– Вероника Пална уже очень много лет работает по профсоюзной линии, – встряла с непрошеным комментарием Анна Егоровна. – Лет сорок, кажется?
– Мне всего пятьдесят! – возмутилась Вероника Пална.
– Да что вы? – удивился Зяма. – А я…
Смекнув, что сейчас он скажет: «А я нипочем не дал бы вам больше сорока», после чего вторая тетка от удовольствия тоже потеряет дар речи и ничего больше нам не расскажет, будет только таращится на Зяму маслянистыми глазками, я локтем двинула братишку в клетчатый бочок и громко сказала:
– Дубинкин Петр Петрович – раз!
Дамы замолчали, а невыносимый Зяма тихонько пробормотал:
– Дубинкин – два, Дубинкин – три… Продано!
– Не будем отвлекаться! – с нажимом сказала я, пообещав самой себе нынче же вечером провести с братишкой разъяснительную работу на тему: «Правила поведения образцового Ватсона». – Кто, кроме Дубинкина?
– А… Э… Хруменко! – вспомнила Вероника Пална.
– Хруменко А.Э.? – уточнила я.
– Да нет, то ли Денис, то ли Давыд… На сборке он работал, хороший мастер был, еще из старых.
Я запротоколировала Дениса-Давыда Хруменко.
– Сидоркина Валентина, лакировщица, – продолжала неоценимая Вероника Пална.
Я посмотрела на нее с признательностью и подумала, что, пожалуй, попрошу Зяму в виде вознаграждения за ценную информацию подарить тетушке теплый поцелуй в щечку. Рано я радовалась: получателей четвертого и пятого ордеров Вероника Пална вспоминала с полчаса, не меньше. Живо переживающая за успех нашего дела Анна Егоровна уже и кофе своей забывчивой коллеге сварила, и винпоцетин подсунула! Зяма пристально смотрел на свидетельницу, вероятно, практикуя гипноз. Я грызла ногти, окончательно истребляя маникюр. Вероника Пална отчаянно сражалась со склерозом. Эту возрастную болезнь, в отличие от Зямы, моложавый вид роялевидной дамы не обманул.
– Лысый такой, с родинкой… – бормотала Вероника Пална. – Как же его звали-то? Что-то такое съедобное, к чаю… Сушкин? Баранкин?
– Бубликов? – не выдержала Анна Егорова.
Мы с Зямой встрепенулись и тоже включились в классическую игру «Лошадиная фамилия». Веронике Палне были предложены хлебобулочные фамилии в ассортименте: Пирожков, Тортенко, Батонов, Калачов, Сухарев, Крекеров и Пряников. Случайно забежавший в профком столяр, у которого, очевидно, были свои оригинальные традиции чаепития, выдвинул кандидатуры Стопарикова и Чекушкина.
– Чую, нам придется несладко! – со вздохом посетовал Зяма, обращаясь ко мне.
– О! Сахаров! – победно вскричала просиявшая Вероника Пална. – Сахаров его звали, Сергей Сергеевич Сахаров!
– Действительно, к чаю, – пробормотала кроткая Анна Егоровна.
Я записала Сахарова и требовательно постучала по столу карандашом:
– Осталось вспомнить последнего.
Последнего вспоминали еще минут двадцать. Процесс затянулся, потому что позабытая Вероникой Палной фамилия ни с чем у нее не ассоциировалась. Смутно помнились ей слегка раскосые глаза – да и только. В конце концов милейшую Анну Егоровну осенила гениальная идея. Она притащила откуда-то целую стопку запыленных фотоальбомов и заставила Веронику Палну просматривать групповые фотографии фабричных работников за сорок лет. Таким образом удалось выяснить, что незабываемые раскосые глаза имели место быть на скуластом лице сортировщицы Татьяны Хань.
Я с нескрываемым удовольствием приняла сортировщицу Хань пятым номером и перешла к следующему пункту программы: выяснению адресов списком. К моему великому удивлению и большому облегчению Зямы, который уже дико устал изображать из себя галантного кавалера, с адресами проблемы не возникло. Засидевшаяся Вероника Пална шустро сбегала в отдел кадров, где имелась картотека ценных специалистов. В этом бесценном банке данных нашлись и наши заслуженные пенсионеры В.К. Сидоркина, С.С. Сахаров и Т.П. Хань. К сожалению, уважаемых П.П. Дубинкина и Д.А. Хруменко в закромах отдела кадров не было, что, по утверждению кадровички Ольги Захаровны, могло означать только одно: ветераны музыкально-инструментального производства уже мастерят арфы для голосистых обитателей райских кущ.
– Пока живы – они всегда у нас тут! – торжественно заявила Ольга Захаровна, постучав коротким крепким ногтем по обшарпанному ящичку картотеки. И, воспользовавшись случаем, прочитала нам с Зямой короткую лекцию о состоянии дел в современном отечественном производстве роялей и балалаек.
Мы не посмели перебить строгую даму и узнали много интересного. Например, данные статистики, утверждающей, что каждый шестой взрослый россиянин обучен игре на каком-либо музыкальном инструменте, и бесспорный любимец публики – пианино. Я быстренько прикинула: в нашей семье пять вполне взрослых россиян: папа, мама, Зяма, я сама и еще наша бабуля, которая летом уезжает погостить к младшему сыну в Питер. Болезненной склонности терзать струны и клавиши никто не имеет. Видимо, статистика права, нам просто повезло, что нет шестого члена семьи: вот уж тот точно наяривал бы на пианино! А я терпеть не могу любительское музицирование!
Меж тем хорошо информированная кадровичка успела объяснить, почему из ее картотеки мастера уходят исключительно вперед ногами: оказывается, фронт производства музыкальных инструментов в постперестроечный период непоправимо оголился. Распался концерн «Росмузпром», который координировал деятельность двух сотен предприятий, общим итогом которой были стройные шеренги виолончелей и армады самоходных роялей. Фабрика «Кубаночка» перестала получать с разных концов большой страны чугунные станины, струны, футор, так что производство пианино пришлось свернуть и перейти к выпуску паркета, деревянных дверей и окон, корпусной мебели. Однако время от времени поступают заказы на реставрацию старых инструментов, и тогда запасливая кадровичка находит в своих закромах адресок нужного специалиста.
– Опыт и традиции переоценить невозможно! – резюмировала бесценная Ольга Захаровна, записав напротив фамилий Сидоркиной, Сахарова и Хань адреса и даже телефоны.
– Да, опыт и традиции – это вещь! – выдохнул Зяма уже за воротами фабрики. – Вижу, не зря ты, Индюха, детективы тоннами читала!
– Все в дело пошло! – согласилась я, оглянувшись на покинутое нами здание.
В окошко профкома махали платочками пожилые девушки Анна Егоровна, Вероника Пална и примкнувшая к ним Ольга Захаровна. Послав милым дамам последнюю улыбку, Зяма повернулся к фабрике широкой спиной и стремительно зашагал прочь. Я торпливо скакала следом, но постепенно отставала от брата. Даже на своих хваленых длинных ногах я не поспевала за Зямой, уносящимся прочь на крыльях вновь обретенной надежды. Перспектива обрести какую-нибудь «Хельгу» прежде, чем пантюхинские молодчики организуют нам личную встречу с усопшими мастерами Дубинкиным и Хруменко, стала более реальной.
Заметив, что я отстала, Зяма притормозил и подождал меня.
– С частным сыском-то у нас, похоже, налаживается: кое-что полезное наконец-то узнали! – поделился он со мной мыслью, до которой я уже и сама давно дошла. – Дай бумажку посмотреть!
Я аккуратно вырвала из блокнота листочек с фамилиями и адресами вероятных владельцев одинаковых немецких шкафов и протянула его брату. Вообще говоря, с этим можно было и повременить, впереди был уютный сквер с удобными для дедуктивных размышлений скамейками, но отсутствие терпения – наш фамильный недостаток.
– Пэ Пэ Дубинкин – это наверняка Петр Петрович, покойный супруг Аглаи Михалны, – проницательно заметил Зяма. – Его из списка смело можешь вычеркнуть, потому что та «Хельга» уже тю-тю…
Соглашась с Зямиными словами, я полезла в сумку за карандашом. Смотрела я в этот момент, естественно, в нутро собственной торбы, и потому никак не могла увидеть человека, на большой скорости приблизившегося к нам сзади. Зяма, глубокомысленно разглядывающий листок со списком, тоже ничего не заметил.
Сильный толчок в правое плечо вынудил меня завертеться волчком. У меня даже голова закружилась и зрение расфокусировалось!
– Вот придурок! – возмущенно и испуганно выдохнула я в спину убегающему человеку.
Придурок в желтой шапочке с разбегу налетел на нас с Зямой, нагло прорвался между нами и как ни в чем не бывало умчался прочь. Отбил мне плечо, чуть на землю меня не свалил и даже не извинился! А я с перепугу еще и сумку выронила, пришлось за ней нагибаться и собирать вывалившийся на асфальт скарб.
– Марафонец, блин! – ругалась я, в полуприсяде догоняя убегающий от меня помадный тюбик. – Стайер чокнутый!
Тут мое правое ухо обдало ветром. Я подняла голову и увидела Зяму, удирающего от меня во все лопатки. Братец несся так, словно подхватил заразу от чокнутого бегуна: через дорогу на красный свет светофора, напрямик через клумбу… За альпийской горкой упомянутой клумбы я и потеряла его из виду.
Тут мое правое ухо обдало ветром. Я подняла голову и увидела Зяму, удирающего от меня во все лопатки. Братец несся так, словно подхватил заразу от чокнутого бегуна: через дорогу на красный свет светофора, напрямик через клумбу… За альпийской горкой упомянутой клумбы я и потеряла его из виду.
Спешно побросав в сумку свое барахло, я потрусила за спятившим братцем. На переходе как раз загорелся зеленый, так что нарушать правила дорожного движения и рисковать жизнью мне не пришлось. Цветочки топтать я, разумеется, не стала, обошла клумбу стороной. Приблизилась к симпатичной беседке под раскидистым старым дубом – и увидела Зяму!
Он лежал на давно не стриженной травке лицом вниз, в своих зеленых с рыжиной одеждах похожий на огромный молодой желудь. Забыв о своем намерении не топтать травку и цветочки, я проскакала по газону и рухнула на колени рядом с братом.
– Зяма, что с тобой?! Зяма!
Зяма издал тихий стон, похожий на скрип надломленной ветки. Я осторожно перевернула его лицом вверх. На лбу у брата была ссадина, под которой медленно, но верно росла большая шишка.
– Вам нужна помощь? – сочувственно спросил детский голос.
Я обернулась. Позади меня стояли подростки, мальчик и девочка, одетые в камуфляжную форму и галстуки вроде пионерских, только не красного цвета. На девочке был ярко-желтый галстук, на мальчике – голубой. Девочка держала в руке палку с прибитой к ней дощечкой, на дощечке были нарисованы две руки, смыкающиеся в крепком пожатии. Одна рука была желтой, другая – голубой. Я слегка обалдела. Что, интересно, символизирует в данном случае желтый цвет? Пионерскую организацию Китая? Про объединение, принадлежность к которому может означать голубой галстук юноши, и думать не хотелось. С этим к верстальщику Ромочке, пожалуйста! А все вместе могло иметь смысл только в том случае, если милые дети пропагандировали расширение рядов сексменьшинств вплоть до числа народонаселения КНР. Или ратовали за целостность и неделимость Украины с ее желто-голубым флагом.
– Помощь? – тупо переспросила я. Мальчик продемонстрировал мне зажатую в кулачке рацию, и я ожила:
– Да, пожалуйста! Нам нужна «Скорая помощь»!
Деловито кивнув, паренек пробормотал в рацию:
– Первый, Первый, я Шестой! ЧП с гражданским лицом на охраняемом участке: похоже, черепно-мозговая травма, требуется неотложная медицинская помощь.
Рация прохрипела что-то в ответ нечеловеческим голосом.
– Понял, – сказал мальчик.
– Мы из молодежной организации «Рука в руке», – поймав мой обалделый взгляд, гордо поведала девочка. – У нас сегодня проходит военизированная игра «Город может спать спокойно», и мы с Васей поставлены на дежурство в этом сквере.
Я машинально посмотрела на Зяму, который действительно спал вполне спокойно. Вроде пока не вечным сном, но мне все же очень хотелось знать, что повергло моего брата в забытье. Может, резвым оленьим бегом он нарушил представления этих милых детишек о порядке на охраняемом участке, и они в воспитательных целях треснули его по голове своим деревянным плакатом?
– А что с ним случилось? – спросила я, кивнув на Зяму.
– Мы не видели, – пожал плечами мальчик.
– Мы только слышали, как он бежал! – сказала девочка. – Прям как скаковая лошадь!
– Собственно, мы прибежали на стук копыт, – сообщил мальчик. – Сюда лошадей пускать не велено.
– Каких еще лошадей? – не поняла я.
Машинально посмотрела на Зяму: тот если и был лошадью, то уже загнанной.
– Обыкновенных, четвероногих, – усмехнулся мальчик. – На которых детишек катают! Им администрация города в центральном парке место отвела, а владельцы лошадок и пони норовят в каждом городском скверике конюшню устроить. У них конкуренция большая, не хотят все в одном парке работать, рассредотачиваются.
– Понятно, – пробормотала я и тоже рассредоточилась, потому что от напряженного внимания к рассказу детишек у меня заболела голова.
Правильно все-таки Максим Смеловский говорит, что к общению со школьниками нужно переходить после полевых испытаний своих душевных сил на животных!
Впрочем, дальнейшему разговору помешала бы подоспевшая «Скорая». Деловитый доктор быстро осмотрел Зяму и потребовал носилки. Проворные члены общества «Рука в руке» резво прикатили санитарный инвентарь, с удовольствием приняли участие в погрузке бесчувственного Зямы в карету «Скорой» и еще долго трогательно махали нам вслед своей желто-голубой лопатой.
В больнице тоже было весело.
– Ну, голубчик, как себя чувствуете? – неприлично жизнерадостно спросил Зяму врач.
Розовый, распаренный от жары, в мятом белом халате, он был похож на только что отваренный пельмень. Зяма, которого в медицинском учреждении быстро привели в чувство, беспокойно заворочался и открыл рот, но доктор тут же сказал:
– Отвечать необязательно, я просто так спросил, для приличия! – и он весело захрюкал.
Очевидно, начинка пельменя была из свиного фарша.
Зяма все-таки счел нужным ответить:
– Чувствую себя, как обухом по голове ударенный.
– Весьма, весьма возможно, что и обухом! – обрадовался доктор.
Мне снова припомнились пионеры новейшей формации с их наглядной агитацией древесно-стружечного происхождения. Может, это все-таки добрые детки, Васенька с подружкой, долбанули бедняжку Зяму крепким древком своего плаката?
– Ссадинка, гематомка, сотрясеньице… Пустяки, голубчик, до свадьбы заживет! – доктор успокоил Зяму и подмигнул мне.
Вероятно, принял меня за особу, сильно заинтересованную в том, чтобы к моменту свадьбы Зяма был в добром здравии. Я не стала разочаровывать веселого эскулапа сообщением, кем прихожусь пациенту. В принципе я действительно весьма заинтересована в том, чтобы Зяма поскорее женился хоть на ком-нибудь, пусть даже на близорукой старушке-мулатке: тогда братец съедет с родительской квартиры, и я смогу захватить его комнату. Она больше, чем моя, к тому же там такой стильный интерьер!
– Лежать и помалкивать! – посоветовал доктор Зяме.
Вредный братец тут же заворочался и открыл рот, но я немедленно повторила врачебные рекомендации совершенно непререкаемым тоном:
– Ляг и заткнись!!!
Эхо моего рыка заметалось под высокими сводами, но его заглушил дружный скрип пружин: вытянулись по струночке в своих кроватях Зямины соседи по палате, все четверо.
– Однако! – удивленно и одобрительно оглядев образовавшееся по моей команде тихое лежбище, доктор перевел заинтересованный взгляд на меня и азартно произнес: – Дайте-ка я угадаю… Женский истребительный батальон?
– Почти, – чуток смущенно буркнула я в ответ. – Педагогический институт. Доктор, можно вас на два слова?
Мы вышли в коридор, откуда я вернулась к Зяминому ложу буквально через минуту, в существенно улучшившемся настроении. Братец же, который не слышал нашего с доктором короткого разговора, был мрачен.
– Все, Индюха, мне конец, – зловещим шепотом произнес он. – Отсюда я уже не выйду.
– Завтра же выйдешь! – возразила я. – Я уже договорилась с доктором, если все будет хорошо, тебя к обеду выпишут. Я за тобой приеду.
– Хорошо не будет, Индюха! – мрачно возразил брат. – Гадский спринтер спер наш список.
Я не сразу поняла, о каком гаде и о каком списке он говорит, и глупо хлопала ресницами, пока Зяма не продемонстрировал мне клочок бумажки, зажатый в побелевшем кулаке. Это был похожий на почтовую марку обрывок клетчатого листочка, из каких сшит мой дежурный блокнот.
– То есть ты хочешь сказать, что тот бегун не просто так наскочил на нас, как бешеный заяц? – уточнила я. – Он хотел украсть листок со списком шкафовладельцев?
– Хотел и украл, – Зяма кивнул и поморщился.
– Лежи тихо, – я поправила на лбу брата резиновый пузырь со льдом.
– Да убери ты эту гадость! – Зяма дернул головой и застонал.
– Хорошо, – я послушно взяла грелку-холодилку и машинально приложила ее к собственному разгоревшемуся лицу.
Кто-то радостно хихикнул. Я убрала с лица пузырь, закрывающий мне обзор, и обвела ледяным взглядом Зяминых соседей.
– Лечитесь, девушка, лечитесь! – приветливо улыбнулся мне румяный мужик с забинтованной головой. – Можете даже прилечь тут, мы потеснимся!
Мужики согласно заржали. Я демонстративно взвесила на руке холодный пузырь и замороженным голосом безадресно вопросила:
– А вот кому черепно-мозговую травму усугубить?
Неуместное веселье засохло на корню.
– Кстати, о травме, – я вернулась к конспиративной беседе с братом. – Кто тебе дал по башке? Бегун – похититель списка?
– Не поверишь, не знаю! – сокрушенно ответил Зяма. – Побежал-то я вдогонку за гадом, свистнувшим нашу бумажку, но видеть его не видел, потому как задержался со стартом. Мерзавец ушел с большим отрывом, и мне его все время что-то загораживало: то машины, то кусты… Я ориентировался на топот, влетел в парк – весь в мыле, глаза потом залиты, а он за дуб метнулся… Ты видела этот дуб?