— У моего отца был ресторан, «Перстень с печаткой», в Оше, на площади Освобождения. Самое обычное заведение. Всю свою жизнь он мечтал получить мишленовскую звезду, но у него ничего не получалось.
Я обогнал несколько автомобилей, прежде чем продолжить.
— Когда мне было четырнадцать, я работал летом шеф-поваром в этом ресторане. Вечером, когда все уходили, я оставался на кухне и придумывал всякое. Так я создал три блюда и пару десертов, которые очень понравились заместителю моего отца, и он порекомендовал включить мои творения в меню ресторана. Моя еда пришлась посетителям по вкусу, и очень скоро люди стали приходить специально, чтобы попробовать эти блюда. Мои блюда. Но отец не желал конкуренции с моей стороны. В начале учебного года, чтобы избавиться от меня, он послал меня в интернат в София-Антиполисе, что на юго-востоке Франции.
— Жестоко…
— Да. А спустя несколько месяцев «Мишлен» присвоил отцовскому ресторану звезду за новые блюда! Помню, отец тогда жутко разозлился, как будто я испортил ему самый лучший день в его жизни.
— Вот идиот!
— Это стало первым шагом на пути к нашему разрыву.
Она подобрала номер «Тайм-аут Нью-Йорк», что валялся у нее в ногах, и показала мне заметку, которую заранее обвела маркером.
— А эта история — правда или вымысел?
— Я не могу читать и вести машину одновременно.
— Тут написано, что вы соблазнили свою жену при помощи миндального печенья!
— Это весьма сжатое изложение ситуации, — сказал я с улыбкой.
— Расскажите!
— В свое время Франческа вышла замуж за одного банкира. Я тогда работал в отеле на Лазурном берегу, где они как раз решили провести свой медовый месяц. Я влюбился в нее, как говорится, с первого взгляда, словно вирус какой подцепил. Как-то вечером я увидел ее на пляже одну. Она шла по берегу и курила сигарету. Я спросил, какой у нее любимый десерт. Она ответила, что это ванильный рисовый пудинг, который ей делала бабушка…
— А что было потом?
— Я всю ночь провисел на телефоне. Звонил в Штаты ее бабушке… Мне все-таки удалось разыскать ее и выспросить точный рецепт десерта. Следующий день я провел в работе и наконец приготовил дюжину молочно-рисовых пирожных, которые потом и преподнес ей в подарок. Ну а дальше ты знаешь.
— Классно, — девушка одобрительно кивнула.
— Благодарю.
— Что ж, вы почти что Шуман, — усмехнулась она. — Чтобы понравиться своей возлюбленной, он писал для нее музыку. А вы готовили пирожные!
* * *Шалон-сюр-Сон, Турнюс, Макон… Была уже полночь, когда мы проехали указатель: «Лион: 60 км».
— Happy New Year, — сказала Элис.
— С Новым годом, — отозвался я.
— Я умираю с голоду.
— Я тоже. Остановимся на заправочной станции и купим сэндвичи.
— Сэндвичи?! — воскликнула она. — Я провожу Новый год с величайшим поваром в мире, а он хочет, чтобы я лопала чертовы сэндвичи в целлофане!
Впервые за всю неделю я разразился настоящим хохотом. У этой девушки положительно было чувство юмора.
— Ну а что ты тогда предлагаешь? Я не могу тебе ничего приготовить в машине.
— Может, где-нибудь остановимся?
После того как мы оба отмотали четыреста пятьдесят километров кряду, чувствовали мы себя неважно и очень устали.
— Ты права. Мы заслужили небольшой отдых.
Двадцать минут спустя я выехал на дорогу к вокзалу «Перраш», проехал до центра города и припарковался в месте, отведенном для стоянки грузовых автомобилей.
— Иди за мной.
Несмотря на холод, город был весьма оживлен: музыка, фейерверки, толпы зевак, местные пьяницы, распевавшие блатные песни…
— Я никогда не любила тридцать первое декабря, — пробормотала Элис, поднимая застежку-молнию до самого подбородка.
— Я тоже.
Я не был в Лионе целую вечность. В семнадцать лет я три месяца работал шеф-поваром в одном ресторанчике рядом с Опера, на углу улиц Лонг и Пленэ.
— Закрыто, — вздохнула Элис, когда мы подошли к «Вилке».
— Вообще-то, я так и думал. Когда я здесь работал, начальник плевать хотел на новогодний и рождественский ажиотаж.
Неподалеку я увидел небольшой диагональный проулок, выходивший на улицу Платр. Ровно посередине располагались воротца, через которые можно было попасть во внутренний двор ресторана, к заднему входу и кухням. Разумеется, ворота были закрыты на замок, но в эту ночь я уже столько раз нарушал закон, что эта мелкая проблема меня ничуть не смутила.
* * *Кухня «Вилки» была современной, безупречно чистой и прибранной.
— Вы уверены, что здесь нет сигнализации? — спросила Элис, с тревогой глядя на осколки возле разбитого мной окна.
— Слушай, я ни в чем не уверен, но если тебя это так колышет, можешь вернуться в машину. Имеешь полное право быть трусихой.
— Да не боюсь я! — возмутилась она.
— И между прочим, это ты просила меня что-нибудь тебе приготовить…
Она посмотрела на меня с вызовом.
— О'кей, я займусь спагетти, а вы приготовите миндальные пирожные, идет?
— Пирожные? — Мне не очень понравилась эта идея. — Нет, это невозможно. Мне нужны как минимум сутки, чтобы сделать что-то достойное. Если их не поместить в холодильник, они…
— Да, да, я поняла: вы сдрейфили.
Ее слова задели меня за живое.
— Как тебе будет угодно. А как ты собираешься готовить спагетти?
— Соус песто, — ответила она, открыв один из холодильников. — А в морозилке есть свежий базилик.
Она принялась разбирать ингредиенты, а я разогрел духовку и вскоре присоединился к ней.
— Передай мне эту хрень! — Я указал на салатницу из нержавейки.
Она усмехнулась, и на ее лице появилась столь редкая, но оттого только еще более приятная улыбка.
Я растопил в салатнице сахар, миндальный порошок и какао. Она замочила базилик в теплой воде, затем отрезала стебли, а листья выложила сохнуть на тряпку.
— Грана падано или пармиджано реджано? — спросила она в раздумьях.
— Пармиджано! Почему ты сбежала? — спросил я резко, глядя, как она натирает пармезан.
— У меня… У меня есть парень… Он из Парижа. Я познакомилась с ним во время школьной поездки во Францию. Я хотела с ним увидеться, но мои родители были против.
Она явно чувствовала себя неловко, а потому отвечала медленно, тщательно подбирая слова, почесывая нос или подбородок. При этом она смотрела куда угодно, но только не на меня. В общем, я сразу понял, что она мне врет.
— Мы оба знаем, что это неправда, не так ли?
Ее взгляд столкнулся с моим. Она всем своим видом молила меня больше ни о чем ее не спрашивать.
Я вернулся к готовке, смешав какао-смесь со взбитыми белками. В это время она скидывала в миксер сыр, базилик, кедровые орешки, чеснок и поливала все это оливковым маслом.
Она попробовала получившуюся массу, посолила, поперчила, добавила еще оливкового масла и снова запустила миксер, пока в результате не получила соус нужной консистенции.
— Кто тебя этому научил?
— Сама научилась, — беззаботно откликнулась она, как будто иначе и быть не могло.
Пока мое печенье затвердевало, я занялся ганашем,[31] а она погрузила спагетти в кипящую воду.
В шкафах я нашел вполне сносный темный шоколад. Элис отломила себе кусочек, а я взял три плитки для крема.
— Для того чтобы крем получился густым, его нужно на несколько часов поставить в холодильник.
Я посмотрел на часы. Было почти два часа ночи. Я загрузил пирожные в печь и тут же снизил температуру в духовке.
— Вы мне так и не рассказали, почему закрыли свой ресторан и послали все к чертям, — проговорила она, наливая себе стакан молока.
— Это сложно, ты не поймешь…
В тот момент я подумал об акулах из «Уин Энтертеймент», которым я был вынужден продать все мои активы, чтобы избежать банкротства. Они лишили меня всего — денег, работы и даже моего честного имени. Теперь все рестораны их компании имели право включать в меню мои блюда. Вся моя жизнь в одночасье была украдена бессовестными мошенниками. Так развалилось дело всей моей мечты, которому я всецело отдавался с шестнадцати лет…
На столе лежал длинный нож с костяной рукояткой. Я схватил его и резко швырнул перед собой. Он сделал в воздухе пару смазанных витков, после чего с глухим стуком вонзился в дверь.
— Есть только один Лемперер. И этот Лемперер — я.
Не говоря ни слова, Элис подошла к двери, вытащила нож, и ровно в тот момент прозвонил таймер, возвестив о том, что мои пирожные готовы.
* * *Я налил немного воды под пергамент, и испарения позволили бисквитам легко отделиться.
— Хитро, — оценила Элис.
Она великодушно помогла мне смазать ганашем половину долек, а потом мы слепили их, чтобы получились пирожные.
— В идеале, они должны сутки простоять в холодильнике, но мы ускорим процесс, поместив их на час в морозилку.
Пока пирожные охлаждались, Элис поставила на стол две тарелки с пастой, и мы с большим удовольствием принялись за еду. Элис рассказала мне кучу всевозможных историй. Например, что Моцарт в четырнадцатилетнем возрасте запомнил, а затем записал тайное хоровое произведение «Мизерере» Аллегри, лишь только раз прослушав его. Что «Адажио» Альбинони написал вовсе не Альбинони что к концу своей жизни Пикассо ставил автографы прямо на коже своих почитателей, чтобы те потом их не продали. Что в песне «Эй, Джуд» «Битлз» барабаны играют только в третьем куплете, потому что во время записи Ринго Стару приспичило в туалет!
Я заметил, что когда Элис чувствовала себя спокойно и уверенно, менялась даже сама ее манера говорить. Тон становился более раскованным, слова выходили свободно и лились рекой. В этом она мне напомнила братьев Галлахер,[32] и я готов был биться об заклад, что эта девушка жила когда-то на севере Англии.
Хоть она и обладала изрядным запасом энциклопедических знаний, занудой назвать ее было нельзя. Она была скорее любознательной. Ей просто нравилось делиться полученной информацией с окружающими. Она принадлежала к числу именно тех пытливых, жизнерадостных детей, о каких мечтают все родители без исключения…
19***
Мы все дальше продвигались на юг.
За два часа я проехал двести семьдесят километров, а Элис съела тридцать пирожных.
— У меня болит живот, — пожаловалась она.
— Я тебя предупреждал.
Мы остановились на заправке перед въездом в Экс-ан-Прованс. Я заплатил за бензин, пока Элис ходила в туалет. Она вернулась спустя несколько минут, бледная, с бумажными салфетками в руках.
— Хочешь чаю?
— Нет, я подожду вас в машине.
* * *Лазурный берег
7.00
День поднимался на горизонте, окрашивая небо розовыми полосами. На полпути между Канном и Ниццей мыс Кап-д'Антиб словно растворялся в скалах и прибрежных соснах.
— Нужно, чтобы ты показала мне дорогу, — сказал я, когда мы поехали вдоль Средиземного моря.
Мы миновали легендарный отель «Эден рок», и Элис показала мне дорогу вплоть до последнего дома, расположенного в тупичке Сан-Суси. Именно там, в окружении роскошных отелей и особняков миллиардеров, в престижном райском уголке и жили ее родители.
Ворота летнего домика, куда семья Элис приехала на каникулы, были открыты. Двухсотметровая, усыпанная гравием дорожка пересекала сосновую рощу и выходила прямиком к большому зданию 30-х годов с видом на море. На ступеньках нас уже ждала стройная изящная женщина. Элис открыла дверцу машины, и они обнялись.
— Миссис Ковальски, — представилась мать Элис, протягивая мне руку.
Вероятно, она родила дочь, будучи еще совсем молодой, поскольку я не дал бы ей больше тридцати пяти лет. Светлые волосы были уложены в замысловатый пучок, у нее был пронзительный ясный взгляд и невероятно утонченные, приятные черты лица, которое не портил даже шрам, проходящий от брови через щеку, прямо к уголку рта. Она поблагодарила меня за помощь и предложила выпить кофе, но я объяснил, что меня уже ждут.
Когда я сел в машину, ко мне вдруг подошла Элис и забрала оставшиеся десять пирожных.
— Это мне на полдник, — сказала она и незаметно подмигнула, после чего направилась в дом, к матери. Она уже прошла несколько метров, но внезапно обернулась и произнесла тихо и серьезно: — Берегите себя.
* * *Я вернулся тем же путем, припарковался у самого пляжа, взял из бардачка револьвер, закрыл машину и дальше пошел пешком. В голове моей роились воспоминания.
Несмотря на то что родился я в Оше, именно здесь я пережил лучшие моменты своей жизни. Когда мне было четырнадцать, отец отправил меня в интернат в Софии-Антиполисе неподалеку отсюда. В пятнадцать на стене замка Гримальди я поцеловал Жюстину, мою первую любовь. А еще спустя несколько лет я заведовал французским рестораном «Ля Бастид» в Сен-Поль-де-Вансе, потом в «Отель дю Кап» в Антибе.
Кажется, я даже задрожал от этих воспоминаний, поднимавшихся словно из глубины души.
Загадочная судьба распорядилась так, что меня, разоренного бродягу, вновь занесло туда, где впервые меня настиг успех…
Узкая прогулочная дорожка вилась вдоль скал. Я перепрыгивал с камня на камень, стараясь быть ближе к крутому берегу моря, откуда открывался потрясающий вид на городскую стену, заснеженные вершины Альп и Леринские острова.
Я остановился, глядя на оранжевый солнечный диск, восходящий над горизонтом. Воздух был чистым, а зрелище — настолько захватывающим, что от тоски и чувства одиночества у меня буквально начало сводить живот.
Прекрасный день, чтобы умереть.
Я вытащил из кармана револьвер. В памяти тут же всплыли слова Кристофа Сальвейра: «„смит и вессон“, модель шестьдесят, тридцать восьмого калибра».
У каждого есть свое мнение относительно самоубийства. Поступок, достойный труса или храбреца? А может, ни того, ни другого? Просто отчаянное решение, которое принимаешь, находясь в беспросветном тупике. Последнее средство, чтобы уйти и таким образом избавиться от невыносимой жизни.
Я всегда смотрел трудностям прямо в лицо, всегда пытался им противостоять. Я всегда боролся, испытывал судьбу и удачу, но сегодня все было по-другому. Я столкнулся, с грозным противником, а именно — с самим собой. Решительный враг. Самый опасный.
В моем поступке не было никакого разумного зерна. Я не вынашивал план месяцами, как это обычно бывает, просто решил, что вот оно, избавление от этого ужасающего одиночества, которое будто пожирало меня изнутри и из-за которого я медленно, но верно ухожу в небытие.
Я подумал о дружбе, но у меня никогда не было друзей. Я подумал о семье, но свою семью я уже потерял. Я подумал о любви, но она исчезла из моей жизни.
Вдруг передо мной возник образ моего сына, и я ухватился за него, как за спасительную соломинку. Однако иногда, когда борешься со смертью, не помогают даже мысли о детях.
Я приставил холодный револьвер к виску, взвел курок и, в последний раз посмотрев на солнце, вздохнул и нажал на спусковой крючок с предвкушением грядущей свободы.
19****
Я нажал на спусковой крючок.
Один раз.
Два раза.
Но я не был мертв.
Я заглянул в барабан револьвера — он был пуст.
Невозможно.
Покидая Олнэ-су-Буа, я сам убедился: там было пять патронов. Я вернулся к машине и проверил бардачок. Патронов не было. Только две бумажные салфетки, которыми Элис вытирала руки на заправочной станции. На них были пятна шоколада от пирожных и кое-что еще. Послание, наскоро написанное синим фломастером.
Дорогой господин Лемперер, то есть, я хотела сказать, Джонатан.
Я взяла на себя смелость достать пули из вашего револьвера и выбросить их в урну на парковке, пока вы пили свой кофе. Я не знаю, зачем вам понадобился ствол, но я почти уверена, что это плохая идея.
Я также знаю, что этой ночью вы заботились обо мне и пытались рассмешить (пускай иногда у вас это и не слишком-то получалось).
Мне очень жаль, что так случилось с вашей работой и с женой тоже. Быть может, когда-нибудь у вас все наладится. А может, она просто не была любовью всей вашей жизни.
Я долгое время была несчастна. Когда мне было по-настоящему грустно, я прокручивала в голове одну фразу, авторство которой иногда приписывают Виктору Гюго. Я записала ее на первой странице своего дневника. Она звучит так: «Самые прекрасные годы жизни — те, которые еще не прожиты».
Берегите себя, Джонатан.
ЭлисЯ читал эти строки, и жизнь постепенно возвращалась ко мне. И тут я заплакал. Я сидел один в своей машине и ревел, как полный идиот.
20 На живца
Сан-Франциско
Понедельник, поздно ночью
2.00
Сняв наушники, Джонатан понял, что по его щеке течет слеза. Это погружение в самый мрачный период его жизни далось ему с большим трудом.
Неужели Элис Ковальски, с которой ему довелось встретиться, на самом деле была Элис Диксон, жертва Ливерпульского Мясника?
Напрасно он сверял и перепроверял даты, что-то было не так. Маделин получила вырванное сердце Элис 15 июня 2009 года. Лабораторный анализ показал, что оно «вне всяких сомнений» принадлежало пропавшей девушке.
Однако он встретил Элис Ковальски в ночь 31 декабря 2009 года.
Более чем полгода спустя!