— На что мне дикая туземка, когда невеста есть, — отмахнулся Ивашка. — Я уж сразу в Петербург поспешу.
Но тут же был осажен генерал-фельдцейхмейстером, словно вспомнившим, кто он есть и кто перед ним.
— Умей выслушать начальника! — сделал внушение. — И нрав свой след сдерживать.
— Прости великодушно, — обронил капитан. А Брюс продолжал:
— В Петербург не поспешай. Расстанешься с югагирами и сам с людьми своими сядешь в остроге, который укажет воевода, уподобишься купцу и станешь торговать. Выменивать у югагиров, саха, чукчей и прочих тунгусов мягкую рухлядь на ружья, припас к ним и крепкое вино. Да не скупись, будь щедрым, и кому в тягость дать соболей и лисиц за товар, в дар его подноси. В первую очередь, воду огненную — так туземцы вино называют.
— Не с руки мне торг вести, — воспротивился Головин. — Я старого боярского рода, мои деды стольниками были. А купечество — дело хитрое и подлое!..
— Так государь император велел! — оборвал граф. — Твое дело — исполнить, невзирая на свое к сему отношение.
— Погоди-ка, Яков Вшшмович, — встрепенулся Иван. — А я сим указом раздора не посею? Зависти не пробужу? Не сотворим ли мы худого?
— Петру Алексеевичу виднее было, что сотворится. Полагаю, даруя слободу югагирам, он хотел опору себе найти в полунощных землицах.
— Ежели так, то еще ничего… И все одно подумать след, прикинуть, как да что. Но ты уволь уж меня, граф, торговать я не стану. Тем паче ружьями, порохом и вином.
— Как же так — не станешь?
— Да туземцы сии, испив водицы огненной, в тот час обиды вспоминают старые. Мне прадед много чего порас-сказывал про нравы ихние… А вспомнив, друг в друга стрелять начнут!
— Ну и постреляют, так что же? Друг с друга спесь собьют и угомонятся, как протрезвеют, А нет, так воевода ленский казаков пошлет и усмирит.
Капитан распрямился.
— Не пристало мне, морскому офицеру, столь мерзкими делами заниматься.
— А мне, генерал-фельдцейхмейстеру? — Голос графа тихо зазвенел. — Как ты еще мыслишь управлять варварскими народцами? Коль обычаи и нравы таковые имеют?.. И посредством чего оборонить престол от самозванцев? Мы же приставлены его стеречь!
— Подумать след. — Ивашка был себе на уме, даже страдая от похмелья. — Неужто они и впрямь способны престолу навредить?
— Ты станешь исполнять, что государь велел. А ежели юга-гиры смуту затевают, подобно полякам? Отчего сей Тренка пожаловал в год, когда казнили царевича Алексея?.. — Брюс потупился, набычился и продолжил с горечью: — Я говорил Петру Алексеевичу: не след лишаться истинного наследника, прости его, помилуй. И царевич бы внял отцовскому благородству… Ан нет, не остановил своей руки государь. Я же приговор не подписал, один из всех прочих… И эти прочие сейчас Скавронской присягают… — Он вскинул голову. — Впрочем, отвлекся… Тренка с товарищами пришел вскоре после казни и невесту для князька своего попросил. Родовитую ему подавай, поскольку князь варваров себя причислил к древнему роду царей!.. Спроста ли?
Капитан встряхнулся, сгоняя оцепенение, навлеченное голосом Брюса.
— Как дикие туземцы с Индигирки могли узнать, что сотворится с царевичем?
— В том и суть, Иван Арсентьевич, — подобрел граф. — Умом сего постигнуть невозможно… Однако Тренка свидетельствует: есть у югагиров некий календарь, где все прописано наперед. Сию книгу они вещей называют. Чему быть в грядущем, когда и отчего войны сотворятся, кто править станет, от чего умрет и прочие откровения. И будто счастливец, сей книгой овладевший, становится прозорлив. Ему довольно взглянуть на человека, и в тот час предсказать всю жизнь последующую.
— Не сказки ль это? — почти с отчаянием воскликнул Ивашка. — Я слышал множество небывальщин и прочие россказни на зуб пробовал… Все пустое!
— Поверить тотчас трудно, — согласился граф. — Я много лет корпел над книгами отреченными, всяческими календарями и даже свой издал. Гадания народные изучал, тайные магические ритуалы, астрономией увлекался, положением звезд и светил… Но и на йоту не приблизился к разгадке, что будет в следующий миг. И при сем веры не утратил. Должен быть подобный календарь! У югагиров и название ему есть — Колодар.
— Уволь, Яков Вилимович, но как возможно изведать, чему быть суждено?
— А ты спроси югагира!
— Нет, прежде тебя спрошу, — вспомнил Ивашка. — Давненько уж мыслил тебя попытать, Яков Вилимович, как человека ученого. Да ты ранее-то не допускай к себе эдак близко…
— Спрашивай, Иван Арсентьевич, — позволил граф,
— На что Петру Алексеевичу был нужен свинке? Брюс на минуту задумался, ибо сего вопроса не ожидал.
— Должно быть, чтоб Россию возвеличить.
— Как же возможно возвеличить ее неким изваянием каменным?
— Изваяние-то велико было бы, — предположил граф, — и зримо издалёка. Да и сотворить его способно только государям великим, дабы прочих изумить.
Головин тоскливо на него взглянул:
— Не верится мне в сие… Не в величине суть. Горы вон в тридесять выше, да что?
— Сфинкс-то рукотворен!
— Ты мне скажи, Яков Вилимович, а на что египтяны его поставили? По блажи своей, чтоб других изумлять? Опять не верится… Когда я камень пригнал от шведов, в книгах читать принялся, а нигде не писано, на что. Они в старине глубокой свинкса воздвигли по какой-то нужде великой, не иначе. А то стали бы столь громадный камень волочь да тесать! И образом-то человек, а телом — зверь лютый, суть лев… Сказать, столь глупы были, тоже нельзя: от глупости люди рушат, а не сотворяют. Мы же ныне живем и не ведаем, на что?..
Сказал так Ивашка и вдруг узрел, что Брюс встрепенулся и уставился куда-то мимо, за его спину, и в глазах на миг возник испуг, чего не бывало да и быть не могло у самоуверенного генерал-фельдцейхмейстера. Почудилось, даже привстать хотел, как если бы сейчас сюда вошел император, единственный человек, перед которым он вставал.
Капитан помимо воли оглянулся…
В сводчатом проеме двери стоял тот самый детина, коему было позволено почивать на хозяйской кровати. Всклокоченный со сна, в вольной длиннополой рубахе и освещенный тусклой свечою, он напоминал привидение, роняющее зыбкую тень.
Видимо, он услышал последнюю фразу, сказанную Головиным, ибо, шаря пространство рукою, приблизился к нему и, склонившись, заглянул в лицо.
— А что, боярин, хочется изведать? — спросил, блуждая взором. — Да вижу, душа-то нетерпением трепещет…
— Напротив, не хочу, — наперекор ему сказал Ивашка, хотя в тот час подумал: а неплохо бы узнать, как образуется его жизнь после смерти Петра Алексеевича. — У меня душа от иного трепещет…
— От чего же? Все токмо и жаждут изведать, что завтра станется. Ты же противишься…
— И так тоскливо наше существование, — вздохнул Головин. — А узнай грядущее, так и вовсе от печали удавиться только.
— И то правда, боярин, — как-то неопределенно согласился югагир.
— Однако же хотел бы знать, каким путем поведем невесту? Сушей или морем?
— Тебе что более по нраву?
— Я морскому делу обучен, и мне сия стихия милей.
— Который нагадаю, тем и пойдем, — заявил Тренка. — Рано думать о пути, еще и невеста не высватана.
— А вот в сватах я не хаживал, — признался капитан. — И ремеслом сим не владею. Тут уж увольте…
— Сватовство — дело важное. Тебе и поручу, боярин.
— Да я и речей-то подобных заводить не умею!
— Речи немец говорить станет, а ты глаз свой навостри и взирай.
— Куда взирать-то?
— На невест, боярин. Царь ослепил меня в темнице — ты моими глазами станешь. На которую взор твой упадет, той и быть. Вот тебе покров! Как узришь деву, достойную Оскола, так покроешь ее главу, чтоб никто порчи не навел…
Ивашка ткань взял, сложил ее вчетверо и за пазуху спрятал.
— Про грядущее спрашивать тебя не стану, — сказал. — А про старинное спрошу. Есть такие люди, египтяны. У них еще Спаситель наш, Иисус Христос, скрывался… Слыхал про них?
— Слыхал…
— Они каменное изваяние воздвигли, свинке называется. На тело позришь — зверь лютый, а лицо человеческое… Ты не знаешь, на что?
Трепка интерес потерял.
— Сам в книге прочтешь, коль пожелаешь.
— Да я читал… Нигде не сказано, на что!
— В вещей книге писано: время сторожить на чеп посажен…
3
Так, мечтая сватов заслать да обневеститься, Ивашка Головин сам сватом стал и обязанностью сей довольно тяготился, ибо не имел легкого, игривого ума, чтоб сразу же, с порога, завести веселый разговор да еще и обычай соблюсти, слова нужные сказать, к примеру, про красный товар и про купца-молодца. Нарочитые эти речи не вдохновляли, но более всего не давались все последующие, когда надо было обсказать родителям невесты, что это за молодец, где обитает, каков его достаток и прочее. Добро, что ездили по домам родовитых и именитых вкупе с графом, коего с честью встречали и, прослыша, кто жених, сразу не гнали взашей даже те, кто откровенно презирал новое дворянство и иноземцев, — все-таки опасались вельможу государя и выпроваживали с уважением.
А со слов Тренки Брюс собственноручно составил столбец, еще в недавнем прошлом от одних только имен у любого жениха голова бы вскружилась: Свиньины, Ртищевы, Оболенские, Нарышкины, Голомедовы, Валуевы и еще полдюжины бояр поменьше. Лишь некоторые из них жили теперь в новом стольном граде, а большинство — в Москве, Твери, Суздале и даже Белозерске, и, как утверждал юга-гир, у всех у них были дочери, сестры либо племянницы на выданье. Согласись государь отыскать невесту для Оскола, так сам бы призвал их вместе с родителями ко двору, учинил бы смотрины и скорое сватовство — кто бы отказал Петру Алексеевичу? Тут же попробуй объедь столько подворий за короткий срок, да еще не привлекая к себе внимания нынешней императрицы! Она же после первого и неудачного сватовства, по слухам, в тот час встрепенулась — доложили наушники! И спросила:
— За кого Брюс сватал девицу у Оболенских? Верные графу люди поспели раньше иных, отвели подозрения:
— Да за Головина Ивашку.
— Отчего это генерал-фельдцейхмейстер взялся его судьбу устраивать? Ранее он сего капитана и видеть не желал. И почему поехал к Оболенским? Я и лучше невесту найду. Пусть обождет, как только дела государственные улажу, так и оженю его.
Первейшее дело она все же справила, назначив Брюса главным распорядителем на похоронах, и в один день случилось погребение и служба на сороковины. И когда наконец император земле был предан, жена покойного возомнила себя императрицей и пожелала устраивать судьбы придворных и приближенных, в числе коих Ивашка покуда оставался.
И еще добавила:
— Передайте графу, пусть заглядывает ко мне иногда. Я давно не слышала всевозможных мистических историй. А прочие мне так скучны!
А сватовство у Оболенских не вышло, хотя поначалу и заладилось по той причине, что старый князь чего-то не расслышал, поскольку был туг на ухо, и подумал, будто его племянницу приехали сватать за капитана; дядя умышленно ее из Москвы привез, дабы в Петербурге замуж выдать. Девица в невестах засиделась, считай перестарок, на двадцатом году — Оболенских тогда еще на придворные ассамблеи не звали, а где еще подходящего жениха сыщешь? Князю и втемяшилось, что за Головина сватают, да еще сам генерал-фельдцейхмейстер Брюс пожаловал и чести удостоил. Хотел уж невесту звать, дабы иконой обнести, но граф вовремя понял, что путаница происходит, и кое-как растолковал старому, за кого на самом деле сватают. Тот и вытаращил глаза:
— Югагиры, это что за народ такой? Чьей он породы? Французской? Или гешпанской?
— Сибирской! — едва докричался граф. — На реке Индигирке живет. А жених из рода чувонского.
Князь как услышал про Сибирь, так чуть ли не на колени упал.
— Помилуй, Яков Вилимович! Да за какие же провинности? И по чьей воле? Ужели за то, что теперешнюю императрицу невзлюбил? Спроси-ка, батюшка, а кто ее любит? Ужели всех в Сибирь погонишь?
Княгиня его и вовсе в слезы да к иконам.
Пришлось уезжать не солоно хлебавши и даже не поглядев на невесту. Но про нее говорили, будто она тоже зубами мается, как в Петербург привезли, и один передний вроде бы уже выпал…
По той же причине не получилось высватать дочку у князей Волоцких, сироту-племянницу у Звенигородских-Шистовых и сестру князя Заславского — только время зря потратили, а сколько красноречия выметали впустую! Ко всему прочему, Тренка торопил, ругался, дескать, бестолочи вы, а не сваты, мол, быть такого не может, чтоб девицы замуж не захотели за самого князя Оскола и родители их не пожелали породниться с родом Распуты.
Как темному югагиру объяснить, что петербургская знать даже слышать не желает про князька ясачного дикого племени, а тем паче дочерей в жены варвару отдавать.
Ивашка же особенно не кручинился и не сожалел о неудачах; он отчего-то уверен был, что в конце концов сему князьку какую-нибудь худородную, да высватают, и жил в предвкушении будущего путешествия на Индигирку. Улучив минуту, он заскочил к Прончищевым и по-дружески все тайны им доверил. А Василий в тот же час загорелся, засиял:
— Возьми меня с собой!
— И меня возьми! — Это его жена, Мария.
Но потом образумились, поняли, что сие невозможно, ибо Головин-то государеву волю исполняет, а не свою собственную. А посему стали ему советовать, каким путем идти на Индигирку — морским, разумеется: у Василия уже все лоцманские чертежи были вычерчены и маршруты проложены, румбы посчитаны, кое-где даже глубины проставлены и роза ветров обозначена. Правда, все это на глазок, со слов поморских мореходов, купцов и прочих бывалых людей. В иных местах даже береговая линия не намечена, иные острова пунктиром — то ли земля, то ли льды, но и с такой картой можно ходить.
И впервые за последние месяцы Ивашке позавидовали, что еще больше его вдохновило.
— Иди первым! — сказал ему Василий, вручая чертежи. — Как вернешься — расскажешь, а я уж за тобой пойду. И вот тебе еще книжица незаписанная. Дневник веди, ходы морские и речные вычерчивай.
И осталось-то всего — девицу какую высватать сему ясачному варвару!
Из ближних семей в столбце числились еще Друцкие, которые при Петре Алексеевиче в чести были и при дворе состояли, а ныне пролетела молва, не привечает их Екатерина, чем Брюс и вздумал воспользоваться. Ко всему прочему, Ивашка видел на балах трех княжон из этого рода, правда, старшую уже выдали, а две помладше были хоть и хороши собой, да воспитаны по новым обычаям и даже немецкую речь изучали. Граф сразу же предупредил князя, что сватовство это — дело тайное, не след, чтоб императрица прознала, и слово с него взял.
Сам Данила Друцкий принял сватов хорошо и по пер-вости тоже решил, что Головина хотят женить, однако быстро сообразил, за кого дочь сватают, и не особенно-то подивился, ибо слышал откуда-то и про югагиров, и про Индигирку-реку. Только думал, живут там одни инородцы, на монгольцев похожие. Когда же узнал, что это вовсе не так, что сватовство заповедано самим Петром Алексеевичем, да и прежние цари тайно отдавали невест в далекую сибирскую землицу, то в тот час заинтересовался.
— Скажи-ка мне, Яков Вилимович… — Данила сам крепкого вина сватам поднес. — А какими промыслами владеет сей князь югагирский?
— На Индигирке промысел один — пушной, — ответствовал граф, поскольку Ивашка был назаначен Тренкой более невест смотреть. — Добывают югагиры соболя до семидесяти сороков в иной год, лисицу чернобурую и песца. Ясак заплатят, остальное меняют на всяческие припасы, железо, ткани и прочая. Скажу тебе по секрету, у меня указ государев затаен, коим Петр Алексеевич освобождает югагиров от ясака и возводит их в разряд людей российских.
— Сие добро, — оценил князь. — А способно будет жениху Осколу скупать мягкую рухлядь со всей Индигирки-реки, а тако же с Яны и Колымы и мне переправлять в Петербург?
— Князю все югагиры повинуются, — уверенно заявил Брюс, хотя уверен в том не был, — как лесные, так и тундровые. А коли станет твоим зятем, то сам пойдет в твое повиновение.
— Добро-добро, — и вовсе вдохновился Друцкий. — Раз У нас с тобой случился сей тайный разговор, ответь-ка мне, Яков Вилимович, знает ли князь югагирский про золотые россыпи, что есть на Индигирке, тако же на Лене, Яне и Колыме? Говорил ли что его посланник?
Насколько уж опытным и сведущим был граф, однако же и предполагать не мог, что о золоте уже и Друцкому известно. По дороге в Петербург Тренка поведал, что с давних, незапамятных времен, еще задолго до царя Ивана, югагиры добывали этот желтый металл и носили его с верховья Индигирки, где раз в год, вдень весеннего равноденствия, собиралась ярмарка, куда сходились и съезжались многие ближние и дальние народы. Об этом Брюс решил никому не рассказывать и Тренке строго велел молчать, ибо опасался, что Головин, прознав о золоте, по молодости вздумает задержаться на Индигирке, попытать счастья и забыть, зачем туда послан. Братья Демидовы на Уральском камне уже показали лихую дорожку, как можно скоро из грязи да в князи…
Сам же граф был не жаден до золота, и всю жизнь стремился к иному богатству, будучи охочим до знаний.
— И слышу от тебя впервые! — невинно воскликнул Брюс, но Ивашка в тот же миг уловил его хитрость и виду не подал.
— Должно, солгали мне, — на сей раз схитрил князь Данила — слишком легко произнес эти слова, хотя сам жадным был, судя по глазам.
Капитан головой закрутил, глядя то на одного, то на другого, ибо о золоте на Индигирке доселе не слыхал. А они еще раз обменялись хитростями, как любезностями:
— Если бы золото было, князев человек непременно бы похвастался, — добавил граф. — А то бы и для показу прислал, чтоб богатствами похвастать.
— Может, не доверился посланнику?
— Как не доверился бы, коль он дядя князю родной?
— Знать, Демидовы нарочно слухи разносят, — отмахнулся Друцкий. — Дабы панику посеять и волнение.