— И что сказал психиатр? — вежливо спрашиваю я.
— Он не очень-то много сказал. Я никогда не могла как следует поговорить с теми психиатрами, у которых я была. Я иногда думала, что мне легче было бы поговорить с женщиной, но Сэм сказал, что все лучшие психиатры — мужчины.
— Да, — говорю я, хватая за горлышко бутылку виски и наливая себе двойную порцию. — Можно себе представить, что он сказал, когда все эти замечательные психиатры не смогли вылечить тебя?
— О, но он думал, что меня вылечили. Под конец я притворялась, что вылечилась. Мне казалось, что это был самый легкий выход. Я не хотела, чтобы Сэм продолжал беспокоиться и был несчастен из-за того, что я ненормальная.
— Я понимаю. Да. Итак, ты приняла на себя всю вину, все мучения и все несчастья по его милости. Великолепно! Счастливец, старина Сэм! Я пью за него! — Я поднимаю свой бокал и пью.
Она изумленно смотрит на меня.
— Что ты этим хочешь сказать?
— Я хочу сказать, что для того чтобы заниматься любовью, нужны два человека, Вики, и если ты никогда не могла достичь оргазма, то, может быть, — может быть — в этом частично виноват был твой муж. И даже если это было не так, — даже если он был великолепен в постели, и ты все же не могла приспособиться, — ему следовало бы приложить большее усилие, чтобы разобраться в твоих проблемах, а не просто всучить тебя куче психиатров, с которыми ты не могла разговаривать!
— Но Сэм был такой замечательный, такой милый, такой добрый…
Мне это уже надоело. Я с силой ставлю свой бокал, я поворачиваюсь, чтобы посмотреть ей прямо в лицо.
— Вики, очень возможно, Сэм когда-то был бы всем этим для тебя, но если он возложил на тебя всю вину за ваши супружеские проблемы, то он не такой уж герой, как ты думаешь. Он, возможно, все же не негодяй, но, поверь мне, он не герой.
— Но…
Я хватаю ее за плечи и резко встряхиваю, чтобы показать ей, насколько важно, чтобы она воспринимала Сэма без ореола, чему способствовало ее чувство вины.
— Не нужно канонизировать Сэма, — решительно говорю я. — Это было бы большой ошибкой. Сэм не был святым, Вики. Он был человеком, и у него были свои ошибки, так же как и у каждого из нас, но он со своим знаменитым обаянием так умело скрывал их, что ты, вероятно, их и не замечала. Ты имеешь право сердиться на Сэма за некоторые вещи, так же как и любить его за другие. Ну, рассердись же! Выйди из себя! Не говори просто: «О, во всем я была виновата — я обманула ожидания своего мужа!» Не сердись на себя! Попытайся вместо этого сказать: «Этот сукин сын Сэм Келлер — он повернулся ко мне спиной, когда я нуждалась в нем — он был плохим мужем!» Это, возможно, не истинная правда, но я на последний свой доллар, готов держать пари, что это гораздо ближе к правде, чем твой миф о твоих неудачах и недостатках, которого ты так усердно придерживаешься.
Она пристально смотрит на меня, пока у меня не возникает чувство, что я зеркало, одно из тех зеркал из фильмов ужасов, которое отражает маску смерти вместо человека, находящегося перед ним.
Я наливаю ей еще немного виски и передаю бокал.
— Извини, — бормочу я.
— Нет, — говорит она. — Не извиняйся и не…
— И не говори такое слово «оргазм»? Хорошо, Вики. Все, что ты хочешь. В отличие от Сэма я не собираюсь сердиться только из-за того, что ты не мечешься в постели подобно какому-то новообращенному исполняющему ритуальные пляски, посвященные богу Дионисию. По правде говоря, мне совершенно наплевать на то, что ты делаешь, лишь бы я не заставлял тебя чувствовать себя несчастной. Я делаю тебя несчастной?
Она целует меня.
— Нет. Ты делаешь меня очень, очень счастливой. Ты заставляешь меня верить… — Она замолкает.
— В себя. Я заставляю тебя верить в силу твоей личности, которая скрывается под оболочкой невротической неудачницы. Я заставляю тебя не чувствовать вины за то, что ты не получала удовольствия от своего мужа? И убедил ли я, наконец, тебя, что любые осмысленные отношения между мужчиной и женщиной строятся на принципе «ты мне — я тебе», а не на том, что одна сторона всегда берет, а другая подчиняется, тушуется и отдает?
Она не отвечает. Слезы катятся по ее щекам. Наконец она говорит:
— Все было так несправедливо, а? Так не должно было быть. Я была как те военнопленные в Корее, которым потом промыли мозги.
Я обнимаю ее и прижимаю к себе. После одной долгой паузы она говорит:
— По-моему, я начинаю сердиться. — Я понимаю, что она, наконец, бросила свои костыли и самостоятельно двинулась из дальнего конца ада в сторону новой жизни, которая пока еще не началась.
Я в магазине «Ф. Шварц», чтобы купить подарок для Постумуса. В прошлом году Алфреду подарили безвредные цветные четки, которые он жевал, и я думаю, что Постумусу тоже понравится такой подарок.
Я выхожу из магазина «Ф. Шварц», беру такси и еду в верхнюю часть города, но вдруг вспоминаю, что у меня нет презервативов. «Черт, где здесь ближайшая аптека?» — думаю я и, наклоняясь к водителю, говорю:
— Поезжай на Мэдисон.
Шофер думает, что я сумасшедший, но мы едем на Мэдисон и я вижу перед собой вереницу маленьких магазинов, в витринах которых виднеется по одному платью без ценника.
— Поезжай на Лексингтон.
— Что ты ищешь, приятель?
— Аптеку.
— Почему ты мне раньше не сказал?
Шофер едет по Мэдисон в сторону верхней части города и через три квартала останавливается у аптеки на углу. Попросив его подождать, я вбегаю в нее.
Нет нужного мне сорта. Я покупаю другой презерватив и бегом возвращаюсь в такси, которое поворачивает в сторону Пятой авеню. Я зря теряю время, ведь я должен быть дома к восьми, иначе Эльза не поверит, что я задержался на работе.
В холле натыкаюсь на маму. Черт!
— О, дорогой, я думала, это Корнелиус! Заходи, присоединяйся к нашей выпивке. Он должен быть дома с минуты на минуту.
— Я купил подарок для Бенджамена. Может быть…
— Привет, Себастьян! — кричит Вики с верхнего конца лестницы и пытается придумать, как спасти меня. — Ты сказал — подарок для Бенджамена? Какой приятный сюрприз — поднимайся в детскую!
Входит Корнелиус.
— Себастьян, давай что-нибудь выпьем!
Я обычно стараюсь прибыть до того, как начинаются приглашения к выпивке, но на этот раз покупка подарка и поиск презерватива нарушили мое расписание.
— Идем, и расскажи нам последние новости об Алфреде! — говорит мама. Она действительно рада меня повидать, и я чувствую себя виноватым перед ней, так как провожу слишком много времени в западной части дома с Вики.
Мы все идем в «золотую комнату», чтобы что-нибудь выпить. Корнелиус и мама сидят на диване и держат друг друга за руки. Мы с Вики сидим напротив друг друга и стараемся выглядеть целомудренными. Атмосфера перенасыщена сексуальностью. Даже грекам было бы трудно это вынести.
Когда, наконец, нам удается ускользнуть, мы забываем о Постумусе и бежим в нашу отдаленную спальню.
— Я должен идти через десять минут! — бормочу я.
— Стоит ли ложиться в постель? Почему бы нам просто не поболтать и не выпить еще?
— Я всю ночь не буду спать, думая о тебе.
Мы бросаемся на кровать, и через несколько минут мы на верху блаженства, но затем происходит один из тех несчастных случаев, которые случаются обычно с юнцами, полагающимися на негодную продукцию, выдаваемую автоматами в мужских туалетах. Подобную продукцию не следовало бы пускать в продажу — она не прошла контроля качества.
Я ничего не говорю, только про себя молюсь. Вики тоже молчит и, после того как я спускаю этот хлам в туалет, проскальзывает мимо меня в душ.
Как бы там ни было, на этот раз нам повезло, так как этот случай не имел последствий. Через десять дней Вики сказала, что снова неподходящий день месяца. Наверное, я с таким облегчением вздохнул, что она прибавила:
— Послушай, Себастьян, почему бы мне не взять заботу о контроле над рождаемостью на себя? Я как-то в течение короткого периода пользовалась колпачками и хочу снова попробовать.
— Ты уверена?
— Абсолютно.
Для меня это огромное облегчение. Я спрашиваю ее три раза, довольна ли она переменой, и она говорит, что не в восторге, но чувствует себя в большей безопасности, чем когда я пользуюсь презервативами.
Именно в этот момент я понимаю, что она не доверяет контролю над рождаемостью, если он обеспечивается ее партнером, и, подумав, я нисколько не удивлен. В духе Сэма Келлера было бы заниматься контролем за рождаемостью на манер самоубийцы-игрока в русскую рулетку. Она даже горячо говорит мне, что я должен позволять ей пользоваться ее колпачками, и когда я признаю, что русская рулетка никогда не была моим любимым развлечением, ее глаза наполняются слезами, ее одолевают ужасные воспоминания. Я обнимаю ее и прижимаю к себе, чтобы преградить им путь.
Я не Сэм Келлер, и никогда, никогда не займу его место.
12 июня 1959 года.В детской Постумус ждет свои четки и оценивающе улыбается своему приятному доброму дяде Себастьяну. Его два брата достаточно умны, чтобы держаться от меня подальше, но маленькая Саманта кокетничает со мной, а Кристин улыбается мне улыбкой Сэма Келлера.
Дома Эльза приняла политику вежливого нейтралитета в общении со мной, она красит волосы, становится блондинкой и покупает книгу о диете. Алфред бегает вокруг, таская за собой свой ксилофон, и пытается заново выкрасить прихожую Эльзиным лаком для ногтей, но я сильно шлепаю его по заднице. Крики и плач. Эльза зовет меня грубияном, но Алфред хоть и смотрит на меня свирепыми глазами, но в них светится уважение. Алфред больше этого не сделает.
Кажется, все развивается удовлетворительно, но по мере того, как наступают летние дни, на горизонте появляется маленькое облако, которое становится все больше и больше.
Мы с Вики ожидаем, когда наступят неподходящие дни, но оказывается, что все дни подходящие, и мы медленно осознаем, что ждем напрасно.
На смену спокойным дням приходят бурные.
Она беременна.
— Как, черт возьми, это могло случиться?
— Доктор сказал, что мне нужно было правильно подобрать колпачок.
Я не верю своим ушам и не в силах найти подходящие слова.
— Ты не купила новый? — наконец говорю я ошеломленно.
— Да, я купила. Я посмотрела на мой старый, но резиновая часть показалась мне странной, так что я купила в одной из этих огромных аптек в центре — я не хотела просить у моего доктора новый колпачок, поскольку он знает, что в настоящее время у меня нет мужа. Он мог начать читать мне лекцию.
— Что-что??!
— О, доктора всегда читают лекции женщинам — ты понятия не имеешь, что это такое. Когда я захотела сделать аборт, забеременев Постумусом, они набросились на меня — я просто не могла этого выдержать — после этого я возненавидела всех докторов, особенно гинекологов…
— Ладно. Остановись. Я понимаю. Доктора — это проповедники, фундаменталисты, обученные техническим приемам ведения допросов в КГБ, которые в засаде ожидают женщин, живущих вблизи Парка авеню. Но ведь есть больницы, где все считают, что совершенно нормально подобрать колпачок для женщины тридцати лет с пятью детьми. Почему ты не…
— Ты не понимаешь. Ты не понял, в чем дело. Я считала, что нет необходимости снова подвергать себя процедуре примерки колпачка. Я знала свой размер и думала, что он не меняется в течение всей жизни — точно так же, как размер обуви у взрослых. В конце концов человеку не нужно каждый год мерить себе ноги, чтобы удостовериться, увеличились они или уменьшились…
— Но кто-то должен был сказать тебе об этом!
— Нет. Никто. Знаешь, я пользовалась колпачком только в течение короткого времени, когда вышла замуж — менее одного года. Когда доктор дал мне его, он действительно сказал, что я должна проверять размер каждый год, но он не сказал почему, и я подумала, что он просто хотел убедиться, что колпачок не сломан. Но когда я забеременела и когда позднее Сэм снова начал настаивать на применении противозачаточных мер…
— …со всем пылом человека, пытающегося разрекламировать свою плодовитость. Ну, ладно, а теперь давай подумаем об этом. Мы достаточно расстроены, так что не будем расстраиваться еще больше, вороша тяжелое прошлое. Давай сосредоточим наше внимание на настоящем. — Я протягиваю ей носовой платок и мысленно сбрасываю с себя шкуру Сэма Келлера, которая, по-видимому, мне как раз. Я делаю это, твердо говоря себе, что я здесь не просто посторонний зритель; я не могу просто сидеть и объявлять, что в этом нет никакой моей вины. Я слишком хорошо знаю, что благодаря Сэму, который ограждал ее от жизненных проблем, Вики жила как бы под покровом, и не следует возлагать ответственность за предохранение на такое абсолютно наивное существо, как Вики, основательно не побеседовав с ней на эту тему и не убедившись, что все мало-мальски серьезные аспекты этой проблемы ею поняты. Возможно, Вики совершила ошибку, но я также сделал большую ошибку и теперь должен выступить вперед, поддержать ее и сделать все, что в моих силах, чтобы предотвратить трагедию.
Я наливаю нам обоим полные бокалы, обнимаю ее и говорю:
— Вики, я не собираюсь навязывать тебе свое мнение на этот счет. В течение девяти лет Сэм диктовал тебе условия, но я не собираюсь быть похожим на Сэма. Это наша общая ошибка, и я принимаю на себя полную ответственность, но после всего, что случилось, теперь все зависит от тебя. Ты должна в течение девяти месяцев носить в себе этого ребенка. На тебя ляжет тяжелое испытание родить его. Ты должна сама решить, что ты будешь делать, но прежде, чем ты это сделаешь, я хочу сказать тебе следующее: что бы ты ни решила, я поддержу тебя. Ты должна принять решение, но тебе не придется одной бороться с его последствиями. Это я, по крайней мере, могу обещать.
Она целует меня в губы.
— Я люблю тебя, — говорит она.
Я крепко сжимаю ее в своих объятиях и целую в ответ. Все, кроме нее, мне безразлично в этом мире. Я хочу говорить, но не могу. Когда я снова ее целую, я ищу подходящие слова и, в конце концов, мне удается сказать:
— Ты знаешь, чего ты хочешь, Вики? У тебя есть хоть какие-нибудь соображения насчет этого?
— Я хочу выйти за тебя замуж, — говорит она.
Банк на углу Уиллоу-стрит и Уолл-стрит. Я иду к Корнелиусу. Он сидит за большим письменным столом в огромной чистой комнате, которая могла бы быть красивой, если бы он не загромоздил ее всякими неподходящими вещами. Представьте себе картину Кандинского, висящую над камином работы Адама. И все остальное в том же духе.
— Сэр… — Обычно в офисе я так обращаюсь к нему, стараясь провести границу между родственными и служебными отношениями. — Я пришел попросить у вас трехмесячный отпуск. Извините, если не вовремя.
Почуяв неладное, Корнелиус держится настороже.
— Зачем тебе понадобился такой длинный отпуск?
— Я хочу поехать в Рино, чтобы стать резидентом штата Невада. Я решил развестись с женой.
— Присядь, Себастьян.
Он расстроен. Развод — это ненормально. Разумеется, это случается, но этого лучше избегать. Нужно действовать осторожно, чтобы не вызвать нежелательной реакции со стороны окружающих. Вечно этот старина Себастьян приносит неприятности, он постоянная колючка в боку, думает он.
— Себастьян, я виню себя, что вовремя откровенно не поговорил с тобой об этом. Конечно, мне было известно, что происходило, но я не вмешался, отчасти из-за того, что ты очень благоразумно вел себя и отчасти из-за того… — Он замолкает.
Это трудно для Корнелиуса. Он знает, что мама испытывает трепет от того, что мы с Вики, наконец, вместе, и он хочет, чтобы мама была счастлива. Но ему ненавистна даже мысль о том, что Вики находится в постели с кем-то, кто не является ее законным супругом, ведь для Корнелиуса трудно хладнокровно думать даже о законном супруге. Тем не менее, как обычно это происходит с Корнелиусом — в подобной эмоциональной неразберихе берет верх его железный прагматизм.
— Пойми меня правильно, — осторожно говорит он, — я не одобряю аморальность, но как я могу отказать Вики в ее маленьком счастье с человеком, который любит ее? Это было бы неправильно… и негибко. У меня абсолютно нет никаких намерений осуждать тебя, Себастьян, но я на самом деле думаю, что тебе не следует принимать поспешное решение. Разве не будет лучше, если ты на время будешь сохранять статус-кво?
Я решаю, что с меня достаточно поучений, так как ему не известны все обстоятельства, и я прямо говорю ему всю правду.
— Вики беременна, — лаконично говорю я, — как только я получу развод, мы с ней поженимся в Рино.
У Корнелиуса недоверчивое выражение лица; он не может поверить, что я настолько глуп, что дал Вики забеременеть, не находясь с ней в законном браке. Затем он приходит в ярость. Я ублюдок, который сделал беременной его маленькую девочку. Но, в конце концов, на его лице появляется неожиданно мечтательное выражение: мечты моей мамы в духе ее мыльных опер сбываются. Наконец у него с мамой будет общий внук. Забудь Эрика, Пола и Бенджамена. Они просто сыновья Сэма. У Вики и Себастьяна будет сын, и, начиная с этого дня, все будут вечно жить в семейном блаженстве.
Корнелиус вдруг начинает дрожать от возбуждения.
— Понимаю, — говорит он, пытаясь быть спокойным. — Да… несомненно, ты должен жениться! — В нем снова одержал верх его привычный прагматизм. — Что известно Рейшманам?
Он нервничает из-за Джейка. Это, возможно, будет последним гвоздем, вбитым в гроб дружеского партнерства между банкирскими домами Рейшманов и Ван Зейлов.
— Эльза уже угрожала мне разводом, — говорю я. — Поскольку время существенно для Вики, я не хочу околачиваться здесь, ничего не предпринимая, тогда как Эльза приводит в действие беспорядочный неприятный закон о разводе штата Нью-Йорк. Более того, я думаю, что Эльза будет рада, если я поеду в Рино и, как можно быстрее, улажу этот вопрос. Она очень решительно настроена насчет этого, и это одна из причин, по которой я не думаю, чтобы Джейк очень расстроился, когда до него дойдет новость. Все было бы по-другому, если бы Эльза была так же разбита, как Вики, когда умер Сэм, но она в порядке. Она прекрасно выглядит. У нее есть опыт замужней жизни, и она уже оглядывается вокруг в поисках подходящей кандидатуры. Она так же, как и Джейк, будет только рада избавиться от меня.