Кнопка, шаркая подошвами, вваливается в комнату, и я вижу рядом с ней фигурку поменьше; может, это Тарзан, а может, Маугли. Я боюсь смотреть и обездвижен химией, но вижу, что у Кнопки в ладони какая-то дубинка. Она присаживается рядом со мной на корточки, и я вижу, что горилла обута в ботинки.
– Не здесь, – говорит Эдит горилле. – Мне не нужны тут никакие улики, если наведается его легавая подружка.
– Помнишь это, Макэвой? – спрашивает горилла, помахивая дубинкой у меня перед носом. – Каждый коп в штате знает, что ты сделал мне этой долбаной штуковиной.
Я понятия не имею, о чем это толкует Кнопка. Я ни разу не прикасался к ней этим здоровенным фаллосом.
Кнопка убирает руку, и я слышу ее натужное дыхание, клокочущее мне в ухо.
– Теперь твоя очередь, – говорит она, и я закрываю глаза.
Я неплохо разбираюсь в людях, правда?
Глава 7
В каждой попадавшей мне в руки книге-нуар непременно есть фрагмент, где герой – частный детектив – приходит в себя после побоев. Мне никогда не нравились эти пассажи, потому что некоторые из писак стряпают свое дерьмо довольно хорошо, и парней вроде меня, получавших трепку достаточно раз, чтобы сдвинуть планку на шкале IQ вниз, это слишком задевает за живое. Я мог бы поклясться, что был даровитым ребенком, но сейчас едва дотягиваю до среднего благодаря тазерам, резиновым пулям, высокооктановым напиткам, ботинкам со стальными носами, а теперь еще и гребаному дилдо. Был еще случай с высокими каблуками и спиральной лестницей, но я ни с кем не поддерживаю достаточно близких отношений, чтобы поделиться этой историей. И никогда не хожу на представления гипнотизеров, чтобы случаем не проговориться.
Всякий раз приходишь в себя по-разному. Быстро или медленно. Легко или чертовски трудно, когда жалеешь, что не умер. Порой боль настолько всеохватна, что чувствуешь лишь одно: конец ей может прийти только вместе со всей Вселенной. И это будет как раз такой случай, я просто знаю. Нашпиговали колесами, да еще и фаллоимитатором приложили? Ничего другого, кроме кошмара, и быть не может.
Я чувствую, как всплываю на поверхность, и в глубине души рад, что жив, но большая часть меня хочет остаться здесь, в прохладной темноте, на какое-то время не подключаясь к сети; однако в данный момент парадом командует мое подсознание, и оно отмечает ряд красных флажков, требующих моего незамедлительного внимания, и гонит меня к сознанию, как пловца, из-за нехватки кислорода отчаянно рвущегося к поверхности.
Я слышу верещание – может, это какая-нибудь большая птица откуда-нибудь с Амазонки, – а тело мое энергично встряхивают. Я лечу на какой-то огромной амазонской птице? Возможно ли такое? Как могла моя жизнь дойти до такого? Но, осознав, что не могу дышать, я перестаю тревожиться о птице. Вообразите панику нашего пловца, когда он, вырвавшись на поверхность, обнаружит, что атмосфера для дыхания непригодна. Вот что я ощутил. Моими мотиваторами выступали боль и паника. Как мог я не понимать, как был счастлив в прошлом, когда мог свободно дышать, не испытывая непрерывную боль?
Веки распахиваются, позволяя моим глазным яблокам раздуваться и выпучиваться. Пожалуйста, никаких фотографий. Я на заднем сиденье машины, в заносе несущейся боком к отбойнику на шоссе. Протестующий визг издают четыре плавящихся шины, не предназначенные для поперечных скачков. Впереди две знакомые головы, вопящие в панике и лупящие друг друга ладонями, как детсадовские девочки в дворовой драке, будто это может поправить положение. Боковые окна заполняет высокая решетка радиатора «Хаммера», врезавшегося в нас. Я даже не знаю, кто сейчас пытается меня прикончить. Наверное, все в обоих автомобилях.
На все это мне нассать с высокой горки. Я лишь хочу вздохнуть. Кроме шуток. Почему я не могу дышать?
Лапая себя за горло руками в наручниках, я обнаруживаю, что привязной ремень крепко врезался в мой кадык.
Вероятно, дыхание тебе перекрыл ремень, впившийся в трахею, гений.
А почему я в наручниках? Неужели их надела мне Кнопка?
Ремень влип мне в грудь, как пластырь, я не могу даже палец подсунуть, так что передо мной дилемма: оставить ремень на месте и задохнуться или сорвать его и погибнуть от удара. Это закон Мерфи, выбор Хобсона или уловка-22? Я всегда их путал. Я практически уверен, что закон Мерфи имеет какое-то отношение к картошке. Если эта черная полоса продолжится, в мою честь даже могут придумать выражение – посмертно, разумеется.
Дилемма Дэниела.
Броско.
Звучит эффектно.
Да пошло оно! Мне надо дышать. Мои пальцы подбираются к пряжке ремня безопасности, но выбор из моих рук вырван: машина врезается в энергопоглощающую бочку, расплющив ее почище неразложенного кофейного столика, выбросив воду через трещины с такой силой, что боковые окна разлетаются вдребезги. Ремень безопасности держится, но прорезает одежду насквозь до самой кожи. Карман рубашки вспыхивает, и я не могу понять почему, пока не вспоминаю о книжечке спичек, которую держу там, чтобы прикуривать сигары с мундштуком, как у нас Зебом принято праздновать, что мы остались в живых еще неделю. Не несет ли вспышка спичек какой-то символический смысл? Меня окатывает стеклом и водой – болезненно, но хотя бы огонь погашен. Как говорится, у каждой медали…
Ремень удержал меня на месте, но я по-прежнему не могу ни хера дышать. Ради всего, оставьте же меня в покое, на хрен! Бог, Будда, Ганди, Аслан[46]. Кто угодно. Я вспоминаю, что у меня есть руки, когда кузов машины оседает на своей покоробленной ходовой части и прекращает движение. Я отстегиваю пряжку, проскальзываю по сиденью и делаю жадный вдох, продирающийся через гортань, как битое стекло, но мне наплевать. Мой мозг был в считаных мгновениях от кислородного голодания, а у меня ни одной клетки мозга в запасе, чтобы их терять. Я снова вдыхаю, уже глубже, и чувствую, как моя паника отступает. Образовавшийся вакуум заполняет замешательство.
Что происходит?
Какая это часть моей жизни?
Я в Ирландии, Ливане или в Джерси?
Я толком не знаю, что за типы впереди, но догадываюсь, что они планировали причинить мне вред, так что радуюсь, видя, что они не шевелятся, а их головы обернуты грибами вспученных подушек безопасности. Может, они не выжили. Я думаю, что, раз я отделался достаточно легко, не потеряв сознания, вряд ли стоит надеяться, что им это не удалось.
Значит, это спасение? Неужели? Мои друзья перегруппировались, объединили свои ресурсы и пришли мне на выручку?
Сомнительно. Есть ли у меня друзья? На ум никто не приходит. Что-то там насчет Мадонны и «Би Джиз».
Двое уже мертвы. Какая трагедия, какая группа!
Слышится ужасающий скрежет терзаемого металла, и «Хаммер» сдает назад на пару футов, утаскивая боковую дверцу вслед за собой.
«Надеюсь, прокатный, – недоброжелательно думаю я. – Чтобы двоих этих скурвившихся «фараонов» оглоушили счетом».
«Фараонов»? Они «фараоны». Теперь я припоминаю. Кригер и Фортц.
На меня падает тень, и я с облегчением вижу человека, обрамленного дверным проемом, до недавнего времени шедшим в комплекте с дверцей. Я испытываю облегчение, потому что силуэт человеческий, а не обезьяний, хоть на нем и маска Обамы.
Обезьяний? Кнопка. На самом деле этого быть не могло.
Фигура стремительно наклоняется ко мне, хватая за грудки.
«Мой спаситель», – пытаюсь я сказать, но во рту у меня что-то твердое, и я позволяю ему выпасть мне на колени.
Зуб. Один из моих моляров. Столько лет возни с зубной нитью коту под хвост. А ведь я еще и терпеть не могу зубную нить.
Этот тип мне знаком.
– Спасибо за спасение, – говорю я. Что ж, я вовсе не хочу показаться грубияном.
– Да никакое это не долбаное спасение, отморозок, – произносит знакомый голос.
Веснушка. Помню.
Друг или враг?
Враг. Недвусмысленно и однозначно.
Я сплевываю окровавленный кусочек десны.
– Веснушка. Я за тебя болел, чувак.
Он выволакивает меня из машины, и мы оказываемся в непосредственной близости.
– Не зови меня Веснушкой, – рычит он. – Веснушкой меня зовут мои боссы, и знаешь что? Теперь босс я.
Разумное требование.
– Нет проблем. Как же тебя звать?
Веснушка подгоняет меня к вырубившемуся «Хаммеру». На шоссе пустынно – значит, час или очень поздний, или очень ранний. Как бы там ни было, архангелам потребуется не больше минуты-другой, чтобы нагрянуть сюда, а углядеть раздолбанный «Хаммер» не так уж трудно. Я вижу знак «Силверкап» у съезда. Такой может быть только один.
– Можешь звать меня мистером Ломаном.
Должно быть, он шутит.
– Тебя звать сломанным?
Веснушка вздергивает меня, так что мы стоим нос к носу.
– Совершенно верно. Руди Ломан.
Порой надо посмеяться, даже если тебя за это прикончат.
– Орудие Сломано? Хер мне в сраку. О чем только родители думали?
– Можешь звать меня мистером Ломаном.
Должно быть, он шутит.
– Тебя звать сломанным?
Веснушка вздергивает меня, так что мы стоим нос к носу.
– Совершенно верно. Руди Ломан.
Порой надо посмеяться, даже если тебя за это прикончат.
– Орудие Сломано? Хер мне в сраку. О чем только родители думали?
Кровь ярости бросается Руди в лицо, и веснушки совсем исчезают.
– Руди… Ломан. Никаких «С».
Я все еще не совсем в себе, если понимаете, о чем я. Лицо у меня будто освежевали, тело в говно, но мне кажется, что важно поддерживать беседу.
– Все знают, что в Руди нет никаких «С», Веснушка. Я тебе не тупое орудие… Без обид.
Веснушка наносит мне удар в солнечное сплетение, наверное, причинив какой-то ущерб, но уровень моей боли настолько зашкаливает, что на удар я попросту не обращаю внимания.
– «С» нет в Ломан. И в Рудольф.
До меня доходит.
– А, как сломан, только без «С».
Очевидно, для Веснушки это на одну согласную перебор, потому что он взвывает с отчаянием того особого рода, породить которое могут лишь десятилетия измывательств, и швыряет меня на заднее сиденье «Хаммера». Попутно я вверх ногами вижу водителя, и это пацан – Ши.
Я в недоумении.
Веснушка забирается следом за мной и захлопывает дверцу.
– Ты видел, Руди? – спрашивает пацан. – Я пригвоздил этих долбаных копов. Я раздолбал их на хер. И кто теперь студентик? У кого теперь кишка тонка?
А затем – прямо не верится – они по-настоящему дают «пять» друг другу. Эти ребята поладили. Будто смотрели «Улицу Сезам» и узнали все о толерантности и умении понимать чужую точку зрения.
Ши тычет в мою сторону большим пальцем:
– Скажи мне, что мы будем пытать этого всуесоса на старый лад.
Стащив маску, Сломанное Орудие стучит костяшками пальцев мне по виску.
– Знаешь же, пацан. Старая школа.
Старая школа? Помнится, раньше старой школой были «Ран Ди-Эм-Си»[47], а теперь пытки ирландского парня.
Гребаное фуфло – старая школа, полный рот хумуса, уловка-Мерфи-22.
* * *Следуя указаниям Веснушки, Ши загоняет «Хаммер» в гаражный сервис в двух кварталах от «Джавитс». Я всегда гадал, кому это пришла в голову блестящая идея разместить крупнейший конференц-центр в подобных окрестностях. Каждый год десятки бухгалтеров и айтишников влетают по полной, потому что свернули не на ту улицу по пути обратно в свой «Холидей Инн» в центре. Счастливчики отделываются парой зуботычин и расставанием с бумажником, невезучих затрахивают по самое некуда. До меня доходил слух о бандерщике, держащем специализированную конюшню бывших библиотекарш, которых он забрал у банд и привел в порядок. Наверное, урбанистический миф.
Время поездки я использую с толком, чтобы немного привести себя в порядок, и к моменту, когда Веснушка выволакивает меня из автомобиля, я уже практически уверен, что наручники мне надела не горилла. В качестве же негатива действие средства, подсыпанного мне Эдит, заканчивается, и я понимаю, что в подобную передрягу еще не попадал. Мои синяки нахватали синяков, последние покрылись кровоподтеками, а мои мучения еще толком и не начинались. По-моему, левое ухо смахивает на кочанчик цветной капусты, а над одним глазом вырос какой-то дикий козырек, по ощущениям не похожий ни на одну из шишек, которые бывали у меня прежде.
Впрочем, обо мне уже беспокоиться поздно.
Будь моя воля, я выбросил бы полотенце прямо сейчас, избавив себя от остатка этого дерьмового дня.
Веснушка подталкивает меня через гараж, заставленный в основном люксовыми седанами, но с парочкой каннибализированных мопедов, валяющихся там, как изнасилованные Терминаторы. В нутре желтого такси копается автомеханик в комбинезоне «Тексако», но он даже не вытаскивает голову из-под капота. Наверное, не хочет быть свидетелем, что бы здесь ни происходило.
С грубоватым подбадриванием ствола пистолета Веснушки я нога за ногу шлепаю по луже масла в офисную зону, отгороженную рядом картотечных шкафов с одной стороны и грязной перегородкой с другой. Не отводя от меня прицел ни на миг, Веснушка усаживает меня на пластиковый стул, жалобно скрипящий от внезапной пытки моим весом.
Ши бредет следом, улучив минутку рассмотреть висящую на стене мисс Июль-1972, держащую гаечный ключ и прикусившую нижнюю губу, будто держать гаечные ключи – ужасно нервная работа.
– Чем ты так чертовски насолил этим копам, Макэвой? – интересуется Ши, покончив с пусканием слюней. – Что бы это ни было, это явно задело их до глубины души.
– Поработал над ними фаллоимитатором, – сообщаю я, и это едва ли не самое диковинное заявление в моей жизни. В подробности не углубляюсь, потому что не могу; энергии мне едва хватает, чтобы дышать. Попытайся я сказать еще хоть слово, и могу испустить дух от асфиксии.
Это вполне устраивает Эдварда Ши, потому что хотя все это дело с дилдо и невероятный повод для разговора, ему хочется вернуться к излюбленной теме – себе самому.
– Держу пари, не ожидал увидеть меня снова, а, Макэвой? – спрашивает он, взгромоздясь на уголок стола. И он прав – я бы поставил большие деньги против грошей, что именно этой мухи на моем торте уже не будет.
– Ага, держу пари, думал, что этот пацан Ши спит с рыбами.
Я киваю, и от этого больно мозгам, но все ж легче, чем говорить.
Он в самом деле только что сказал «спит с рыбами»?
– Хочешь знать, что было после того, как ты настроил нас поубивать друг друга?
Знать этого я вовсе не хочу. Почему бы этому юнцу не поиграть с самим собой или постоять где-нибудь в очереди за «Call of Duty»?
Минутку! Знать я хочу.
Кивать я больше не могу и потому мигаю. Один раз – да.
Ши начинает говорить, даже не заметив мой мигательный сигнал. К чему спрашивать человека, хочет ли он знать, если ты собираешься продолжать и рассказать ему во что бы то ни было? Отсюда до хумуса вещи, которые я хотел бы знать об этом пацане, исчерпываются.
– Ты сделал нам настоящее одолжение, Макэвой, – сообщает Ши. – Мы цапались и грызлись между собой с самой папиной смерти. Не правда ли, Руди Эл?
Руди Эл? Что за черт этот Руди Эл?
– Это правда, О-Шиник, – отзывается Веснушка, зардевшись от гордости при звуке своего нового позывного на мафиозный лад.
Прямо не верится, эти мудозвоны отмечают свое свежеиспеченное партнерство новыми приятельскими прозвищами. О-Шиник и Руди Эл? Лучше кокните меня прям щас.
– Но теперь мы выбрались из дерьма рука об руку. Это дерьмо сплотило нас, Макэвой. Ты покинул нас с двумя пушками на столе, помнишь?
Я мигаю один раз.
– Так вот, лифт закрывается, и все мы бросаемся рыбкой и барахтаемся, но не Руди Эл, потому что у него оружие на лодыжке.
Блин. Я был так занят поздравлением себя с устройством большой кровавой бани, что забыл поискать спрятанное оружие.
– Так что Руди наклоняется и выпрямляется уже при оружии.
– И я не знаю, в кого стрелять, – подхватывает Руди Ломан со смехом – чуточку горьким, будто он только что обнаружил, что надел непарные носки.
– Ага. Он не знает, в кого стрелять. Ржу-ни-магу.
– А я уж верняк недооценил этого парня. – Руди Эл шутливо тычет кулаком в плечо Ши. – Парень, которого ты подстрелил, захромал к двери, и это было единственное настоящее движение. Я увидал его и пристрелил его.
– Прямо в сердце, – добавляет Ши. – Да сзади, да по движущейся мишени, офигенный выстрел!
Я хочу указать, что офигенный выстрел был сделан с расстояния в три с половиной фута, не промахнулась бы даже одноглазая мартышка, но ничего не говорю, потому что это может обойтись слишком дорого, а реплика не настолько остроумная, чтобы терпеть ради нее новые муки.
– Так что там второй парень, Фрэнк?.. Ага, Фрэнк. Он бросается к столу, и я подраниваю его. Пока что я стреляю на хрен. Никакой стратегии как таковой.
Ши подхватывает повествование:
– Так что он валится, так обубенно вереща, что будит все здание. Веснушка… в смысле, Руди Эл обходит стол и приканчивает его.
– Мальца я даже в учет не беру, – поясняет Руди. – Насрать на мальца, вот что я думаю. У меня есть время в запасе. Но он мне показал. В наглости тебе не откажешь, О-Шиник.
Может, заставлять их держаться за руки было ошибкой.
– Я бросаюсь к пушке, – рассказывает Ши. – И когда Руди оборачивается с дальнего конца стола, то с удивлением видит, что он у меня на мушке, а я на мушке у него.
– Вот этот парень. Этот вот самый парень. Непоколебимый, как скала. Лицом к Руди Эл, репутация у которого не из худших, и даже не трясется. Это нельзя не уважать.
Ага, с равным успехом мне нельзя не уважать мюзиклы.
Вообще-то это несправедливо. Я наслаждался фигней из «Рока на века»[48].
– Так что эдаким манером мы стоим пару минут, – продолжает Ши. – И мне приходит в голову, что я ни фига не знаю, как заправлять практической стороной папиной компании.