— А я в том! Может, и вломил ты Лешему, но он ушел. И теперь спрашивать с тебя будет.
— Задолбается пыль глотать!
— Леший не главный. За Лешим Серебряк, а он на положении. Не в законе, но почти… Зря ты все это затеял!
— Всех, на хрен, порешим! — Миха повернулся ко мне и взволнованным голосом спросил: — Оклемался?
— Да есть чуть-чуть.
— Они бы убили Вадика, если бы не ты… Вадик, скажи Михе спасибо! — скорее в шутку, чем всерьез произнесла Лиза.
— Да я не гордый, я скажу.
— Не гордый! Говорила же, сваливать надо было! А если бы замочили?
— Летела бы сейчас душа в рай.
— Рано еще в рай. Еще здесь пожить надо…
Машина въехала на территорию больницы, остановилась у приемного покоя.
— Давай, Вадик, выходи! — распорядился Миха.
— Зачем? — не понял я.
— Ты на себя в зеркало смотрел? — спросила Лиза. — У тебя вся башка отбита! Тут в больницу надо.
— Да нет, не надо.
— Надо! — отрезала она.
— Да нет! — Я качнул головой и скривился от боли.
А еще меня сильно затошнило. Похоже, без сотрясения мозга не обошлось. Но это вовсе не повод, чтобы ложиться в больницу.
— Миша! — повысила голос Лиза.
— Врач сказал в морг, значит, в морг! — Миха открыл дверь и чуть ли не вытолкал меня из машины.
Он сам проводил меня в приемный покой, там и оставил. Мною мог заняться следователь — допросить, снять показания против Лешего, и Миха это понимал. Но на прощание он мне ничего не сказал.
Может, он хотел, чтобы я сдал Лешего? Но тогда я мог рассказать, как Миха со своими друзьями отбил меня, переступив через закон. Но я ничего не скажу. Во-первых, это верх свинства, сдавать Миху. А во-вторых, я мог только догадываться, что происходило в бане.
Но и Лешего я сдавать не хотел. Мне лишние проблемы с бандитами не нужны…
Мозги встали на место, сломанный нос вправлен, ребра срослись, опухлости с лица сошли. Осталась последняя процедура, и после обеда я мог ехать домой.
А что дальше? Этот вопрос держал меня за горло.
Козьмин приезжал ко мне в больницу, говорил правильные слова. Дескать, он и уважает меня за мою смелость, и даже гордится. Но все это слова. Возвращаться на завод он меня не просил, хотя и не говорил, что я уволен. Я должен был понять это сам.
Но, может, я не так все понял. Может, мне нужно возвратиться на завод и продолжить работу… А если нет? Если меня там ждет официальный приказ?..
Я собирался идти в процедурную, когда в палату вдруг зашел Миха. Мощный, внешне грозный, но при этом добродушный изнутри, как хрестоматийный медведь Михаил Потапыч. Полиэтиленовый пакет у него в руке, но не похоже, что там апельсины, не те формы просматриваются. Что-то прямоугольное там…
— Ты еще здесь? — пожав мне руку, спросил он.
— Как видишь. Сегодня выписывают.
— Все нормально?
— Ну, если выписывают, то да…
— Я не о том… — нахмурился Миха. — Леший не заявлялся?
— Да нет. А может?
— Ну, он в бегах сейчас… Менты его ищут.
— Из-за меня?
— Да нет, там и без тебя за ним «косяк». Но ведь он и на тебя может подумать. Ну, вдруг это ты его сдал…
— Так он же меня не бил. И команду не давал. Вернее, давал, но я не слышал…
— Ну, может быть… Короче, Леший уже никто и зовут его никак, — расплылся в улыбке Миха.
— А кто за него?
— Я!
— Да ну!
— Со мной такие пацаны! Ну, да ладно… Короче, если вдруг какие-то проблемы, это теперь ко мне!
— Значит, Леший в бегах?
— В бегах.
— А Серебряк?
— Ну, мы с ним договорились. Нормально там все… — не очень уверенно сказал Миха. — Я пацан правильный, беспредела за мной нет… В общем, нормально все… А Леший — беспредельщик, баб насиловал. Тебя вот на «бабки» кинул… Да, кстати! Это тебе! — Он положил на койку пакет. — Деньги здесь. Ну, за кирпичи, которые Леший у тебя увел.
— Ты это серьезно? — Я не мог поверить своим ушам.
— Я же говорю, что Леший уже в прошлом. А его беспредельные долги в настоящем. Такие долги нужно возвращать.
— И много уже вернули? — неожиданно для себя спросил я.
Вдруг захотелось узнать, кому я обязан таким чудом — Мишиному благородству или подсказке Лизы. Вдруг это была ее идея — вернуть мне украденные у завода деньги… А может, она всего лишь подсказала Михе, как и на сколько кинул меня Леший…
И еще Лиза могла сдать Лешего ментам. Сказала, какой грех за ним есть, и его объявили в розыск. И Миху она с его молодыми волками могла к власти привести. Криминальные расклады она знала, и к Серебряку подходы, возможно, имела… Баба она не простая…
— Я не понял, это прикол такой? — нахмурился парень. И даже потянул руку к пакету, чтобы его забрать.
— Да нет, я серьезно. — Я опередил Миху и забрал пакет. — Если я один такой счастливчик, на одном углу крикну. А если не один, то на всех углах буду кричать.
— Это ты о чем? — напряженно посмотрел он на меня.
— А все должны знать, что ты не какой-то там бандит, а народный заступник. Завод от разорения вот спас.
— Завод? От разорения?! Ну да, спас! — просветленно улыбнулся Миха. — Ну да, все об этом должны знать!
— Если скажешь, в газету напишу. — Я и сам толком не знал, в шутку говорю это или всерьез.
— В газету? Нет, в газету не надо… — Миха в раздумье мотнул головой.
— Тогда передам по «сарафанному» радио.
— Одна бабка сказала? — догадался он.
— Точно!
— Давай через бабок. Я ведь реально за народ…
— За простой народ или за всех? — Казалось, сам бес тянет меня за язык.
— Это ты о чем? — Миха не понял тонкости моего юмора.
— Ну, бизнесмены — это же не простой народ. С них деньги брать можно.
— Деньги? С бизнеса?! — озадачился он. — Ну, так принято… Слышь, а ты чего здесь умничаешь? Думаешь, я с тобой тут вась-вась?.. Я ведь и за Лизку спросить могу!
— С меня?! — растерянно посмотрел я на Миху.
В природе медведи вовсе не такие добрые, как их рисуют на картинках, и я должен был это понимать. Так нет же, раздразнил Потапыча. Он хоть и простоват с виду, но не тупой.
— А чего ты к ней клеишься?
— Я клеюсь?
— А откуда я знаю, что у вас там… Короче, увижу тебя рядом с Лизкой, считай, что ты уже калека!
— Не увидишь. Нет между нами ничего.
— А чего тогда… Ладно, все! — оборвал себя Миха. — Поеду я! Смотри у меня!
Вся его злость ушла как вода в песок, успокоился он и, уходя, даже весело мне подмигнул. Но руки на прощание не подал…
Стакан воды на столе, рядом цилиндрик с таблетками. И вид у Козьмина неважный, как после приступа.
— Платон Андреевич, с вами все в порядке? — спросил я.
— Да нормально все, отпустило, — сказал он, ладонью массируя лоб. — Жарко что-то стало…
Дождь на улице вторые сутки льет, холодно, ветер, но у Козьмина свой микроклимат. Хреново ему, видно, что мужик на ладан дышит.
— Может, в больницу вам надо?
— Да? А работать кто будет?
— Ну, я вроде бы вышел…
— Вроде бы… — вздохнул он. — Ты, Вадик, парень хороший. И водку не пьешь, и работать умеешь…
— А деньги ушли.
— Ты сам все сказал… И сам все должен понимать… Люди тут на тебя жалуются.
Все-таки получил я от ворот поворот, как и должно было случиться. Но ведь я бы и не пришел на завод, если бы не имел на руках сильный козырь.
— Ну, жалуются бездельники. А деньги… Деньги приходят и уходят. Сегодня вот, например, пришли.
Я положил на стол пакет, осторожно перевернул его вверх дном и вытряхнул содержимое. Денег было много, и все в рублях, но затрат на производство проданного кирпича они не покрывали. Тут и грабительские комиссионные, и бандитский налог плюс прожорливая моль гиперинфляции. Но лучше что-то, чем ничего.
— Все-таки выбил? — обрадовался Козьмин.
— Ну, братва решила уладить это дело миром. — Я решил не вдаваться в подробности.
— Значит, не зря дрался!
— Значит, не зря.
— Зарплату выплатим… — Козьмин сгреб деньги в пакет, сунул их в сейф. Оттуда же достал початую бутылку «Наполеона». — За газ и электричество ты договорился, натурой потихоньку выплачиваем. Это хорошо, что договорился… А Яшу за что ударил?
— Народ он баламутил.
— Нельзя так… Но иногда можно… И по пять капель тоже не возбраняется, — улыбнулся Козьмин.
— Может, не надо? — предостерегающе посмотрел я на него. — У вас же приступ только что был.
— Да нет, все хорошо уже.
— Вам в одиночку придется пить.
— Не понял! Почему в одиночку?
— Не знаю, как вам, а мне точно нельзя. Таблетки я пью, их нельзя мешать с алкоголем, — соврал я.
— Точно? — не поверил мне Платон Андреевич.
— Точно.
— Ну, в одиночку я не буду… — Он вернул бутылку на место, закрыл сейф. — Хороший ты парень, Вадим. И не женатый.
— Не женатый.
— Не женатый.
— А у меня дочь на выданье, — выразительно посмотрел на меня Козьмин.
Намек я понял, именно поэтому и растерялся. Платон Андреевич мужик хороший, душевный, но внешними данными, мягко говоря, не блещет. И если дочь пошла в него… Я представил пучеглазое, щекастое, жирное существо, и мне стало не по себе.
— Так ей же всего пятнадцать, — сказал я, выдавливая из себя благодушную улыбку.
— Раньше и в пятнадцать выходили.
— Ну, так то раньше…
— Ничего, подождешь… Я завод на дочь отпишу. Если женишься на ней, завод твоим будет.
— Долго ждать.
— Недолго. Два года — это для меня вечность, а для тебя — пролетит и не заметишь… В моем возрасте годы пролетают быстро, как пули. Я и сам бы не заметил, как эти два года пролетят, но столько не протяну. Неважные у меня дела, Вадик, неважные. Сегодня живой, а завтра что будет, не знаю…
— Сто лет еще проживете, Платон Андреевич.
— Ну, сто лет не проживу. А годик, думаю, протяну. Мы еще с тобой поговорим об этом… Знаешь, поеду я. — Козьмин приложил руку к груди. — Домой поеду. Мне там лучше. А ты деньги в бухгалтерию сдай, разберись там, что и куда… Я знаю, ты справишься… Завод еще твоим будет…
Платон Андреевич вызвал машину и отдал мне деньги. Он уехал домой, а на следующий день я узнал, что его положили в больницу. На этот раз с инфарктом…
Директор завода не должен ездить на рейсовом автобусе, но ничего не поделаешь: нет у меня персональной машины. И у Козьмина нет служебного автомобиля, но ему проще, он ездит на личной «Волге» — когда с водителем, когда сам.
А будь у завода директорская машина, я бы, пожалуй, рассмотрел вопрос, как снять ее с баланса. Не до жиру, когда каждая копейка на счету.
Производственные дела вроде бы наладились. И качество товара повысилось — за счет полного и бескомпромиссного соблюдения технологического процесса, и устойчивый спрос появился. Надо было увольнять за ненадобностью Митрича и Агапова, но я оставил их на четверть ставки. Один, как и прежде, занимался кадрами, а другой — техникой безопасности, но делали они это в свободное от основной работы время. Они у меня работали рекламными агентами, ездили по строящимся объектам, предлагали товар. Где-то их посылали грубым текстом, где-то вежливо, но иногда им удавалось выйти на сделку. И в газету рекламный текст мы давали, и объявления на столбах расклеивали.
Нельзя сказать, что производственная линия работала бесперебойно, случались и простои, но все-таки дело двигалось. Я уже всерьез стал задумываться, как оптимизировать процесс — производительность повысить, а себестоимость кирпича понизить. Без этого и устойчивого сбыта рентабельности нам не видеть как собственных ушей.
И еще — нас не трогали рэкетиры. Месяц прошел с тех пор, как Леший подался в бега, а на его место встал Миха со своей командой. Как там у него дела, я не знаю, но на завод к нам не ходят и деньги не требуют. А бандитский налог — это камень на шею. Без этого дела всерьез можно рассчитывать на реальный доход даже без двойной бухгалтерии, от чего я совсем не прочь был уйти. Это ведь бомба замедленного действия, сегодня все в порядке, а завтра взрыв. Как ни крути, а уклонение от налогов — уголовная статья…
Обо всем этом я сегодня говорил с Козьминым. Он по-прежнему в больнице. Перезванивались мы с ним каждый день, а раз в неделю я ездил к нему на доклад. От него как раз сейчас и возвращался…
Я еще не прочувствовал завод «от» и «до», но уже видел перспективы развития. Цеха, оборудование, обученный персонал — все это было, и с этой базы я мог вывести производство на новый уровень. Желание имелось, но не хватало частнособственнического, в хорошем понимании этого слова, стимула. Будь завод моей собственностью, я бы работал с большей отдачей, чем сейчас. Но чтобы заполучить завод, надо было жениться на дочери Козьмина. Сегодня в больнице он снова завел об этом разговор и даже взял с меня обещание познакомиться с его дочерью. А когда я уходил от него, во дворе больницы столкнулся с ней. Навстречу мне утиным шагом шла юная толстушка — чуть ли не точная копия Платона Андреевича. Я сделал вид, что не заметил ее, а она вцепилась в меня взглядом, словно ей были известны отцовские планы. Я бежал от нее как от пожара, волнение до сих пор не улеглось…
Можно было отправиться на автостанцию, но это лишний крюк, гораздо проще выйти на дорогу, по которой в Архиповку шел автобус. Это недолго, всего пять минут пешком. Можно, конечно, воспользоваться услугами такси, но это деньги, а зарплата у меня пока небольшая. Хорошо, что вообще удавалось деньги зарабатывать.
Я шел по тротуару, когда из-за поворота вдруг выскочила девчонка на мопеде. Волосы распущены, глаза по пять копеек, рот разинут, подол платья развевается на ветру. Все бы ничего, но наездница не вписалась в поворот. Мало того, что мне пришлось отпрыгивать в сторону, так она еще зацепилась задним колесом за дерево. Девчонка закричала, разжимая руки, центробежная сила отбросила ее в сторону от линии движения, а мопед помчался дальше — проехал метров пять и остановился.
Она сидела в траве и терла коленку. И такой у нее был жалкий и беспомощный вид, что у меня сжалось сердце. А может, это произошло, потому что девчонка была красивая. Нежные черты лица, глаза как у Мальвины — ясно-синие и невинные, милый носик, маленький ротик. И не такая уж маленькая она, как мне показалось. Лет шестнадцать ей, хотя с первого взгляда можно было дать всего двенадцать… Невинность в каждой нежной черточке, непорочность. Максимум женственности при минимуме чувственности. Глядя на это чудо, не возникало даже мысли о сексе.
— Так и убиться можно, — сказал я, подавая ей руку.
Девчонка покачала головой, отказываясь от моей помощи, поднялась сама и, хромая, направилась к мопеду, двигатель которого с треском крутил колесо.
Я опередил ее, поднял мопед, заглушил двигатель и спросил:
— Где ты живешь?
— Ну, тут, недалеко… — Она смотрела на меня настороженно, но на губах уже проклевывалась улыбка.
Девчонка увидела во мне симпатичного парня, и это вызывало у меня приятное волнение. В любовь с этим чудом я играть не собирался, но все равно мне импонировал ее интерес. Но ведь с ней можно поиграть в дружбу. В кинотеатр, например, сходить. Без всяких поцелуев. В кафе-мороженое сводить…
Это с дочерью Козьмина я не хотел никуда ходить и всяческим образом избегал знакомства с ней, а сейчас готов был взять на себя заботу о малолетке. Глупенькая она еще, бестолковая, а потому беззащитная, и кто-то должен оберегать ее от жизненных невзгод. Для этого у нее были родители, но я тоже хотел защищать ее. Сам того еще не осознавая, хотел…
— Как зовут, недалеко?
— Недалеко как зовут? — не поняла она.
— Тебя как зовут?
— Ну, Сима…
— Отец дома?
— Нет его. А что?
— Это хорошо. Мне бы отец за такое дело всыпал. Не можешь ездить — за руль не садись.
— Я умею.
— Видел, как ты умеешь…
Сима опустила глаза, но тут же глянула на меня из-под бровей — с прицеливающимся лукавством и невинным кокетством.
— А тебе не все равно? — спросила она.
— А может, мне жаль тебя?
— Может?
— Ну, если честно, сейчас не жаль. А если бы разбилась, тогда бы стало жалко.
— Жалко у пчелки!
— И у нее тоже…
Вдоль дороги тянулись небольшие кирпичные и бревенчатые домики, а на улице, откуда выехала Сима, я заметил несколько больших двухэтажных строений. К одному такому дому она меня и подвела. Высокий забор из такого же кирпича, который производил наш завод, железные, выкрашенные в синий цвет ворота.
Сима открыла калитку, приглашая меня зайти, я закатил мопед во двор. Ко мне с ревом бросилась немецкая овчарка, но цепь ее удержала. Рычание сменилось злым, неистовым лаем. Честно говоря, мне стало не по себе. А если бы цепь не выдержала? Если бы овчарка вцепилась в меня зубами? Собак я люблю, но не до такой же степени, чтобы с радостью скармливать им себя.
— Густав, фу! — Голос у Симы тонкий, нежный, таким собаку не напугаешь.
Но пес присмирел. Сел на задние лапы, вперил в меня грозный взгляд, выставил уши торчком.
— Ладно, пойду я.
— Ну да, — вздохнула Сима.
Похоже, она не хотела, чтобы я уходил. А мне надо было идти. Меня смущали ее родители. Мать могла выйти из дома, отец — с работы вернуться. Мне двадцать три, а Симе максимум шестнадцать, я уже взрослый, а она — почти ребенок. Как бы не погнали меня поганой метлой…
— Коленка болит?
— Да нет уже. Йодом помажу… — Она лишь вскользь глянула на свою рану, а если точнее, ссадину.
Повезло Симе: отделалась легким испугом. А могла бы убиться… Об этом не хотелось и думать.
— Твой мопед?
— Да валялся. — Она взглядом показала на приоткрытую створку гаражных ворот.