равно что-то нужно, и он нажал кнопку звонка.
Долго не открывали. Потом дверь распахнулась, и на пороге выросла массивная Степкина фигура.
— Во, а ты че тут делаешь? — осклабился тот, поддергивая резинку широких трусов. — За мной, что ли? Так я как бы в отгулах, Игореша же знает. А ты, я слыхал, вернуться надумал. Ну что же, одобряю! Скоро сразу два назначения и обмоем. Да ты заходи, Саня, заходи, посмотри, как живу…
Жил Степка шикарно, перестроив сразу две квартиры в одну и под завязку забив их дорогой мебелью и техникой. На окнах сплошь жалюзи и дорогие портьеры. Повсюду кожаные диваны, кресла, хрусталь, дорогой фарфор.
— Однако… — Назаров изумленно прищелкнул языком. — Оброс ты вещами, Степа, скажу я тебе.
Тот сарказма не почувствовал и тут же принялся хвастать. Заливался минут десять, без устали демонстрируя достоинства японской техники. Открывал шкафы, сплошь забитые одеждой, и все тащил Сан Саныча на кухню, пытаясь угостить его на посошок.
— А ты че, вообще, пришел-то? — вроде как обиделся Степа, когда Назаров категорически отказался с ним пить.
— Я-то… А я не к тебе, а к твоему брату. Имеется такой? — И он впился взглядом в Степкины бегающие глаза.
— К брату? — Степка делано хохотнул, звучно шлепнув себя по голым ляжкам. — А нету брата-то, Саня. В том смысле, что имеется такой, но уехал.
— А что так-то, Степа? — елейно, совсем не как будущий подчиненный у будущего руководителя, спросил Назаров. — А мне он ох как нужен. Может, телефончик имеется? Как-то ты с ним общаешься же. Уж не откажи по старой дружбе.
Фамильярность Степа уловил и отсутствие субординации отметил, сразу посуровел и взглядом, и лицом, подобрался, прокашлялся и, раскинув волосатые ручищи на кожаной диванной спинке, вальяжно произнес:
— Ну, а ты, Саня, уж просвети меня по той же старой дружбе, что за базар у тебя к моему братану имеется? Ты просвети, а я подумаю, стоит ли его беспокоить в такое неурочное время.
Время было нормальное. Что ни на есть самое оптимальное время для общения — почти шесть часов вечера. Но раз Степа затупил, значит, надо идти на компромисс, и Назаров ему рассказал и про сочинение, и про предостережение, выписанное аккуратным почерком его хулиганистого братишки. И мало того, даже показал ему сочинения.
Степа излишне поспешно выхватил из рук Назарова тетрадь брата. Полистал, почитал, очень долго и подробно вчитывался в последнюю страницу, в частности, в слова о готовящемся убийстве. Потом тетрадь захлопнул и вернул ее Назарову, слишком беспечно пожав плечами.
— Ну и что? Тебя в школе, случайно, не просветили насчет моего оболтуса? Наверняка что-нибудь такое говорили, наверняка… Так вот, подобное с ним, Саня, происходит всю его жизнь. Хулиганит, стервец! Я не знал, что и делать. Потому его к двоюродной бабке и отправил, что сил с ним больше не стало. И чем старше, тем он наглее. Жена в слезы, начала грозить, что разведется, и все такое… У меня, сам знаешь, работа и так не сахар, дома не бываю почти. А тут еще и братец фортелей подкидывает…
Степа сидел лицом к окну, в которое лупило агрессивное весеннее солнце. Стильное покрытие стен, причудливой формы шкафы и светильники между ними — все тонуло и искрилось в этом яростном сиянии. Но самым ярким пятном во всей этой световой композиции, несомненно, был хозяин дома.
С голым волосатым животом, широко разметавший руки по черной коже дивана, он изо всех сил старался казаться спокойным и беззаботным. Но у него это ох как плохо выходило.
Капли пота мелким бисером сверкали на его лбу, губы нервно подергивались, глаза метались по комнате, перепрыгивая с предмета на предмет и старательно обходя Назарова стороной. Тому даже стало казаться, что для полноты картины Степа сейчас начнет насвистывать что-нибудь веселенькое, типа «а нам все равно» и все такое, но вместо этого тот стал настойчиво и без лишних реверансов выпроваживать Сан Саныча из дома.
— Ладно, я уйду сейчас, Степа, — поднялся тот со своего места и пожал вялую влажную ладонь Баловнева, после чего ему непременно захотелось вытереть свою руку прямо о брюки, но он сдержался. — Но я ведь могу вернуться, понимаешь?
— Да что ты привязался с этим сочинением, ей-богу! — Степа снова очень ненатурально рассмеялся. — Кто она такая-то, вообще, его учительница? Чего такой сыр-бор разгорелся?
— А разгорелся он с того, что я люблю ее, Степа, — почти ласково произнес Назаров, ненавидя своего коллегу еще больше, чем тогда, десять лет назад. — И через день после того, как твой братец сделал эту запись в тетради, эта женщина пропала вместе с сыном. Пропала! Исчезла, понимаешь! И твой брат что-то об этом исчезновении знал или догадывался. Можешь не признавать этого, мне плевать. Я могу пообещать тебе одно… Я не отступлюсь, Степа! Я не повторю прежней ошибки…
— Что?! Что ты сказал?! — дернулся тот, словно от удара, неловко вскочил с дивана и, нависнув над Назаровым и потрясая кулаками перед его лицом, злобно зашипел: — Ты мне грозить, что ли, вздумал, неудачник хренов!!! Да я тебя… Я тебя в порошок сотру, если захочу. Ты у меня сроду не отмоешься, паскуда! Грозить мне пришел?!
— Предупредить, — Назаров, решив быть лаконичным, медленно двинулся к двери.
— В гробу я видел тебя с твоими предупреждениями. Приказ о твоем переводе уже подписан, не спорю. Но и мой приказ будет готов уже через неделю, и вот тогда посмотрим, кто кого! Рыть он под меня надумал… Пшел вон! — Баловнев, все это время следовавший за ним по пятам, широко распахнул тяжелую входную дверь и заорал прямо на лестницу, в спину удаляющемуся Назарову: — Не вздумай дергаться, Саня… Добром прошу, не смей… Тебе же дороже… И пацана не тронь! Слышишь, пацана не тронь!..
Глава 26
Назаров стоял под окнами квартиры, в которой не был вот уже десять с лишним лет. Когда-то здесь жил Ваня Самойлов, отличный парень, надежный друг и прекрасный семьянин. Неспроста же его жена до сих пор не вышла замуж. Не смогла, наверное, сравнить его ни с кем. Ваня погиб, забрав все свои тайны в могилу. Но его Аленке было что-то известно, что-то сообщила она Короткову на кладбище в десятую годовщину их гибели. Что-то такое, от чего тот опешил и не стал этим ни с кем делиться. Вот за этим-то Назаров и пришел к ней сегодня. Никогда бы не смог он подняться к ней на этаж, если бы не необходимость. Алена должна его понять и простить, может быть, теперь-то уж чего…