– Я слышал, вы хотите стать телеведущей? – Винс галантно протянул ей руку. – Если когда-нибудь будете в Лос-Анджелесе и захотите остановиться, милости прошу.
– Большое спасибо. – Уизи немного робела, а может, все еще была переполнена эмоциями: ведь только что вернулась с первого в жизни свидания.
– Как все прошло со Стифом Тайлером? – поинтересовался Харрисон.
– Прекрасно. Мы договорились встретиться через два дня в Чарлстоне: мне надо пройтись по магазинам – купить кое-что до начала занятий.
Тру и Харрисон переглянулись: судя по всему, Уизи считает часы, оставшиеся до осени.
Обед прошел замечательно, словно ничего и не произошло между ними. И хорошо, что Уизи, всецело поглощенная мыслями о своем молодом человеке и колледже, забыла об отъезде Харрисона и Гейджа.
Один неловкий момент все же был, когда Гейдж и Винс вышли на крыльцо выкурить по сигаре. Харрисон не пошел с ними, так как сигары не лучшим образом действовали на его связки. Уизи поднялась наверх, чтобы заполнить какие-то новые анкеты для колледжа и написать эсэмэску Стифу.
И так вышло, что на кухне они остались одни.
Нечаянно коснувшись Тру, когда подошел к раковине с тарелками в руках, Харрисон пробормотал:
– Извини.
– Ничего, – отозвалась она, явно намереваясь и дальше держать дистанцию, сохраняя дружеский стиль общения.
– Как прошло с «Бьюти колл»?
Он собрал со стола бокалы и поставил в раковину.
– Нормально. Мы обо всем договорилась. И еще я заказала столы и стулья, тенты и танцпол. – Она была вполне довольна. Нет, особой радости, конечно, не испытывала, но учитывая то, что произошло между ними днем, не стоило удивляться.
Харрисон улыбнулся ей так, как улыбался пиар-агентам.
– Прекрасно.
– Да. – Ощущая неловкость, Тру оглянулась на него. – Я сама здесь закончу… Спасибо, что убрал со стола.
– Ты уверена? – Он подошел ближе и положил на край раковины нож для масла, изображая, что занят делом, а на самом деле чтобы вдохнуть запах ее волос.
– У тебя сегодня был трудный день, а невестам полагается отдыхать перед свадьбой.
Она взяла полотенце и сняла с крючка фартук Хони, на этот раз с яблоками на желтом фоне.
– У меня нет времени, – глухо отозвалась Тру, не глядя на него.
Весь ее вид, пусть и в этом веселеньком смешном фартуке, разбивал ему сердце. Хотелось взять ее за подбородок, обнять, но он не посмел даже прикоснуться к ней.
– Не думай, что ты совершила что-то ужасное.
Она упорно отказывалась поднять на него глаза, поэтому лишь молча кивнула.
– И прекрати изводить себя этими фартуками. – Харрисон выдвинул ящик, где они лежали, вытащил белый фартук с синим рисунком и вопросительно вздернул брови: – Этот в следующий раз, да?
Но Тру не засмеялась, а очень серьезно сказала:
– Я не звонила Дабзу. Мы только обменялись эсэмэсками… о машине.
– О машине? – не понял Харрисон.
– Она в гараже. Это «бумер». Он купил ее для меня.
– Что ж… прекрасный подарок. – Только не для Тру. Он купил бы ей джип, если бы мог. Сложив белый фартук наподобие полотенца, Харрисон убрал его в ящик, как учила мама. Это единственное, что он умел делать по дому. – Дабз по делам в Нью-Йорке, ты занимаешься подготовкой к свадьбе – вы оба серьезные люди. И такой автомобиль как раз под стать…
– Нет! – воскликнула она с горечью. – Нет…
Он не стал ничего уточнять – и так все понятно: Дабз готовит ее к роли Супруги Адвоката.
– Свадьба через неделю, – вдруг сказала Тру, словно сыпанула соли в открытую рану, но Харрисон сумел сохранить спокойствие. – Мы должны думать друг о друге, а я за все утро ни разу о нем не вспомнила.
Поцелуи Харрисона заставили ее забыть обо всем – можно сказать, вычерпали до дна… Господи, эта женщина такая…
Он придушил свой сексуальный аппетит и произнес примирительно:
– Я виноват, хорошо, – полез первый с поцелуями и все такое. Завтра утром я уеду – обещаю.
Она молча смотрела на сад через застекленную дверь. Солнце почти зашло, лишь несколько косых лучей золотили верхушки сосен и дубов.
– Будь мы героями сказки, все кругом было бы усыпано сердечками и цветами, – тихо проговорил Харрисон. – Но, увы, наша жизнь далека от сказки: имеют место быть реальные проблемы, порой весьма существенные, и приходится их решать. Если любишь кого-то, то должен хотя бы попытаться, вот и все.
Тру вздохнула и робко улыбнулась:
– Наверное, ты прав. Пожалуй, пойду к себе. Извинись за меня перед Винсом.
– Конечно.
– Увидимся утром за завтраком.
«Завтрак с привкусом чужого счастья».
Кажется, Харрисон приехал в Бискейн давным-давно, а на самом деле не прошло и недели…
– Спокойной ночи, – сказал он.
– Спокойной ночи, – отозвалась она.
И ушла не оглянувшись.
Они втроем долго сидели на крыльце, пока не появился лимузин, чтобы отвезти Винса в отель в Чарлстоне.
– Хороший парень, – задумчиво резюмировал Гейдж. – Я даже не понял, настоящий ли он гей, но мне, собственно, все равно.
– Мне поначалу тоже было любопытно, но рядом с ним быстро забываешь об этом, – сказал Харрисон. – Я думаю потому, что он не старается привлечь внимание к себе, а больше думает об окружающих.
В отличие от самого Харрисона. Да, он успешный, богатый, талантливый – это общеизвестно, – но сосредоточен лишь на своей собственной карьере. Нет, безусловно, что-то он делал и для других, это хорошо, но что останется после него?
– Знаешь, в том, что отец попал в тюрьму, нет твоей вины, – вдруг сказал Гейдж.
– Ты о чем? – насторожился Харрисон. – С чего вспомнил об этом сейчас?
К ним подбежал Эд, и Гейдж позволил псу занять место на качелях.
– Я знаю, что ты винишь себя, потому что околачивался около тайника, когда отца не было там. Я наблюдал за тобой с дерева.
– Об этом мне известно…
– И видел все в тот день, когда явился шериф. Он проследил за тобой до самого тайника, где был спрятан перегонный аппарат. А потом привел это как доказательство и арестовал отца, когда тот вернулся из рейса.
– Черт, старина! Я знаю все это. – Харрисон судорожно вздохнул. – Отец говорил, чтобы я не ходил туда, а я не послушался, – в этом моя вина. Шериф всегда здоровался со мной, и позже я понял почему: пытался втереться в доверие к сыну подозреваемого, которого хотел поймать с поличным. Он надеялся, что я проговорюсь или сделаю что-то такое, что подтвердит его версию.
– Отец сам сделал выбор. Ты тут ни при чем.
– Умом я это понимаю, но сердцем…
– В тот день шериф уже знал про тайник.
– Постой, ты о чем?
– Как-то я сидел на своем любимом дереве, а шериф искал миссис Нилсон. Помнишь ее? Она жила в соседнем трейлере.
– Да. У нее была целая куча бойфрендов.
– Точно. И шериф входил в их число. Я слышал, как он говорил с ней по рации. Она только прикидывалась скромницей, а на самом деле любила поиграть с мужчинами – например, в прятки, как в этот раз. Она часто ходила к лодке на берегу залива, туда, где начиналось болото, и ставила сеть для креветок. Возможно, она была там, когда он ей звонил.
– И?
– Ну вот шериф и должен был ее найти, чтобы потом заняться сексом. Он и нашел, но прежде наткнулся на тайник, где отец прятал перегонный аппарат. Я слышал, как он говорил по рации. Так что все произошло раньше. И тебе не за что себя винить.
– Ты шутишь?
– Нет. Я хотел предупредить отца, но он тогда был в море. А когда вернулся, его почти сразу взяли, на второй день… Мне следовало рассказать ему все в тот миг, когда он переступил порог, но так не хотелось омрачать ему радость от встречи с мамой и нами. Так что если кто из нас и виноват, то это я.
– Нет, ты здесь точно ни при чем.
– Это почему же?
– Господи! – Харрисон потер глаза. – Если бы ты даже предупредил отца, шериф в любом случае арестовал бы его. И потом, отец был не тот человек, чтобы сбежать, бросить в нас.
– Да, ты прав, – вздохнул Гейдж. – И мы не должны винить его за то, что остались одни и каждому из нас пришлось идти своим путем.
Харрисон наклонил голову, думая о том, как много жизней спасла смерть отца.
– Он занимался незаконным изготовлением спиртного, и получил за это пять лет тюрьмы. Пусть это и жестоко, но понять можно. Даже он сам понимал. Но лишиться жизни всего через три недели…
– Да, – горько усмехнулся Гейдж. – Ирония в том, что сейчас эти перегонные аппараты может иметь каждый. В Чарлстоне, на Кинг-стрит, один парень продает спиртные напитки собственного приготовления и неплохо на этом зарабатывает.
Они помолчали минуту-другую. Цикады пели свою вечернюю песню. Взошла луна. Господи, до чего же красивая! И Харрисон подумал, что та луна, на которую они с Тру смотрели на Палм-Бич, была точно такая же.
– Почему ты не рассказывал все это раньше?
– Мне не приходило в голову, что ты можешь винить себя, – сказал Гейдж. – Правда, меня не очень-то занимало, о чем ты думаешь – не было до этого дела, да и кроссворды все время отнимали, – но последние два дня заставили присмотреться к тебе внимательнее. Сегодня, когда мы были в трейлере, я как бы вернулся мыслями в наше детство и подумал, был ли ты счастлив, после того как отца арестовали. Потому и решил рассказать обо всем, что тогда случилось. Не думаю, что ты счастлив. И потом, еще этот дом, который ты строишь для меня. Мне порой кажется, таким образом ты стараешься загладить какую-то вину, которую сам себе надумал…
– Нет, Гейдж, дело не в этом: просто я люблю тебя. И не смейся над моими словами, иначе надеру тебе задницу.
– Заткнись, хоть на секунду. – Гейдж почесал пса за ухом. – Это непросто для меня. Ты всегда чувствовал себя виноватым, потому что не знал, как от меня избавиться: я, не имея собственной жизни, вечно околачивался около тебя и твоих друзей. Потому ты и взвалил на свои плечи эту ношу. И я никогда не пытался ее облегчить. Никогда. Просто принимал это как должное.
– Так и должно быть, – пожал плечами Харрисон. – И дело не в чувстве вины – мы же братья.
– Да. И я хотел бы наконец стать старшим братом и снять с тебя эту чудовищную ответственность. Родители наверняка тоже хотели бы этого.
Харрисон ничего не ответил. Эмоции переполняли его. Приятно было сидеть в тишине и говорить то об одном, то о другом. Нужно просто постараться услышать друг друга и прочувствовать, что бы это ни было: главное – без издевок, обид и яда.
– Ты меня понимаешь? – Гейдж нарушил молчание.
– Не знаю даже, что сказать, – пожал плечами Харрисон.
Гейдж хмыкнул:
– Вечно ты убегаешь от ответа.
Харрисон сглотнул и поднялся со ступеньки.
– Я знаю.
Гейдж последовал его примеру, и только Эд не шевельнулся: ни за что не отдаст свое место на качелях, – продолжая наблюдать за братьями, высунув язык.
Те обнялись, и Харрисон сказал:
– Спасибо.
– Еще кое-что. – Гейдж отступил на шаг. – Тру просила меня составить анаграмму имени Дабз Уэринг. Ты знаешь, можно составить много комбинаций букв, но большинство бессмысленны.
– Нет, не знал. Ты вставил себе в голову мозг Эйнштейна? Из этого мог бы получиться классный фильм.
– Из всех комбинаций, – продолжал Гейдж, не обращая внимание на сарказм брата, – одна пришла мне на ум немедленно, но я не сказал Тру, а дал ей вполне невинную версию: «груженый вагон».
– А та, другая?
– «Негодяй побеждает». Я думаю, мой младший брат, что должен был это тебе сказать. – И он прошел мимо Харрисона, не сказав больше ни слова.
– Ты так считаешь? – крикнул вслед ему Харрисон, но Гейдж не ответил: скрылся в доме, и дверь медленно закрылась за ним. Харрисон стоял и смотрел на Эда, но в голове у него вновь и вновь звучали эти слова: «негодяй побеждает»…
Все это странно. Действительно, странно.
– Пойдем, Эд. – Он открыл дверь, чувствуя себя странно по многим причинам, но вместе с тем лучше. Легче.
– Я думаю, мы в сумеречной зоне.[31]
Эд соскочил с качелей и направился в дом, высоко подняв хвост. Немного надо, чтобы сделать пса счастливым. Псы не испытывают угрызений совести, не высовываются и ничего не изображают на публике. Неудивительно поэтому, что сознание у них остается незамутненным.
Харрисон поднимался по лестнице, думая об отце, который всю жизнь ловил креветок и ничего не видел впереди. Мать батрачила на чужих людей, и работа была настолько тяжелой, что кожа на руках у нее высохла, покраснела и потрескалась. Гейдж – великий молчальник – прятался от людей на деревьях, жил в своем мире, который построил из слов.
Дошла очередь и до самого Харрисона. Он всегда был раним, очень, но скрывал свою уязвимость за бравадой, рисуясь перед мальчишками. Потом, когда посадили отца, а мать заболела, он превратился в того парня, который ото всех держался в стороне и которому ни до чего не было дела.
За исключением игры на гитаре. Музыка не дала ему пустить жизнь под откос. Это была его судьба – музыка и воспоминания о Тру.
Каждый из Гемблов старался сделать все как можно лучше. И никого нельзя осуждать за то, что жизнь их семьи сложилась так, как сложилась.
Даже его.
Глаза защипало.
Харрисон не мог видеть эту необыкновенную луну из своей комнаты, но, лежа в постели добрых полтора часа, глядя в потолок и думая о Тру, вспомнил луну, что освещала Палм-Бич в ту памятную ночь. И та луна была необыкновенная…
Как и их необыкновенная любовь…
Он тихо рассмеялся. Сентиментально? Да. Но он писал песни о любви. Возможно потому, что любил сам? Может, ему просто нужно признать это? Он артист, не поденщик. И не винтик в гигантской машине по деланию миллионов, что требовалось его продюсерам.
Он не должен чувствовать себя виноватым, не заслуживающим успеха.
Харрисон закрыл глаза. Песни… откуда они берутся? Когда хорошо, они приходят сами, как лунный свет через окно.
Глава 27
В ту ночь Тру, как ни старалась, уснуть не могла: ворочалась с боку на бок, безуспешно сражаясь с подушкой. Это напоминало состязание по реслингу, в котором она, увы, не стала победителем. В половине второго она сдалась окончательно. Сердце стучало все сильнее…
«Все хорошо», – успокаивала она себя и снова закрывала глаза.
Но ее сердце… оно не желало успокаиваться. «Бум-бум-бум»… Сомкнув веки, она зарылась лицом в подушку.
В доме стояла мертвая тишина. И дышать становилось все труднее.
Что это, опять приступ паники? Нет, не сейчас. Тру справится с этим.
Оставаться в постели нельзя. Поэтому она встала и принялась ходить по комнате, стараясь дышать медленно, размеренно. Вдох-выдох, вдох-выдох… Она же приняла решение. Она выйдет замуж за Дабза – это необходимо сделать. Все сомнения позади. Плохие времена закончилась.
Но тогда почему ее сердце не хочет успокоиться?
Руки начали дрожать. И тогда Тру решила: ванна – вот что ей нужно! Отвлечься. Отвлечься любым способом. Сфокусировать внимание на чем-то одном… Так говорил доктор. Сфокусироваться на чем-то одном – например, на дыхании. Дышать медленно, размеренно, забыв обо всем остальном.
Стараясь не шуметь, она прошла в конец коридора, где размещалась ванная комната, которой они с Уизи пользовались, пока в их доме временно гостили мужчины. Войдя в ванную и ощущая дрожь во всем теле, она повернула кран и, не дожидаясь, пока наполнится ванна, легла в воду, не снимая одежды – тонкого топика и коротеньких шортов. Сжавшись в комочек, Тру подтянула колени к груди, чувствуя, как щиплет от слез глаза, дрожащей рукой налила в воду немного пены и безучастно уставилась на белоснежные хлопья, разраставшиеся вокруг нее.
«Успокойся, – говорила она себе. – Смотри на воду».
Тем временем теплая вода поднималась и обнимала ее, словно материнские руки.
Приступ паники, подбиравшийся к ней словно голодная акула, примерно после тридцати секунд… отступил.
Слава богу.
Тру выключила воду, легла на спину, расслабилась и закрыла глаза. Тишину нарушали лишь капли воды и тихое лопанье пузырьков. Сердце наконец успокоилось, дыхание пришло в норму, и сознание прояснилось, раскрылось тихо, как цветок, и родило лишь одну мысль: «Харрисон».
Он был рядом. В конце коридора. И это успокаивало ее, как ничто другое. Тру сняла майку и шорты, бросила на пол, но эти бархатистые пузырьки заставили ее осознать собственную наготу, и теплая вода, ласково омывавшая тело, напомнила о том, что Харрисон делал с ней в заливе. Ее колени раскрылись, голова безвольно отклонилась назад, и она предалась воспоминаниям…
Господи, она хотела его: хотела, чтобы он увидел ее такой, хотела, чтобы был сейчас здесь, с ней… Но он спит, не зная, что она совсем рядом и фантазирует о нем…
Тру тихонько рассмеялась своим мыслям. Возможно, каждую минуту дня или ночи какая-нибудь женщина в мире фантазирует, представляя себе Харрисона.
Пройдет несколько часов, и он уедет. И никогда больше не повторится то, что было между ними. Тру крепко сомкнула веки. Никогда. «Кап-кап-кап…» – падали капли.
Никогда.
Может быть, не нужно выходить за Дабза?
Господи!
Может быть, она не должна…
Эта мысль будоражила ее сознание, требуя решения, и, зажав уши пальцами, Тру с головой погрузилась в воду.
«Не думай! Не думай, Тру Мейбенк!»
А когда она вынырнула, слезы градом катились по щекам.
Она вышла из ванны. Мокрые волосы холодили спину. Слезы застилали глаза. Все кончено. Все…
Завернувшись в большое полотенце, вслепую, Тру прошлепала босыми ногами по коридору в свою комнату… И что дальше? Лечь спать с мокрой головой, проплакать всю ночь, а потом жалеть себя всю оставшуюся жизнь?
И тогда она отправилась на чердак.
Да, именно на чердак.
Глубоко вздохнув, Тру осторожно открыла дверь чулана, откуда вела лестница наверх. И пока поднималась, постепенно успокаивалась. Шаг за шагом, ступенька за ступенькой.
Она выйдет замуж за Дабза, но вовсе не собирается приносить себя в жертву. Она сама сделала этот выбор. И пошло оно все…
Да, так и будет.
И студия ей поможет. Тру приходила сюда, чтобы наполниться новой энергией. Энергией, которая помогает ей подняться, если она вдруг споткнулась.
Да. Да!
Волосы мокрыми жгутами спускались на спину, но Тру было все равно. Она бросила полотенце, и сняв с крючка старую рубашку отца, надела ее. На метке прачечной, пришитой на изнанке, осталось его имя – Кольер Мейбенк. Иногда она приходила сюда просто для того, чтобы зарыться в эту рубашку лицом, вдохнуть знакомый запах. Закрыв глаза, думала о том, каким строгим казалось ей это имя, каким предсказуемым в этом непредсказуемом мире.