Гости слушали Альку, улыбались и ахали удивленно. А он, воодушевленный вниманием, собрался уже показать свою ракетную установку и рассказать, как они с Коськой метко били ракетами Катькин кораблик, да вдруг, словно выстрел, хлопнула вылетевшая из бутылки пробка.
И всё мгновенно переменилось. Люди сразу встали, заходили, задвигали стульями, оживленно заговорили о чем-то своем.
Алька остался один на диване. Он растерянно смотрел на поднявшуюся суматоху, не понимая, что случилось. Он соскочил с дивана, забегал от одного к другому, просительно повторяя:
— А еще что я скажу…
Но его уже никто не слушал. Выстрел бутылки словно убил у всех интерес и к его рассказам, и к нему самому.
Пухлая и мягкая тетя Рая, когда Алька пробрался к ней, протиснувшись между стульями, тихо и решительно сказала:
— Не балуй, Алик. Нехорошо. Да и платье мне изомнешь.
Алька перешел к тете Нюше. Но тетя Нюша подтолкнула его твердым и острым пальцем в спину.
— Иди, иди, крошка. Не мешай нам.
Даже Иван Петрович не обратил никакого внимания на Альку: он с тяжелым сопением грыз куриную ногу.
Алька расстроился и, едва сдерживая слезы, пошел на кухню. Он, может быть, и расплакался бы от обиды, да дверь открылась, и на пороге появились Коська и Катька. Они теперь были немного почище: наверное, умылись из колонки, однако у Коськи по-прежнему чернели комочки грязи на ушах и волосах.
— Пришли вот, — сказал Коська очень важно. — В гости.
— Пришли, — повторила Катька, осматриваясь вокруг удивленными глазами.
— Мы тебе вот что подарим, — и Коська разжал кулак.
На ладошке лежал видавший виды складешок в форме туфли. Алька затрепетал весь: ничего на свете он так не желал иметь, как этот Коськин ножик. Сколько раз Алька выпрашивал его у Коськи, сколько раз пытался выменять на что угодно, но тот и слушать не хотел. А сейчас вот взял и подарил…
— Эх, спасибо, Коська! Вот уж спасибо!.. Идемте в комнату, там уже едят.
Они вошли. Мама обернулась и замерла в изумлении, забыв откусить хлеб, который она поднесла ко рту.
— Эт-то еще что такое?
Алька сказал гордо и радостно:
— В гости ко мне пришли. Коська и Катька. Я их тоже пригласил. Они мне вот что подарили, — и он показал ножик.
Гости засмеялись, а мама покачала головой.
— Идемте-ка на кухню, гости дорогие.
Она достала из буфета несколько конфет, дала Коське и Катьке.
— А теперь ступайте.
— Куда? — не понял Коська.
— На улицу. Домой. Куда хотите.
— А ваш Алик позвал нас.
Катька тихонько подтвердила:
— Позвал…
Мама нахмурилась.
— Идите, идите, дети. Нам некогда. Нас ждут гости.
Алька умоляюще сложил руки.
— Пусть они с нами… Пусть, а?.. Мам?..
Мама прикрикнула:
— Иди займись своими игрушками и не выдумывай глупостей. Ступайте, ступайте, ребятки. Вы нам мешаете.
У Альки мелко затряслись губы.
— Пусть они с нами… Пусть…
Мама сердито дернула Альку за руку.
— Перестань. Сейчас же!
Коська тяжело вздохнул и пошагал к двери. За ним, оглядываясь, пошла и Катька. А Алька продолжал упрашивать маму:
— Мам, пусть… Хоть немножко, а?..
Он упрашивал, а по щекам катились частые и крупные слезы.
В гостиной играла музыка, кто-то пел, кто-то хохотал, кто-то тяжело топал по полу. Дверь оттуда вдруг отворилась, и вышел папа, держа раздавленную ракетную установку.
— Вот беда, — сказал он виновато, — Иван Петрович наступил нечаянно… Плясал и наступил…
А Алька плакал и смотрел в окно: там по дорожке, держась за руки, медленно уходили Коська и Катька…
1971 г.
Грызунок
Валька стоял на самом носу теплохода, когда на излучине реки показалась Сосновка. Еще издали он увидел на пустом причале тетю Груню. Она, в белой косынке, в длинном темном платье с цветастым передником, прикрыв ладонью глаза, смотрела на теплоход. Валька, словно ветряк крыльями, замахал руками. Тетя Груня увидела, забегала вдруг по краю причала, будто выискивая место поудобней, чтобы прыгнуть в воду и плыть навстречу.
Через несколько минут Валька уже сбегал по жидким сходням на причал из десятка досок. Тетя Груня подбежала, обняла его.
— Большой, совсем большой… — говорила она, торопливо вытирая глаза кончиком косынки. — Довелось бы встретить где на улице — не признала бы. Совсем мужик. А глаза капля в каплю мамины… Ну, айда, айда, голубенок, до дому.
Они шли нешироким проулком, полого поднимающимся к центру села, Валька с любопытством вертел головой — все было непривычно и интересно: и огромные огороды, и плетеные из веток заборы, и колодцы с длинными шестами — журавлями, и низенькие закопченные баньки, которые дружно дымились по случаю субботы.
Прямо на дороге бились крыльями, купаясь в горячей пыли, куры. Валька чуть ли не наступал на них, а они хоть бы что: даже не поднимались, только косили глазами да предостерегающе кыркали, широко разевая клювы. Навстречу брел тупомордый ушастый телок. Увидел Вальку, остановился, широко расставив ноги и торчком подняв уши. Валька даже забоялся: не бодаться ли вздумал? Однако телок равнодушно проводил его взглядом и лениво побрел дальше.
Всюду тихо и до странности безлюдно. На главной улице тоже. Даже автомашин нет. Идет Валька, удивляется: словно в другую страну попал.
— А вот и наша изба, — говорит тетя Груня и показывает на зеленую крышу.
Ни самого дома, ни двора не видно — загораживает высокий плотный забор, выкрашенный той же зеленью.
Дядя Тима что-то строгал под навесом у сарая. Оглянулся на стук калитки, заулыбался, пошел навстречу Вальке, широко растопырив руки, будто боясь, что Валька проскочит мимо.
— Ну, здравствуй, племяш, здравствуй! Приехал, значит? Ну-ну…
У дяди Тимы отвислый живот, подхваченный снизу узким ремешком, и тонкий голос, такой же, как у тети Груни. Валька встречался с дядей Тимой один только раз: год назад дядя приезжал к ним в город. Тогда он привез много гостинцев: меду, сушеных грибов, кедровых орехов, а папе — черные лохматые унты. Валька и об орехах забыл, когда увидел эти унты, загоревал даже: себе бы такие! Надеть бы ушанку, свою меховую куртку на молниях, унты да пройтись по городу! Никакой мороз не прошибет, да и вид что надо. Как геолог или зимовщик какой!
Выждал Валька удобный момент, попросил дядю Тиму:
— Сшейте мне тоже унты, а?
Дядя Тима тонко засмеялся, взъерошил Валькин чубчик:
— Что, хороши? Понравились? То-то… Ладно, Валенсин, постараюсь. У меня уже одна шкурка припасена, авось и другую добуду. А ты вот что: приезжай-ка к нам на лето. Отдохнешь, а заодно и унты с тобой стачаем.
Дядя Тима почему-то называл Вальку Валенсином, и это здорово не нравилось Вальке, прямо-таки оскорбляло и злило. А тут и «Валенсина» никакого не заметил.
— Спасибо, дядь Тима. Приеду…
Приглашения дяди Тимы Валька не забывал ни на день, а про унты и подавно. Они так и стояли в глазах, широконосые, на толстой подошве, с ремешками и блестящими пряжками…
И вот он приехал.
Валька чуть ли не с ходу хотел было заговорить с дядей Тимой об унтах, да постеснялся: вдруг подумает, что он из-за них, из-за этих унтов, специально приехал. Сказал только:
— Хорошо у вас тут…
Тетя Груня обрадовалась этим Валькиным словам, как подарку:
— Так, милый, так. Чисто рай земной — живи да радуйся.
Дядя Тима подтвердил:
— Хорошо. А ежели еще и с умом жить — совсем ладно. — Обернулся к тете Груне. — Давай-ка, мать, накрывай на стол, гость-то наш, поди, проголодался за дорогу.
Тетя Груня принялась хлопотать.
Блины со сметаной, пироги с грибами, глазунья с румяными пластами сала, варенец, топленое молоко с коричневой пенкой толщиной чуть ли не в палец… Валька едва-едва выбрался из-за стола — так наелся. Полежал на траве под черемухой, отдышался малость и пошел шастать по двору да огороду.
Огород ему здорово понравился. Всего полно: и огурцы, и помидоры, и горох, и даже бобы. Это рядом с домом, а дальше растянулись грядки с луком, морковью, редиской, за ними — целое поле картофеля. В низине, в конце огорода, росла капуста, брюква, а по тыну густо плелась тыква. Как уж ни был сыт Валька, а не удержался — съел морковку и набил полон карман стручками гороха. Так, на всякий случай.
Не меньше огорода понравился Вальке и двор с его сараем, загончиками, клетушками, кладовками. Но самым интересным оказался чердак. Чего там только не хранилось! Всевозможные ящички и жестяные банки с гвоздями, шурупами, болтами и гайками, какие-то железяки и инструменты, сковороды, чугунки, ведра и даже детский велосипед, хотя, Валька знал, у дяди Тимы и тети Груни никогда не было детей.
Пока Валька перебирал да рассматривал все это добро — вспотел, вымарался в пыли и ржавчине: на чердаке было жарко и душно. Когда он собрался уже спускаться, увидел в дальнем углу подвешенный к стропилине сверток. Развернул тряпку, ахнул — шкура! Сразу вспомнились слова дяди Тимы, сказанные там, дома: «Одна шкурка уже припасена». Вот она! Значит, будут унты. Правда, не такие, как у папы, не черные — рыжие. Да разве в этом дело? Пусть любые.
Пока Валька перебирал да рассматривал все это добро — вспотел, вымарался в пыли и ржавчине: на чердаке было жарко и душно. Когда он собрался уже спускаться, увидел в дальнем углу подвешенный к стропилине сверток. Развернул тряпку, ахнул — шкура! Сразу вспомнились слова дяди Тимы, сказанные там, дома: «Одна шкурка уже припасена». Вот она! Значит, будут унты. Правда, не такие, как у папы, не черные — рыжие. Да разве в этом дело? Пусть любые.
Вальке стало еще веселее и радостней.
Вечером теткин двор ожил: забекал, захрюкал, замекал. У длинных мелких корытец копошилась целая стая уток; в загоне, как голодные тигры, метались три огромные свиньи с длинными хищными рылами; в закутке, в дальнем углу двора, сбившись в кучу, стояли овцы и, словно передразнивая друг друга, противно бекали на разные голоса. В стайке мычала корова, носился, вскидывая задние ноги, мордастый бычок, и всюду сновали смелые до наглости куры.
Посмотрел Валька на эту шумную, беспокойную ораву, качнул головой:
— И все это ваше?
Дяде Тиме, видать, понравилось Валькино удивление, засмеялся тонко:
— А что? Весело, а? Знай разворачивайся, пить-есть готовь.
— Да, — проговорил Валька, — живьем сожрут. Вон, не свиньи — настоящие зверюги. Зачем вам столько всего?
— Вот тебе на! — воскликнул дядя Тима. — Чего придумал! Жить, Валенсин, жить. Чтобы не лезть людям в глаза, как вон Еремеевы али соседка наша Савельиха. Чуть что — дай мучки совочек, одолжи сальца на заправку, али того хуже: дай ей десятку, а то всю четвертную, вишь — поиздержалась…
Глаза у дяди Тимы стали злыми, губы тонкими. Вдруг, ни с того ни с сего, он закричал визгливо, будто это Валька виноват:
— А ты живи по своим возможностям! Не трать больше, чем у тебя есть, вот и не будешь попрошайничать! Да…
Дядя Тима примолк, тяжело дыша, потом произнес уже спокойно:
— А мы не бегаем по людям, нет! Привычки такой не имеем. И все потому, что труда не боимся, сил своих не жалеем. Уяснил, Валенсин, что к чему, а?
Подошла тетя Груня, сказала, что баня истопилась и давно пора мыться.
Валька вошел в тесноватую и задымленную баньку и задохнулся: воздух был сух и горяч. Опустился на низенькую скамейку и тяжело задышал, по-рыбьи открыв рот. А дядя Тима хоть бы что, наоборот — крякал от удовольствия.
Он налил в шайку воды, прихватил веник и полез на полок.
— Возьми-ка, Валенсин, ковш да брызни на каменку.
Валька набрал воды, плеснул на раскаленные камни. Пар ударил, как взрыв, обжигая лицо, грудь, глотку. Валька взвизгнул и отпрянул к стене. Невидимый в пару дядя Тима рассмеялся:
— Давай еще, Валенсин, еще. Лей, не бойся. Да лезь ко мне, похлещемся веничком.
Однако Валька, согнувшись в три погибели, зажав рот и нос ладонью, рванулся в предбанник. Только там он, ошалевший от жары, перевел дыхание.
Нет, пропади она пропадом, такая баня! Пусть другие, если хотят, истязают себя, а ему, Вальке, для мытья и купаний воды в реке хватит.
Спать Валька лег на сеновале — едва упросил тетю Груню постелить там.
Хорошо! Сено свежее, хрусткое, запах — голова кружится. Сквозь щелку в крыше видна звездочка. Смотрит она на Вальку и чуть приметно мигает. Тишина, прохлада… Ах, славно, что он приехал в Сосновку! Завтра надо обязательно познакомиться с ребятами, да в лес по грибы и ягоды, а то, быть может, в чернь, как здесь называют тайгу.
И с дядей Тимой надо поговорить: пусть побыстрее шьет унты…
Проснулся Валька, а солнце уже высоко. Спустился по лесенке, выбежал во двор — пусто: вся «живность», как говорит дядя Тима, уже разбрелась кто куда. В доме тоже никого. Глянул на стол — записка.
«Валя, детенок, мы ушли на покос. Еда под полотенцем. К вечеру придем. Целую, тетя Груня».
А ниже приписка корявыми буквами:
«Валенсин! Натаскай в бочку из колодца воды. Бочка у сарая. Полную. Уяснил?»
Валька попил молока с пирогом, вышел посмотреть, где бочка, где колодец.
Бочка была большая, потом он высчитал — на тридцать шесть ведер. Колодец находился за избой, в огороде, к нему вела узенькая, утоптанная тропка. Валька заглянул в колодец: неглубокий; постоял, подумал и решил, что времени впереди много, к вечеру успеет натаскать воды.
Прихватив в карман кусок пирога, Валька пошел на улицу. Там, как и вчера, было почти безлюдно: лишь кое-где бегали малыши, да у ворот соседнего дома сидел на скамейке длинноусый корявый дед. Увидел Вальку, остановил сурово:
— Ты чей? Я, кажись, таких еще не видел.
Валька ответил нехотя:
— В гости приехал. К Худояковым.
— А-а, к Грызункам…
Валька обиделся:
— К каким-таким грызункам? Тетя Груня — мамина сестра.
Дед усмехнулся и подобрел:
— Это по-уличному их так кличут… Да ты не обижайся. Вон у меня тоже прозвище есть — Тёрка. Не понимаешь? Видишь, лицо в корявинах? Вот и Терка.
Валька засмеялся: ну чудаки! Взрослые люди, а как маленькие, дают друг другу прозвища!
— А почему они Грызунки?
Дед пожал прямым костлявым плечом.
— Не я давал кличку. Авось, сам узнаешь… Надолго в гости-то?
— На месяц. Только почему-то у вас тут народу мало. Одна малышня.
— Сенокос, паря. Ден через пять все соберутся.
Валька расстроился: пять дней одному — с ума сойдешь от скуки. Эх, не вовремя приехал. Что делать одному столько дней? Только время бить. Лучше бы дядя Тима взял с собой на покос — все веселей.
— Дедушка, а покосы у вас далеко?
— Далече. За вторым лесом. Попервости и заблудиться можно… А ты, паря, вон на горку взберись, ежли скушно, на Раздумье. Видишь эвон, в конце улицы? Красиво там.
— Горка Раздумье? Почему?
— Сказывают, что давным-давно, когда пришли сюда первые поселенцы, здесь, на этой горке-то, они решали, где ставить село. Вот потому и Раздумье.
Через полчаса Валька уже взахлеб глотал речной ветер на самом гребне холма. Обернулся — и чуть не слетел с кручи: возле стояла большая рыжая собака с белым пятном на груди и, свесив широкий розовый язык, склонив чуть набок голову, внимательно смотрела на него. Валька, ни жив ни мертв, тоже уставился на собаку, лихорадочно соображая, что делать. А что сделаешь, когда в руках даже паршивой палки нет, а позади обрыв и река? Шевельнул Валька деревянными губами, выдавил чужим, противным голосом:
— Ну, чего смотришь? Не узнаешь, да? Я — свой. Понимаешь — свой.
Собака облизнулась, переступила с ноги на ногу и снова уставилась на Вальку. Валька чуть осмелел.
— Ну, вот видишь, я не трогаю тебя, не бью, и проваливай отсюда. Мотай, мотай, а то возьму да разозлюсь. Плохо будет. Ну?!
Валька, собрав все мужество, отчаянно шагнул вперед. Собака отскочила, снова склонила голову набок и, показалось, хитро подмигнула ему. Валька сделал еще шаг, собака опять отбежала. Валька повеселел.
— Эх ты, рыжий, напугал меня, а сам, поди, только лаять можешь? Да? Разве такие морды у злых бывают?.. Ты добряк, да? Или прикидываешься?
Собака дружелюбно вильнула хвостом, Валька совсем успокоился.
— Конечно, добряк! Ну, тогда иди ко мне. Иди, иди, не бойся.
Собака в самом деле подошла, встала вдруг на задние лапы, а передние положила Вальке на плечи и лизнула его прямо в глаз. Валька от умиления обнял лохматую башку, прижался к ней щекой и произнес растроганно:
— Ух ты, мой умница. Ух ты, красивенький. Чей ты, такой славненький песик? Как тебя звать?
Собака еще раз ухитрилась лизнуть Вальку, теперь уже в нос и, вырвавшись из его объятий, как пружина, отскочила в сторону. Пока Валька соображал, что это значит, она неожиданно бросилась на него и передними лапами в грудь сбила на траву. Валька растерялся:
— Ты что?! Ты что — сдурела?!
Валька хотел было подняться, но собака снова налетела на него и прижала к земле. Валька увидел вдруг над собой шальные, веселые коричневые глаза, засмеялся, обхватил ее и завалил рядом с собой.
— Вот тебе! Что, думала — у меня силы никакой? Да? Погоди, сейчас узнаешь… Сейчас вот ухвачу получше…
И пошла потеха! С шумом, хохотом и лаем. Собака ловко вывертывалась из рук, отскакивала, потом снова налетала. Валька едва успевал отбиваться. Она хватала его за рубаху, за штаны, валяла по траве, а он хохотал и никак не мог изловить ее.
В самый разгар возни, откуда ни возьмись, появился худой невысокий мужчина в очках и соломенной шляпе. В руках у него была толстая суковатая палка. Лицо мужчины показалось Вальке хмурым, недружелюбным. Собака сразу же, оставив Вальку, встала у его ноги, виновато помахивая хвостом. Валька тоже чувствовал себя неважно. Взлохмаченный, запыхавшийся, он быстро встал на ноги. «Сейчас заругается», — подумал он, настороженно уставясь на мужчину.
Но тот заулыбался Вальке, как самому хорошему знакомому.
— Наконец-то, первый гость появился! Я уж заволновался: что такое, думаю, за два дня ни одного хлопца, ни одного помощника?