Он поднимался, хватаясь за бугристую кору, собирая мысли и остатки чувств. Не одолеть им человека, одержимого навязчивой идеей… Сумерки практически сгустились, белесая рябь искажала пространство. Две лохматые туши валялись в безжизненных позах. Третья шевелилась, пыталась приподняться, оглашая пространство тоскливым предсмертным воем. В лесу трещали сучья, бежали люди. На всю безумную операцию ушло не больше трех минут. Он заставил себя сориентироваться — перевел дыхание и побежал на север, тяжело переставляя ноги…
Его качало от усталости, ноги обрастали чугунной тяжестью. Он шатался, будто пьяный, но упорно двигался дальше. Автомат уже не актуален, он забросил его в кусты. Возникла мысль, не лишенная смысла: скоро тебя догонят и убьют. Так уйди куда-то вбок, что в этом сложного? Собаки у загонщиков кончились, с интуицией они не дружат… Он повернул направо, пробежал метров двадцать и угодил в какую-то подлую западню. Запутались лодыжки в перехлестах стелющихся стеблей, он со злостью выпутывался из капкана. Чертов шаг — он, ей-богу, длиннее жизни! Стебли порвались, а он переусердствовал. Инерция понесла, он потерял равновесие — и повалился в яму. При свете дня все бы обошлось — он ведь не слепой! Но в этой тьме ни зги не видно. Подогнулась нога в колене, он завалился на бок, вторая нога оказалась почему-то выше головы. Хрустели ветки, наваленные на дне канавы, Павел катился вниз. Ударился головой обо что-то твердое, но, слава богу, гладкое — сознание сдетонировало, брызнуло во все стороны…
Он очнулся, когда крупная человекоядная животина вцепилась в подбородок. Он шлепнул себя по челюсти. Жук лопнул, словно скорлупа ореха. Голова болела, но все могло быть хуже. Особых шишек или глубоких каньонов на черепе не выросло. Пальцы липкими не делались. Сплющился рюкзачок, придавленный массой тела. Можно представить, во что там превратились кремы и помады одной очаровательной особы… Он выполз из канавы и долго не мог взять в толк, где он находится и что тут делает. Ночь успешно прогоняла вечер, между ветками разгорался ущербный лунный диск. Под шапками деревьев властвовала темнота, светились только стрелки циферблата: двадцать две минуты до полуночи! Он сразу все вспомнил и вспотел от ужаса. И где теперь искать очаровательную особу?! Два часа прошло! «Прежде всего, без паники! — одернул внутренний голос. — Думай и работай!» Он прислушался — тишина в лесу царила неестественная. Все, кто мог пробежать, давно пробежали. Он вспомнил, что в процессе панического бегства сместился вправо, значит, надо это учесть, когда продолжит свой путь…
Минут через десять он добрался до опушки и облегченно вздохнул. Лес оборвался. Впереди простиралась возвышенность с какими-то мелкими холмиками, а за ней, безусловно, Кулыжино, о необходимости которого вещал встроенный в мозг навигатор. Серая тень скользила по пространству, огибала островки кустарника, перебиралась через канавы. По курсу было тихо, деревенские огоньки не просматривались. Он залег за кочкой, вглядывался в темноту, а когда сообразил, где находится, стало не по себе. Опять какая-то кладбищенская тематика. Он находился на краю деревенского кладбища. Погост был старым и большей частью заброшенным. В мглистом лунном свете прорисовывались очертания могильных холмиков, скособоченные, заросшие бурьяном памятники, покосившиеся оградки. Порывами посвистывал ветер, теребя колосья бурьяна. Смутно проявлялись примитивные кресты, венчающие могилы. Шевельнулось что-то на холмике — екнуло сердце. Обозначилось черное взъерошенное тело. Взмахнуло крыльями и, издав отрывистый каркающий звук, плавно подалось к чернеющему на западе лесу. Мира мертвых Павел не боялся, мир живых внушал куда больше трепета. Но вид заброшенного деревенского погоста не внушал бодрости духа. И все же он предпочел не искать обходной дороги — отправился напрямик. Он и так потерял бездну времени. Он крался, словно вор, между могилками, нервно косясь по сторонам. Большинство захоронений выглядело плачевно, люди не наведывались сюда годами, а то и десятилетиями. Вездесущий бурьян колосился везде, могильный плющ опутывал холмики и ограды. Отдельные могилы были разрыты, и имелись нормальные шансы загреметь в яму и обрести там вечный покой. Даже думать не хотелось, куда пропали из них гробы с останками. Затрещали гнилые доски под ногами — он присел от неожиданности. Это был один из раскуроченных когда-то гробов. Рука потянулась к рюкзаку, чтобы достать фонарь, но, поколебавшись, не стала этого делать.
И правильно, что не стал включать свет! Чуткое ухо уловило нехарактерный для кладбища звук. Кто-то глухо и заунывно напевал. Он присел, зачарованный монотонными звуками, начал вслушиваться, пытаясь выявить их источник. Где-то впереди и справа — если здешнее пространство, конечно, не имело своих акустических особенностей. Он медленно привстал над холмиком, ощупал взглядом квадрат за квадратом и уперся в НЕЧТО, по форме напоминающее человека. Объект сидел к нему спиной — на краю разрытой могилы, и тихо музицировал сам с собой.
На этом сюрпризы не кончились. Озарился фрагмент леса по левую руку, забегали светлячки. Группа людей — трое или четверо — вышла из чащи и встала на опушке. В брызгах света просматривалась защитная форма, короткие автоматы на плечах. Они не сразу обратили внимание на присутствие постороннего. Сначала собрались в кружок, прикурили, обменялись мнениями о текущих событиях. Потом насторожились, стали оборачиваться. Павел подкрадывался ближе — нехорошо становилось на душе. Он, кажется, все понял. От этой дури просто волосы дыбом вставали… Группа автоматчиков находилась слева от него, одинокая фигура — справа. Но вот автоматчики пришли в движение, самый смелый решил проверить, что за фигня происходит на кладбище, остальные неохотно потянулись за ним. Павел подкрадывался ближе, переползал от холмика к холмику. Четверо вояк уже вошли на территорию погоста, как-то робко, озираясь на каждом шагу, углублялись в мертвое царство. Ползти дальше было опасно, он почти пересекал траекторию движения группы. Люди подходили — зачарованно, неверно ступая — словно боялись провалиться в замаскированную ловушку. Нормальная здоровая трусоватость. А женщина, сидящая на краю могилы, перестала напевать. Она молчала и смотрела на луну, которая разгоралась все ярче. Эфемерная личность напоминала привидение, вылезшее из этой же могилы. Холодок удушливого страха заструился по спине. Люди с автоматами притормозили, им тоже от представленной картины становилось не по себе. В бликах мерзлого лунного света, свесив ножки в могилу, сидела женщина с неестественно прямой спиной и неподвижно смотрела перед собой. Волосы были распущены, неряшливо стекали с плеч. Ее лицо казалось маской с чередованием светлых и темных полос.
— Мужики, а чего это с ней? — глухо вопросил один из автоматчиков. — С катушек съехала, или че? Напевала что-то, теперь молчит как убитая…
— Может, не стоит, парни? — сдавленно пробормотал другой. — Что-то очко у меня играет. А она точно… живая?
— Блин, ну, ты и ляпнешь, Борька… — зашептал третий. — Хотя хрен ее, конечно, знает… Может, ведьма какая-то, мало ли, какая тут нечисть обитает… Райончик, братцы, так себе, слава о нем дурная гуляет… Саня, пошли отсюда, а? Чего ты там завис? Ну ее к черту, эту ведьму. Сумасшедшая какая-то из деревни…
Один из омоновцев, отвернувшись от товарищей, начал судорожно креститься. Но тот, что возглавлял процессию, все же решился. Он на цыпочках приблизился к могиле, как-то ненароком передвинул к пузу автомат. Павел напрягся — он готов был броситься в любой момент, и неважно, что шансов в этой стычке — ноль.
— Эй, гражданочка… — споткнувшись, пробормотал боец. — Вы, того… Вы меня слышите?
Женщина медленно и как-то тяжело повернула голову. Она не собиралась разговаривать. Обрисовалось неживое мучнистое лицо. Зажглись глаза, отразив обкусанный диск луны. Картина выглядела жутковато. Боец ОМОНа невольно попятился. Женщина смотрела, не разжимая губ — и даже не на него, а куда-то сквозь, дальше.
— Черт… — пробормотал боец. — Ладно, мужики, пошли отсюда… Ей-богу, не от мира какая-то… От греха, как говорится, подальше…
Автоматчики пятились, потом развернулись и в спешном порядке потопали на выход. Удалялись пятна света, затихла приглушенная ругань. Павел подрагивал от нетерпения. Патруль ОМОНа выбрался с кладбища, было слышно, как кто-то из «смельчаков» нервно хихикает, кто-то забористо матерится. Группа людей отправилась в обход леса и вскоре пропала за деревьями. Растворился свет.
Женщина на краю могилы как будто проснулась! Вздрогнула, стала себя ощупывать, озираться. Кладбищенский антураж ее, видно, впечатлил. Обнаружив, что сидит на краю могилы, она протяжно заскулила, стала выбираться задом наперед. Сорвалась нога, вывернув пласт обрыва, и она едва не загремела в яму. Павел уже был рядом, схватил ее под мышки, потащил на себя.
— Может, не стоит, парни? — сдавленно пробормотал другой. — Что-то очко у меня играет. А она точно… живая?
— Блин, ну, ты и ляпнешь, Борька… — зашептал третий. — Хотя хрен ее, конечно, знает… Может, ведьма какая-то, мало ли, какая тут нечисть обитает… Райончик, братцы, так себе, слава о нем дурная гуляет… Саня, пошли отсюда, а? Чего ты там завис? Ну ее к черту, эту ведьму. Сумасшедшая какая-то из деревни…
Один из омоновцев, отвернувшись от товарищей, начал судорожно креститься. Но тот, что возглавлял процессию, все же решился. Он на цыпочках приблизился к могиле, как-то ненароком передвинул к пузу автомат. Павел напрягся — он готов был броситься в любой момент, и неважно, что шансов в этой стычке — ноль.
— Эй, гражданочка… — споткнувшись, пробормотал боец. — Вы, того… Вы меня слышите?
Женщина медленно и как-то тяжело повернула голову. Она не собиралась разговаривать. Обрисовалось неживое мучнистое лицо. Зажглись глаза, отразив обкусанный диск луны. Картина выглядела жутковато. Боец ОМОНа невольно попятился. Женщина смотрела, не разжимая губ — и даже не на него, а куда-то сквозь, дальше.
— Черт… — пробормотал боец. — Ладно, мужики, пошли отсюда… Ей-богу, не от мира какая-то… От греха, как говорится, подальше…
Автоматчики пятились, потом развернулись и в спешном порядке потопали на выход. Удалялись пятна света, затихла приглушенная ругань. Павел подрагивал от нетерпения. Патруль ОМОНа выбрался с кладбища, было слышно, как кто-то из «смельчаков» нервно хихикает, кто-то забористо матерится. Группа людей отправилась в обход леса и вскоре пропала за деревьями. Растворился свет.
Женщина на краю могилы как будто проснулась! Вздрогнула, стала себя ощупывать, озираться. Кладбищенский антураж ее, видно, впечатлил. Обнаружив, что сидит на краю могилы, она протяжно заскулила, стала выбираться задом наперед. Сорвалась нога, вывернув пласт обрыва, и она едва не загремела в яму. Павел уже был рядом, схватил ее под мышки, потащил на себя.
— Господи, вы кто? — испуганно захрипела Катя. — Что вам надо, я буду кричать…
Давненько он не затыкал ей рот — что и сделал с превеликим удовольствием. А когда она стала вникать и о чем-то догадываться, осыпал бледное лицо поцелуями — отчего оно зарумянилось и оживилось. Она опять скулила, но теперь с другими нотками, забиралась ему под мышку, дрожала, как зайчонок.
— Ну, все, все, успокойся… — Он гладил ее взъерошенные волосы. — Эти люди ушли, они не вернутся…
— Какие люди, Пашенька? — ужасалась она. — Я никого не помню…
— Подходили тут к тебе несколько джентльменов, хм… покачивая перьями на шляпах. Все в порядке, они ушли, обещали не возвращаться.
— Я ничего не понимаю… У меня такое чувство, будто я не сделала что-то важное…
— Не выспалась? — пошутил он. — Да ты так спала, что весь народ в округе перепугала, не говоря уж про мертвецов… Не надо, милая, не вставай, давай немного посидим, не будем возвышаться над местностью…
Слава богу, она не тронулась рассудком! Но что-то с Катей приключилось — оба терялись в догадках. Память возвращалась. Хотя и не в полном объеме. Она бежала, как дура, через лес, а сзади лаяли собаки, и ее тошнило при мысли, что эти исчадия кромсают на куски ее любимого зэка. Она тоже подалась напрямик через погост — не объезжать же это несчастье! Какое-то время плутала между могилками — еще не совсем стемнело. Но над ней по жизни веет проклятье — она вечно куда-то влезает! То машина обрызгает новую кофточку, то голубь, пролетая мимо, нагадит на свежий диплом о высшем образовании, то дверь захлопнет, оставив ключ в квартире, — а у спасателей такие, блин, расценки, что проще самой по пожарной лестнице на восьмой этаж забраться! В общем, не заметила могилку, рухнула. Без переломов, без существенных ушибов. Она немного помнила, как возилась на дне, обнималась с какими-то косточками, прежде чем лишиться сознания. В общем, Катя занимательно провела время, не меньше часа провалялась в могиле под мерцанием луны — и это как-то на нее подействовало. Затмение нашло. Неисповедимы потусторонние силы. Возможно, душа мертвеца из могилы, не способная убраться по назначению, вселилась в девушку на короткое время. Она не помнила никаких парней «с перьями на шляпах»! Очнулась оттого, что мерзкая луна стала ковыряться в мозгах…
Он спешил увести свою подругу из недружественного места. У девушки подкашивались ноги. Она шарахалась от каждой могилы. От кладбища до деревни было метров триста. Фонари ментов в округе не шныряли — первая волна облавы уже прошла. Показалась деревня Кулыжино — небольшая, на двадцать дворов, явно не из процветающих. Горка невнятных строений громоздилась между лесными массивами. Серебрились крыши от света «всеядной» луны. Гора навоза, силосная яма — между ними предстояло пройти, как между Сциллой и Харибдой. В деревню вела относительно сносная грунтовая дорога, но на дорогу в этот час они не вышли бы ни за какие премиальные. Павел снова повел девушку напрямик — через дебри бурьяна, море разнотравья. Катя недоумевала: здесь повсюду конопля! Самая «аутентичная» конопля — один лишь запах чего стоит! Никем не сажена, сама выросла — от жизни такой. Намекнуть бы городским наркоманам, что здесь такие «виды» — вмиг бы вырос оживленный палаточный городок…
В деревне засады не было — Павел это чувствовал. Они подкрадывались к задворкам ближайшего участка. Плетень в таких местах — понятие символичное, через него несложно перешагнуть. Сараи, воркующий курятник — источник сложных деревенских ароматов. Несколько минут они сидели за углом сарая, вглядываясь в очертания дворовых построек. Из мрака выплывал сортир, пристроенный к почерневшей баньке, маленький сеновал на «куриных» ножках. Из пристройки к сеновалу доносилось глухое мычание. Жилая изба смотрелась мрачно и требовала немедленного сноса. Хлипкий фундамент провалился в землю, крыльцо казалось сплющенным, надломленным. Но в доме жили, из-под занавесок сочился тусклый свет. Собаки на участке не держали — давно бы учинила переполох. На раскоряченных шестах сохло белье. Подкравшись ближе, Павел изучил его характер. Неприятно рыться в чужом белье, но очень надо. Мужских вещей он не нашел — сохли драные рейтузы, серая штуковина, при достатке воображения способная сойти за бюстгальтер, какие-то простыни, наволочки.
— Пойдем на сеновал? — шепнул он. — Пока кузнеца в нагрузку не дали. Хозяевам ночью там вряд ли что-то понадобится. А утром потихоньку смоемся — без шума и копоти.
— Пашенька, милый, как ты не поймешь? — заламывала руки Катя. — Не сеновалом же единым сыт человек… Ну, будь человеком, проведи переговоры? Попроси хозяев нас призреть — мы им деньги заплатим. Придумай что-нибудь… Давай же, милый… — Она подталкивала его в спину. — И ничего не перепутай, слово «призреть» на церковном арго — «дать приют и пропитание», а не то, что ты можешь подумать…
От дикой усталости двоилось в глазах, он еле помнил, как доковылял до крыльца, как стучался в дверь. Организм отказывался участвовать в «незаконных действиях». Из дома вылупилась крепенькая еще старушка в дырявом переднике. В пухлых ручках она зачем-то сжимала вилы — деревенский аналог бейсбольной биты. Брови у старушки были мрачно сдвинуты, глаза распахнуты до упора.
— Бабушка, а почему у тебя такие большие гла… — начала было Катя, но Павел пихнул ее в бок, и она заткнулась. Он что-то говорил — просил прощения, что вторглись на частную территорию, уверял, что у них есть деньги, они заплатят. Они не наркоманы, не пьяные, не преступники, просто «молодая семья» попала в тяжелую жизненную ситуацию и будет очень благодарна, если отзывчивая сударыня даст им что-нибудь поесть и где-нибудь поспать. Хоть что и где. Они не покусятся на ценное имущество и жизнь многоуважаемых аборигенов, они законопослушные люди и оставят после себя только приятные воспоминания. Утром они уйдут. Старушка по мере повествования превращалась в эпицентр задумчивости, а когда Павел извлек из кармана мятую пятитысячную купюру и заставил ее взять, открыла рот, буркнула: «Зовите меня бабой Нюшей» — и побрела в хату, оставив дверь открытой. «Я же говорила, я же говорила!» — ликовала Катя, и пришлось ее снова осадить локтем.
В теплой горнице он на полном серьезе начал отъезжать. Ноги не держали. Глупо улыбнувшись, он присел на подвернувшуюся лавку и лишь усилием воли заставлял себя не спать. Старушка укоризненно качала головой, разглядывая свалившихся на голову постояльцев. Она ни о чем не спрашивала: кто такие, мол, куда путь держите? Ее это мало интересовало. Самая крупная в стране купюра бесследно растворилась в складках халата. Пристальные глазки обитательницы сельской глубинки скользили по бледному лику Кати, по засыпающему Павлу. Катя что-то ворковала, благодарила, всячески хотела понравиться — до Павла не доходил смысл ее слов. Старушка снисходительно похмыкивала, накрывая дубовый стол, переживший явно не одно поколение. Глиняные плошки, чугунный горшок с холодной картошкой — какой, право, раритет…